повесть. Привет милым дочуркам и маме.
Бывай здорова, моя любимая Асюшка. Колокольчик ты мой степной!
06.05.1943 г. …От всей души благодарен за восторженное поздравление с присвоением нам звания «гвардейцев-сталинградцев». Но ты моя радость, и еще меня должна поздравить. Я тебе по своей скромности не писал, но сейчас могу сообщить. Меня уже давно наградили орденом «Боевого Красного знамени» правда самого ордена я еще не получил, но приказ Южного Фронта о награждении меня орденом был еще 24 февраля, видимо скоро получу и орден. Ну а за какие дела меня наградили такой высокой наградой, я уж как-либо расскажу, когда вернусь. А в остальном изменений нет никаких. Боев сильных нет, время свободного стало больше. Я его использую на приведение в порядок себя и дел на службе и часто пишу тебе, моя хорошая подружка, письма. О! как я соскучился по тебе если бы ты знала, трудно даже передать. Однажды, не так давно, мы выбили немцев из одного украинского села. Я со своими работниками остановился в хате, которая построена на берегу небольшого пруда. Пруд обсажен ивами. Ночью была невозможная жара в хате. Спать мне совсем не хотелось. Я вышел на улицу, спустился к пруду и уселся на берегу под одну из ив. Высоко в небе висела полнолицая украинская луна. Степной ветерок шаловливо заигрывал с молодыми листьями ив. Плакучие ивы дремали, а их молодые листочки о чем-то таинственно шептались с степным ветерком. В двух или трех километрах от села вели свой ночной разговор пулеметы, изредка ухала артиллерия и взвизгивали вражеские мины. Я сидел на берегу пруда под ивой и думал. Я думал о тебе родная, о полях и перелесках, где ты росла и расцветала как полевой одуванчик, я думал о маленькой речонке, которая знает тайну нашего первого поцелуя. А потом я думал о Шахунье, где ты и я много пережили, но где ты для меня стала милой Асюшкой, а для тебя родным Димусем. Здесь ты познала силу своего духовного и политического роста. О! как много я в эту бессонную ночь передумал. Мне вспомнилась песенка, которую пел один из моих фронтовых товарищей:
Дремлют плакучие ивы
Низко склоняясь над ручьем.
Листья, резвясь шаловливо.
Шепчут во мраке ночном.
А струйки бегут торопливо
В прошлые чудные дни.
Думы о прошлом, далеком
Мне навевают они.
Где ты, голубка родная?
Помнишь ли ты об мне,
Или так же как я вспоминая,
Плачешь в ночной тишине…
А потом я представил какая ты моя радость теперь есть:
«Ты стоишь и улыбаешься, волосы немного распущены и шевелятся, будто ими шалит озорник ветерок, скромному ситцевому платьицу приятно быть надетым на такую стройную фигурку. На лице вопросительно приподнятые брови, красивые ресницы, под которыми горят неугасимой жизнью, мечтательные невинно-страстные, немного с суровинкой глаза, свежий немного припухлый рот и ревниво дразнящие губы».
Живописец, рисуя такой портрет, обязательно влюбился бы.
Такие яркие воспоминания и воображения могут быть только на войне, где смерть сторожит тебя ежеминутно. Далеко от фронта этого не понять… Кто любит родину, свою семью, родные поля и леса, и ту березку возле школы, которая хранит тайну первого признания, тот страшной ненавистью ненавидит врага, в бою он суров, беспощаден и смел. В перерывах между боями, он может быть мечтателем с душой поэта или художника. Да простит ему аллах и ты, моя родная. Мне просто хотелось с тобой побольше поговорить. Поделиться своими мыслями и чувствами. Если хочешь моя славная подружка, знать, какое впечатление производят на меня твои письма, то я расскажу. Иногда прочитаю твое письмо и появляются у меня такие красивые мысли, фразы, такие хорошие слова, что в обычной жизни их никогда и не придумал бы, а ненависть к фашистским бандитам удесятеряется. Ненависть сама заряжает ружье и стреляет. Пусть это не в обиду тебе будет сказано. Была ты моя радость, затем была мое горе. Теперь стала моя самая большая радость и моя гордость. Вот и наговорился я с тобой вдоволь. На этом и позволь закончить свою повесть. Любящий тебя Димусь.
06.06.1943 г. Асюшка родная! Колокольчик ты мой степной.
С тех пор как получил твое последнее письмо кажется прошла уже целая вечность. Знаю, что в связи с переездом на новое место я еще долго, долго не буду от тебя получать писем, однако жду и невольная грусть становится моей спутницей. Милая Асюшка, знаешь ли ты как читаются письма от любимой на войне. Здесь пьют каждую букву, а не то, что слово, пьют жадно как человек, которого измучила жажда, и он припал ртом к холодному журчащему родничку. И как приятно и хорошо бывает, если родничок свеж и чист. Тогда пьешь и ощутимо чувствуешь как с каждым глотком вливаются могучие силы жизни. В суровую зимнюю стужу отогревается озябшее сердце и шинель, примерзшая к земле, кажется совсем теплой. Летом, когда освежаются чувства, то и палящая жара переносится легче, а усталость смывается, как легкая пыль теплым летним дождиком. А если нет долго письма или оно неласково, небрежно, с холодком, сквозящим между строк, тогда за пазуху шинели заползает злая обида и точит сердце, как червячок красное яблочко. И какие только мысли тогда не приходят в голову. Эти переживания знакомы каждому бойцу и командиру-фронтовику, проносящему через огонь и грохот войны в своей груди глубокую дружбу и настоящую любовь. Можно подумать, какое несоответствие: война и любовь, повседневные встречи со смертью с глазу на глаз и сердечная грусть любящей души. Да, моя родная, советский воин богатырь, гвардеец, орел, он крепок как гранит, но это совсем не значит, что он камень. Он – живой человек с нежным сердцем, в котором живут радость и горе. Он по-детски радуется полевому цветку, который расцвел рядом с окопом. Он плачет, опуская в братскую могилу тело любимого боевого друга, и не стыдится своих слез. Он трепещет от радости, разглядывая каракули своей малютки-девочки, зеленых бабочек и фиолетовых птичек, которых она нарисовала ему цветными карандашиками. Он часто прижимает к своим обветренным и шершавым губам твой пожелтевший портрет или наивный батистовый платочек с каемочкой, который он бережно пронес через пламя, пороховой дым и кровь войны и сохранил чистеньким. Да, моя славная Махнатка, это не сентиментальность и не душевная слабость. Это жизнь. Советский воин – живой человек. И это прекрасно. Однако, моя радость, мне кажется я несколько впал в лирику. Прошу прощения. Это очевидно потому, что здесь уж очень поэтичные места, редкий лиственный лес, поют соловьи и другие пташки, в густой пахучей траве прыгают кузнечики, ползают разные букашки. А высоко в лазурной синеве плавают отдельные маленькие облачка и каждое облачко это потерянное человеческое счастье, оно плавает пока человек найдет его и тогда радуется. Мне очень бы хотелось бы, моя родная, побродить с тобой по такому лесу. Эх! «мечты, мечты, а где же ваша сладость». Новостей у меня, Асюшка, нет никаких. Сейчас не воюем, но усиленно готовимся к предстоящим решающим боям. Вчера и сегодня нанесли еще один сокрушительный удар по Гитлеру своим займом. Наша часть дала подписку на 160 % к месячному фонду зарплаты. Я подписался на 3000 руб. из них 1000 руб. внес наличными. А в остальном все как прежде, писем не получаю давным давно ни от кого. Могу тебе сообщить одну хорошую новость. Шансы на нашу встречу увеличились, но ты, моя любимая Асюшка, преждевременно особенно себя не обнадеживай, потому что мысль в моей «головушке» еще немножко не созрела. Однако некоторые шансы есть. Очень возможно, что встреча, хотя на короткое время состоится.
Посылаю тебе свою фотографию. Это фотография самая новая. Фотографировался я совсем недавно. Фотографий у меня моих очень много разных и маленьких и больших, когда приеду, тогда рассмотрим все, а посылать боюсь, что потеряются. Вот пока и все…
Твой Димусь.
12.06.1943 г. Добрый день, моя славная горлинка.
Сейчас 5 часов утра. В это время ты, моя радость, еще спишь самым крепким сном. А у меня была тревожная и бессонная ночь. Но какое приятное утро! В чаще леса поет свою однотонную песню кукушка. Мою палатку скрывают развесистые ветви осокоря, а на самой верхушке этого дерева сидит и мурлычет свою песенку дикая голубица, ее называют горлинкой. Этот высокий и красивый осокорь видимо является любимым местом голубицы, потому что он очень часто и подолгу поет свою песню вечерами и утренними зорями, сидя на этом осокоре. Иногда, вечерней зарей я сижу под осокорем и думаю, что это ты, моя родная, превратилась в голубицу и прилетела в дальние края и сидя на моем любимом осокоре в своей нежной песне рассказываешь мне о своих горестях и радостях. И тогда я подолгу сижу под осокорем, а когда улетает горлинка мне становится жаль, что она не все рассказала. Я так привык к своей вольной голубице, что если она долго не прилетает, вечером мне становится скучно. А утром когда просыпаюсь и если не воркует на осокоре горлинка мне тоже скучно. Странно, война и такие поэтические нежные чувства. Одно письмо получил такое, которое ты писала давно… Это письмо странствовало 5 месяцев. Ну и ты, Асюшка, конечно понимаешь как я обрадовался этим письмам. Я с огромным наслаждением пил каждую букву, каждое слово. А когда прочитал все письма, задумался и мысленно представил себе наш мирный уголок. Вот кроватки, в которых распластавшись спят наши маленькие девочки, а щечки у них румяные, румяные, видимо, сон у них хороший безмятежный. А в спальне склонившись за столом сидит та, для которой я долгие годы стремился отдавать все, что во мне есть лучшего, там сидит клонясь над листиком бумаги, моя любимая Асюшка, временами она поднимает усталые глаза и на минуту задумывается, подыскивая нужные слова. Вот она закончила писать, прочитала написанное, улыбнулась, а затем подошла к зеркалу и с минуту стояла перед ним молча. Я не знаю подлинный ход мыслей в ее голове в эту тихую минуту ночи, но я знаю в этот миг мы так же любим друг друга как на заре нашей встречи.