Недавно у нас был радостный день – пришел приказ о награждении многих моих орлов, которых я предоставил к награде за прошедшие бои. Не сомневаюсь ни на секунду, что в предстоящих боях они не пожалеют и жизни, чтобы выполнить поставленную задачу…
Ж.
12.12.1942 г. Действующая армия
Дорогая Люлька!
Получил твое невеселое письмо, навеянное воспоминаниями о 30 ноября 1937 г. В этот день я тоже много думал об Алюньке, но тебе ничего не писал, зачем бередить незажившую рану. Мне ведь тоже некому будет рассказать, если я вернусь с войны невредимым, о всяких страшных встречах с немцами, о танковых атаках, когда кругом огонь, металл и смерть, о лихих плясках и песнях танкистов в минуту отдыха, о трогательной дружбе боевых товарищей… и еще о многих интересных вещах. Не будет смотреть на меня широко раскрытых голубых глазок, не будет сидеть на коленях веселый маленький человечек. Не с кем будет возиться, и драться на диване, и гордиться тоже будет некем…
Но оглянись вокруг: много ли людей не потеряли своих родных, любимых? Много ли людей не испытало тяжести этой разрушительной и грязной войны, когда на весах истории решаются судьбы всего человечества на долгие годы. Я был бы несчастнейшим из людей, если б сейчас был лишен возможности воевать. Я бы презрительно рассмеялся, если б кто-либо предложил мне любой «пост» в тылу; я здоров и кое-какие знания, значит мое место здесь, на фронте, я не успокоюсь до того счастливого времени, пока последний немецкий сукин сын не растянется навсегда на нашей территории! К чему мне писать о ком-то, кто стал инвалидом, поселился с женой где-то недалеко от тебя!
…Но уж, если попадет в меня немецкий снаряд или еще что-нибудь подобное, так уж пусть наверняка. Скажу больше, я имел некоторые возможности уехать учиться в далекий тыл, этак на годик в военную академию, но отказался – этим буду заниматься после войны…
Привет всем моим знакомым. Целую. Ж.
10.02.1943 г. …Я, очевидно, очень напугал тебя, моя хорошая, обещанием мне писать тебе 15–20 дней, поэтому стараюсь вновь писать как можно чаще. Только что вернулся из поездки, о которой писал тебе в предыдущем письме. Наступила классическая февральская погода: дни и ночи бушует ветер, занося дороги огромными сугробами, заставляя нас поминутно вылезать из «эмки», чтобы пропихнуть ее через очередную снежную гряду. В 50 метрах перед собой уже ничего не видно, только белая муть, и так на протяжении почти 200 километров, которые я проехал. Сейчас вернулся к себе…
Уже 3 часа ночи. Печка по-прежнему гудит, вода из чайника выпита. Спать не хочется…
…За войну у меня вошло в привычку посвятить несколько минут хотя бы размышлениям о прошедшем. И забавно вытаскивать из своей памяти давно забытые кусочки своего бытия, начиная с почти младенческого возраста и глядеть на них глазами теперешними, искушенными 32‑летним опытом нахождения в сем бренном мире. Война любопытная вещь – она раскрывает характеры людей и сразу видно, что вот это – людишки, а это – люди, которые любят жизнь, любят людей и ради этого готовы совершить любое геройство. Мне всегда немножко смешны советы людей, которые пишут своим близким на фронт – «береги себя».
Тот, кто был в бою, он знает, что здесь появляется совершенно иное сильное чувство стремления победить врага и здесь не замечаешь, нужно ли беречь себя или нет. Закон войны прост – «Если ты не убьешь врага – убьет он тебя». Побеждает в бою наиболее смелый, наиболее настойчивый, наиболее инициативный. А берегут себя пусть уж те, кто боится боя, значит, боится врага, значит, подчинится его воле, а не навязывает ему свою. Я не боюсь смерти и хочу жить, но цепляться за жизнь – никогда я не дойду до этого ничтожества.
Итак, за жизнь, за радость, за презрение к смерти, как-бы близко она ни была! К черту горе, страдания – не для этого мы родились на свет! Вот это я считаю здоровым эгоизмом.
Целую и жажду. Твой Ж.
14.02.1943 г. Дорогая Люлька!
Несколько свободных минут урвал из горячего времени, чтобы черкнуть тебе пару строк. Наконец, через несколько часов, с рассветом веду своих ребят в бой. Наконец-то после томительного бездействия можно опять подраться. Последнюю неделю уже опять провел под свист снарядов и, в который уже раз, убедился в фатальности бытия, когда я проскакивал на легковой машине не опасный участок, впереди перед самым моим носом разорвался снаряд так, что в кабине ничего не стало видно от дыма, но ни одного осколка в машину не попало.
Так что обо мне беспокоиться нет оснований, буду жив и здоров, чего и тебе желаю. Крепко целую.
Твой Ж.
28.02.1943 г. …Прошло десять дней наполненных неистовым грохотом, дымом, грязью и кровью. Опять перед глазами фронтовые пейзажи: уныло торчащие палки, бывшие когда-то деревьями, все истерзанные осколками и снег, истерзанный черными воронками, засыпанный серой копотью разорвавшихся снарядов. Время от времени попадаются места недавних боев – это можно узнать по разбитым саням, каким-то ящикам, кучам всякого тряпья и трупам.
Самая дешевая вещь на войне – жизнь, ибо в современном бою никогда не гарантирован ты от того, что, несмотря на самую толстую броню, которая тебя прикрывает, ты получишь снаряд, который пробьет и ее; в этом я имел счастье не раз убеждаться, и последний раз – несколько дней назад, когда я встретился с немецким тяжелым танком. Это были горячие минутки; мы начали посылать друг другу увесистые гостинцы, до тех пор, пока я его не подбил, а он меня…
А вообще должен сказать, что за эти дни, я со своими ребятами побил порядочно проклятых фрицев, думаю, что до сотни свой счет довел. Для того, чтобы иметь возможность самому уничтожить эту сволочь, во всех боях я сажусь на место артиллериста и рву в клочья своими снарядами, что попадется на пути. Недавно допрашивал группу пленных; это было любопытное зрелище; каждый сукин сын с угодливой улыбкой заявлял, что он рабочий и коммунист. Двоих мы тут же расстреляли за строптивый нрав, остальных отправили в тыл. Они прибыли недавно из оккупированной Франции, где чувствовали себя весьма неплохо; здесь у нас они удобряют болота, а наиболее находчивые сдаются в плен. Сопротивляются яростно, ибо чуют, что уже наступают дни, когда решается судьба всего их поганого народа, который не смог противопоставить свою волю – сумасшедшим бредням Гитлера.
Эти бои являлись для меня экзаменом руководства в бою крупной танковой частью, и шел я, понятно, с некоторой робостью в сердце: сейчас должен сказать, что экзамен выдержан, причем оценку я получил лично от командующего фронтом.
Как и всегда в боях было очень много случаев, когда создавалось критическое положение, т. к. некоторое время я действовал по немецкому тылу, но все обошлось благополучно, пока я жив и здоров и продолжаю драться…
Не падай духом, жди меня. Мы еще поживем вместе.
Крепко целую. Твой Ж.
14.03.1943 г. …Вчера я был приглашен к нашем полковнику на день рождения (ему исполнилось 35 лет) и рассказал о твоей нетерпимости к самонадеянным саперам, лишив их удовольствия танцевать с тобой; он просил передать тебе, что выносит благодарность за поддержание автотранспорта танкистов-гвардейцев.
Вечер прошел мило и непринужденно; хозяин угостил нас кавказским столом (он сам грузин); натуральным шашлыком, особыми пирожками, специально приготовленными яблоками и т. п.; все это, конечно, обильно запивалось водкой, за отсутствием кавказского вина. После тостов грузинские песни и танцевали… Танго…
Больше писем ни от кого уже давно не получал и, признаться, доволен этому, т. к. нет необходимости трудиться над ответами.
Получала ли ты от меня предыдущее письмо с газетой; я это послал не просто так, чтобы похвалиться, а для того, чтобы ты использовала это так, как тебе нужно. На днях пришлю тебе свою фотографию с погонами и, как говорится, при всех регалиях (кстати, когда получал последнюю регалию, ко мне пришло очень много дружков с поздравлениями и я напоздравился до такой степени, что когда смотрел на следующий день кинофильм, был очень удивлен узнавши, что смотрел его днем раньше!)
У нас стоит настоящая весна; яркое синее небо, горячее солнце, море воды под ногами и в воздухе особенный весенний запах. Очень рано в этом году наступила весна; что плохо с нашей специальной точки зрения, потому что ограничивает возможности.
А вообще, настроение весеннее; сердце испытывает сладкое томление, будят тайные желания, поэтому приходятся спасать себя чтением умных книжек, скажем «Артиллерия в прошлом, настоящем и будущем!»…
Крепко целую и люблю.
Твой Ж.
17.03.1943 г. Очевидно судьба против этого, чтобы я приехал к Вам в Кострому; сейчас опять наступил такой период, когда мой выезд невозможен. На днях вел долгую беседу с одним генералом насчет перевода меня на другую работу, в другую часть – командиром танкового полка. Пока убедил его, что это нецелесообразно и для меня и для моего батальона; я не хочу расставаться с моими гвардейцами, а потом такая скачка ни к чему хорошему не приведет…
Желаю здоровья и успеха в работе.
Ж.
20.01.1944 г. Милая Люлька!
Я получил твое последнее письмо, где ты жалуешься на то, что от меня нет долго писем: не надо печалиться – сейчас я не могу писать тебе с прежней аккуратностью, т. к. сейчас уже начал воевать.
Ты, вероятно, знаешь из газет, что наш фронт воюет так же, как и остальные.
Пока жив, здоров, того и тебе желаю.
Пока еще похвастаться своими успехами не могу, т. к. движусь за убегающими фрицами, происходят только мелкие стычки.
Вероятно, не сегодня завтра будем брать крупный город.
После этого события напишу тебе. (А какой город, ты должна знать из предыдущего письма.)
Крепко тебя целую и люблю. Твой Ж[91].
Ф. М-33. Оп. 1. Д. 62.
Чилюшин Иван Иванович – 1908 г.р., Рязанская обл. Член ВКП(б). Теплотехник. Призван в 1941 г. Ранен. После излечения добровольно ушел в разведроту. Пропал без вести.