В боях еще не участвовали, но на днях должны встретиться с противником. Настроение у всех хорошее. На привалах постоянно играет патефон. Бойцы шутят, смеются, как будто бы идут на занятия, а не в бой.
Нам выдали стальные каски и плащ-палатки и вид у всех стал такой грозный. С 22‑го спим уже под открытым небом, где-нибудь в укрытом местечке. Сейчас слышно как бьет тяжелая артиллерия, чувствуешь, как вздрагивает земля.
Напишите, какое у вас там настроение, попали ли Шурка и Женька под мобилизацию. Ваш сын. Сергей.
Б/даты. Написано в спешке [по штампу 4 июля 1941].
С приветом!!!
Бойцы говорят, что нам не везет – никак не можем доехать до фронта. Двигались к румынскому, а оказались на Украине. Наверное, скоро будем там, где больше нажимают. Вчера должны были погрузить на поезд на одной станции, а ночью ее разбомбили. Пробираемся на автомашинах до следующей…
Обратного адреса у меня еще нет, т. к. мы еще не включились в Действующую армию.
Ваш сын Сергей. Одесская область.
Ф. М-33. Оп. 1. Д. 747.
Кошман Александр Степанович – 1923 г.р. Окончил 10 кл. в школе № 147 г. Москвы. Поступил в МГУ на юридический факультет, закончил 1‑й курс. Началась война. Ушел добровольцем. Был комсомольцем, стал членом ВКП(б). Погиб 25 июля 1943 г. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Сталинграда». Его брат Ян Степанович погиб в 1944 г.
15.10.1942 г. …Я могу писать о погоде, о состоянии здоровья, о музыке, почти три-четыре часа писать об экономии времени, на пяти-шести листах писать о необходимости экономии бумаги и карандаша, но все это скучно. Самое главное – неохота писать как живу, что делаю, ибо в письмах нельзя сообщать, что делает часть, где находится. А об этом было бы более интересно и писать и читать. Но нет, приходится себя удерживать и сообщать каждый раз одно и тоже – жив, здоров, кашля нет, насморка не имею, с желудком все в порядке, на легкие не жалуюсь, сердце (пока, что до весны) не беспокоит. У нас сегодня одному орлу за письма «обрезают» крылья. Пишет чорт знает что, не считаясь с тем, что имеется какая-то военная тайна. Она для него ноль целых, ноль десятых.
Ксана, еще раз пишу, что жалею о том, что нам не удалось увидеться перед моим отъездом, прямо хоть отсюда возвращаться. Если бы еще побачились, та побалакали, и письма были бы подлиннее.
Честное слово!
Теперь пару слов о почте. Было тепло, потом холодно, потом жарко, потом тепло, потом холодно. Что будет представлять из себя следующее «потом», не знаю, потому что погодой не управляю и не могу у нее выпросить ½ хорошей погоды на свою долю. Свой барометр – разбитую кость пятки – еще основательно не изучил и по ее самочувствии определять погоду не научился. Когда освою это дело, то буду о дождике предупреждать тебя открытками.
Теперь дело дошло до музыки. Вспоминаю свои музыкальные вечера, проведенные дома (о содержании можешь узнать у Янчика, Маши Соболевой, Лизы Колесниковой). Хочется опять в такой же обстановке послушать что-нибудь ломовое, тихое, успокаивающее.
7‑я симфония Шостаковича мне вероятно не нравится. Она и так в голове все время.
Следующую тему – поэзию придется пустить в дело в следующий раз.
Ксана, когда подписываешься, оглядывайся назад, и тщательно посмотри в самое себя. Мне очень приятно читать – с сердечным приветом Ксана, – но я иногда склонен сердечные приветы принимать близко к сердцу.
Искренне желающий тебе счастья. Жду фото! Саша.
…Думаю, что цензор поймет мое положение и пропустит и третий листочек письма. Фронтовику можно простить иногда излишнюю болтливость. Такие ливни бывают очень редко.
Ксана, приглашаю тебя на чашку чая. Выпьем ее с медком и хорошими пряниками, присланными нам в подарок из глубокого тыла. Смотри, торопись, долго ждать не буду, сам выпью: чай остывает…
11.11.1942 г. …Уже более десяти дней я нахожусь в своей части. Праздничные дни отметили сравнительно, если учитывать военное время и фронтовую обстановку, неплохо – 7 ноября торжественный вечер и «офицерский банкет» с выпивкой и закуской. 8 ноября слушали концерт фронтовой концертной бригады. С того дня понемногу заправляемся. Вот и сегодня с утра пораньше хватили по 100 грамм на каждую грешную душу.
Погода у нас сейчас прижимающая. Мороз сравнительно небольшой, но ветер делает его очень злым и это отражается на нашем самочувствии. Если бы не землянки, то было бы очень плохо. В землянках… мы спим, отдыхаем и развлекаемся. Иногда собираются бойцы и командиры спеть что-нибудь из окопной лирики. Вот и сейчас поют.
Вьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола как слеза
И поет мне в землянке гармонь
Про твои голубые глаза.
И поет в землянке гармонь
Про твои голубые глаза.
До тебя мне дойти нелегко,
Между нами леса и поля.
До тебя далеко, далеко,
А до смерти четыре шага.
Ксана, когда я вспоминаю Мухино письмо тебе, (которое ты показывала), то я прихожу к выводу – ты сделала правильно, что ответила Сашке на то письмо. Возможно, что Сашка писал, находясь под «мухой», но более вероятным будет такое предположение – писал в трезвом состоянии, но во время писания чувствовал себя уже на фронте.
Отсюда, где жизнь каждого из нас висит на ниточке, которая может оборваться…
…Я могу сейчас написать, что я очень и очень сожалею о том, что нам пришлось встретиться и поговорить всего лишь два раза. Хотя мы и не договорились, но я рассчитываю на встречу.
Учти я договорился с твоей мамашей об устройстве в Вашей квартире вечеринки бывших наших одноклассников после окончания войны.
О времени сбора договоримся позже, Ксана, с этим письмом я вышлю свою маленькую фотографию. Прошу тебя прислать мне свою (побольше и получше), а я напишу Янчику, чтобы он занес тебе мою открытку…
13.11.1942 г. …И на нашей улице праздник, «фриц» и здесь побежал! Трудно было выгнать из теплого блиндажа, но дожать сейчас, пока он добежит до следующего «теплого» места, тоже нелегко. Бегает «он» быстро, ибо к этому принуждает его погода.
Зима, хотя морозы еще и слабые, дает себя знать, а зимнее обмундирование у фрица такое же, что и в прошлом году. Кратко опишу во что одет немецкий капитан (!), виденный мною позавчера – лайковые перчатки, шинель, суконный костюм, под гимнастеркой женский джемпер, холодное шелковое белье, сапоги на летнюю портянку, на голове пилотка.
Одежонка, по совести, говоря, незавидная. Пленные с завистью посматривают на наши меховые шапки, валенки, теплые рукавицы, полушубки, меховые жилеты. В один голос, как попугай повторяет «Гитлер капут!»…
Желаю счастья! Саша.
18.12.1942 г. …Вышли с другом. Ночь тихая, лунная. Какое желание появляется? Грешно, но хочется, чтобы рядом был не «он», а «она».
Лазили по балкам, по оврагам, по полям, попали в хутор и нигде нет ни одной девицы, с которой хоть поговорить, посмеяться можно было бы. Тебе может показаться это смешным и не достойным меня. Но, подумай, сама. Я не говорю о том, что приходится переживать «там», скажу лишь, что все время перед глазами только серые шинели.
Когда работаешь – ничего, а когда отвлечешься, замечтаешься – тяжело.
Печально, но факт, хочется кричать. Если бы кто-то услышал, я крикнул бы. Так то.
Ксана, отвечай! Жду.
На этом кончаю и принимаюсь за дела, которые мне, как отсекру ВЛКСМ положено делать.
Желаю всего хорошего! Прими искренний привет от Саши.
19.01.1943 г. г. Ефремов, Тульская обл. …Я уж совсем собрался спать, но друзья «удружили». На моей «пуховой перине» (верстак) расположились играть в козла (домино). Я и сам бы не прочь, но спать хочется. В голове сейчас не укладываются эти комбинации шестерок, пятерок, дуплей. Решил заняться добрым делом – написать тебе письмо. Сейчас мы едем опять на войну. Настроение неплохое, особенно вследствие хороших известий. Надеемся через некоторое время сделать кое-что хорошее для общего дела… Последняя наша операция начатая 2 месяца назад по окружению Сталинградской группировки противника, дала положительные результаты. Правда, мы там недолго участвовали в боях, но что поделаешь – наше дело такое – покрепче ударить, а затем «во время смыться» (выражаясь словами, Игоря Ильинского), чтобы через некоторое время появиться в другом месте. Так было и на этот раз. Повоевали, поспали в том месте, где я первый раз лежал в госпитале, а теперь опять «на войну». Когда мы ехали в первый раз, у меня, признаюсь чистосердечно, в душе был какой-то страх. Пугали разговоры, бывавших в боях и другое, а главное – боялся неизвестного. Как? Что?
Все это было для меня неведомо. Знал только одно, что в первую катавасию у меня пилотка (или каска) должна была подняться вверх – по рассказам – волосы дыбом. У себя я этого не замечал. Плохо себя чувствуешь при минометном обстреле прескверно – при выстреле немецкого шестиствольного дурищи, на душе щемит, когда на тебя пикирует «Юнкерс», за ним другой, третий и т. д., еще больше когда над головой уже свистит бомба, но волосы дыбом все-таки не становились. С начала трудновато, но потом привыкаешь. Мне пока что везло. Оба случая моих ранений просто удивительно удачны и даже мало похоже то, что было в действительности, на правду. Первый раз, когда у меня была прострелена левая грудь, дело доходило до кратковременного состояния бессознательности, когда я терял сознание, я чувствовал, что силы покидают меня и думал, что уже все… Ни слез, ни крику не было. Просто стало до боли в сердце жалко себя, я подумал – «неужели я в самом деле умираю, неужели для меня все кончено». Прочувствовать это можно только тогда, когда переживешь подобное состояние. Второй раз, когда бомба разорвалась всего лишь в трех метрах, когда оглушенный и полузасыпанный землей, задыхающийся в горячем, пыльном, черном воздухе, я почувствовал ожог только в пятке правой ноги, я не поверил тому, что я жив. Когда, после того как черная пыль рассеялась, я увидел, что лежавшие бок о бок со мной (один – справа, другой – слева) товарищи убиты, а я один жив, сердце запрыгало как бешеное.