20.07.1944 г. …Видит бог, что все эти дни помнил о недописанном письме. Но… дела таковы, что нет свободной минуты. Не вылезаю из боев. Фриц драпает и, драпая, строит разные каверзы. Вот и сейчас двигались и напоролись на засаду, организовали сражение. Минут через 20 идем дальше. А я набегался сегодня, решил использовать эту «передышку», чтобы написать. Сижу в хате. В стену щелкают разрывные пули. Бухает артиллерия, все дрожит. Почитай приказ т. Сталина за 18 число и найди фамилию Глухова. Это мы…
21.07.1944 г. Здравствуй мой родной женок!
Пишу тебе с исторического места, с нашей советской границы. Сегодня в 4.00 мы выбросили противника с нашей священной земли и вогнали глубоко на территорию Польши. И я сегодня уже ходил по чужой земле. Можешь себе представить нашу радость и гордость… Эх! Если бы ты могла себе представить те бои, которые сейчас идут. Они то ожесточенные и напряженные до предела, порой льются ручьи крови и вверх летят обрывки человеческих тел, то превращаются в триумфальное шествие за отступающим врагом. Ты знаешь, женок, я опять стал забывать, что такое сон. Пользуюсь больше возможностью подремать одним глазом, но тем не менее, бодр и силен, как никогда. Так действует успех боя. За последние дни вот уже три раза ходил в атаку. Вчера послал тебе письмо, еще будучи в 11 км от границы, а за вечер и ночь, с боями вышли сюда. Успел сегодня выкупаться в пограничной реке Буг, сейчас пообедал и лежу в саду неизвестного хозяина под красной от плодов вишней и пишу. Кругом бухает наша артиллерия. Ранее слышны разрывы вражеских мин и снарядов и в 1,5 км слышны трели пулеметов. У меня сегодня с полдня отдых. Мой «Батя», что справа от меня на фото, отругал меня сегодня за то, что которые сутки не вылезал из боевых порядков и в наказание отправил на полдня в наш обоз.
Вот поэтому я здесь нахожусь. Дела, как видишь идут не плохо.
Сейчас в перспективе небольшая драка в Польше, порой может дней на 10 отдых и с новыми силами к границам «Deutschland», если конечно фрицы до этого времени не капитулируют. Откровенно, говоря, я был бы больше доволен, если бы они капитулировали Черт с ней, с дорогой славой, в конце концов. Уж больно она кровопролитна. Сколько я потерял прекрасных боевых друзей, сколько раз сам считал последние минуты. Но моя звезда не меркнет. И я верю в нее. Как критически не были положения, однако все же выходим невредимым, отделываясь испугом и головной болью. Пару раз кубарем катился от взрывной волны, чувствовал ее жар, но тоже оставался цел.
Юленок, пиши мне сейчас почаще. Именно в эти дни, важно больше общаться с с тобой. Это придает силы. Но кроме того, письмо, хоть не надолго будет отвлекать меня от этой обстановки. Да, могу тебе сообщить, что вчера был представлен вновь к награде. Как вернулся из драки, так замполит и объявил: «Вы представлены к правительственной награде». Я не спросил к какой, так как не до того было. Но факт. Когда получу – сообщу. Тогда будешь считать это факт совершившимся. А пока важно одно, что боевой труд ценят…
Ну, моя любимая – пока всего-всего хорошего. Следующие письма будешь получать уже с чужой земли. Это последнее – написанное на нашей советской земле…
Пишу на трофейной бумаге и трофейный конверт.
В.
27.07.1944 г. …Пишу тебе из глубины Польши. Километров 120 мы прошли с боями ее территории. Фриц удирает – едва ноги уносит. На пути бросает машины, технику и даже ворованных кур и гусей битых. Мы тоже не имеем ни отдыху, ни срока. Едва догоняем. Догнав, бьем. Пока одних бьем, другие удирают. А дорога пыльная, жара стоит. Дорожка – будь-будь. Вчера в бою, едва уцелел. Спасли часы и перочинный нож. Они лежали в правом грудном кармане гимнастерки. Фриц бросался солидными снарядами. А снаряды, правда, далеко не все сохранили способность рваться, так вот (нрзб.) от снаряда и стукнул меня по карману. Часы – вдрызг, нож сломало и погнуло, карман вырвало, кой-какие бумажонки лежали в кармане по ветру пустило. Ну и конечный результат. Синяк на груди в блюдце величиной и ни одной царапины. Но главное – гимнастерку безнадежно испортил. Сегодня менять придется. Да, еще один зуб у расчески выломался. Часы и нож, я и подбирать не стал. Так искорежил эти вещи мерзавец. Ну, а в остальном… все хорошо – все хорошо! Сейчас, как только допишу письмо, так в путь. Теперь уже – своих догонять буду. Ушли вперед.
Население Польши встречает нас исключительно. Выйдут к дороге «пани и паненки» с хлебом, яйцами, молоком, ягодами, холодной водой и прочей снедью. Не редко цветами встречают. Чувствуется, что натерпелся народ от немцев – достал.
Все спрашивали: А не пойдут Герман до нас – что мови пан? Ну конечно успокаиваем, как можем. Изъясняемся на каком-то русско-украинско-польском жаргоне, с солидной дозой мимики. Короче говоря, успех боевой – исключительный. Если так дело пойдет, дней через 6–7 на Висле будем, а там и до Германии рукой подать. Бледный вид у фрицев стал и у многих горизонтальное положение. Вот так у меня дела…
Ты спрашиваешь, долго ли нам еще тосковать друг о друге? Нет, тысячу раз нет. Смотри какие события развертываются в фашистском логове. У этой сволочи сейчас не два, а целых три фронта. К нашему и Западному добавился еще внутренний! Не могут они долго выдержать продолжения своей авантюры. Наступит край, а с ним конец войны, а следовательно мой приезд домой. Таковы самые вероятные выводы. Так что срок не может быть большим. Ну, а раз так, то тебе задание – готовь литр водки, чем-нибудь накрой и пусть все стоит до моего приезда…
12.08.1944 г. Мои дорогие, любимые женок и дочурки!
Вот уже 10 дней, как я не имел возможности взяться за карандаш и хоть коротко подать о себе голос. Обстановка такова, что могу только думать о вас, мои любимые, и делать это очень часто. Стараюсь все время держать вас около себя, согреваться и хоть несколько успокаиваться вашей любовью.
Почему так? Да, просто потому, что я на так называемой «Малой земле».
Ты, Юлик, наверное, не раз читала в газетах описание малых земель. Это небольшой пятачок земли, отвоеванной нами на правом берегу Вислы, зацепившись за который и, расширяя его, мы делаем все то, что обеспечит нам дальнейшее движение вперед. Но, пока все это делается, идет время, а фрицы используют это время для того, чтобы создать нам на этом пятачке ад, перед которым ад, изображенный Дантоном[61], кажется уютным местечком…
…Все время, как только есть минута для того, чтобы отвлечься от боевых дел, так все мои помыслы только с Вами… Вот временами, закрою глаза и вижу тебя, дочурок, да такие все хорошие, ласковые, улыбаетесь мне. Посмотрю на вас и легче станет, бодрость добавляться. Пишите мне сейчас почаще…
16.08.1944 г. …Я сбежал из госпиталя. Кровь с глаз схлынула, синяк на плече из синего стал бурым, и царапина подсохла. Скажи дочкам, что папка в боях за Вислу лично уничтожил 17 фрицев, из них одного снайпера и одного пулеметчика. Последнее время воевал с трофейной снайперской винтовкой. Добытая мною фузея прекрасно бьет. Открыл свой снайперский счет. Ухлопал двух фрицев метров за 700. А всего, пока был на том берегу, 11 раз дрался при отражении контратак, 2 раза сам водил в атаку. В одной из них потерял близкого друга подполковника Дранова. Сразила его вражеская граната. Отомстил за него как мог. Взяли мы немецкие траншеи и рощу. Когда с автоматчиком Грищенко влетел в блиндаж, где находились солдаты и фрицевский офицер, мы всех их пустили в расход. А так как был приказ в траншеях не закрепляться, я оставил записку: «За друга!», выпил за упокой души Дранова и ушел… Такова боевая жизнь…
19.09.1944 г. Мой любимый женок!.. Не писал только потому, что события развернувшиеся вокруг меня так заклинули, что трудно было думать о чем-либо. Можно было голову потерять – однако, видимо к счастью, она пока у меня на месте. За это время я успел написать тебе только три слова, чтобы ты не писала мне по старому адресу.
…Ты спрашиваешь, что за события? Хорошо, я постараюсь в пределах возможного описать их тебе – постарайся понять смысл, хотя буду писать намеками.
Ты из моих предыдущих писем знаешь о той обстановке малой земли, в которой я и мои товарищи находились. Насколько это жуткое место, ты правильно поняла из моего письма от 12 августа, написанного там, на этом трижды проклятом клочке.
Однако, несмотря ни на что, мы зубами держали этот несчастный клок. Так длилось до конца месяца. В последние дни с нашим коллективом произошла крупная катастрофа. Я только рассказом смогу передать о происшедшим. Сейчас же скажу одно – видимо какое-то проклятие наложено было на этот клок взбитого песка, так как теперь, когда я, да и не только я, уже давно не тонем по колено в этот песок, все-таки он до сих пор мешает двигаться, жить, работать, хотя и не в прямом смысле. Иначе говоря, в результате этой катастрофы многим из нас, в том числе и мне пришлось покинуть свой коллектив и путешествовать в одиночестве по разным инстанциям, доказывать, что ты не «не верблюд» и огрызаться от выводов всяких комиссий и подкомиссий. Больше того, сейчас я занят решением очень большого и серьезного вопроса – избавиться от партвзыскания, которое мне объявлено в связи с этой катастрофой. Хотя я и не являюсь ее прямым участником, так как в это время был в госпитале. Однако я руководитель и этого достаточно, чтобы отбросив все остальное – можно было наносить зубодробительные удары…
Вот примерное описание тех событий, которые меня захлестнули сейчас и которыми я занимаюсь. Причем, должен сказать занимаюсь с надеждой на абсолютно благополучный исход. В этой надежде меня держит собственное сознание правоты. Я чувствую, то я прав, что смертные грехи приписываемые мне, есть не что иное, как стремление кое-кого спасти свою шкуру. За счет отыскания «стрелочников». Не удастся! Не из того я теста слеплен, чтобы покорно склонить голову для того, чтобы по ней бил кому не лень. Да и за что? Короче говоря, грызусь. Грызусь как бешенный и думаю, что отгрызусь.