И к изумлению Раисы, готовившейся с другими быстро, по цепочке, разгрузить машину, из кузова выбрался… Астахов! Откуда он только взялся? Наши ведь должны быть сейчас под Керчью! Но без сомнения — он. Тощий, осунувшийся, шинель в подпалинах, прожечь где-то успел. Но целый и невредимый, подтянутый, выбритый и почему-то остриженный почти под нулевую машинку, от чего хорошо видно, что шрам у него не только на лбу, но и на макушке.
— На месте? Спасибо, браток, — он хлопнул шофера по плечу и только тут увидел Раису. — Поливанова? Ты?!
В одно мгновение просветлев лицом он подбежал к ней и вдруг сгреб в охапку. Так стиснул, что чуть ребра не хрустнули. Запах одеколона, исходящий от него, совершенно не вязался ни с лицом, ни с паленой и пахнущей сыростью и гарью шинелью.
— Живая! Ах ты ж… черт меня возьми! Живая, Раиса Иванна! Так дошли? Все дошли?
— Все, Игорь Васильевич, все дошли. Только отпустите меня, пожалуйста, раздавите же, — Раиса еле перевела дух, — Вы сами-то откуда? Кто еще из наших здесь?
Астахов моментально разжал руки. Радость, вспыхнувшая в его глазах, когда он услыхал, что арьергард добрался невредимым, угасла в одну секунду.
— Никого, — ответил он глухо. — Один я вышел. Из двух машин один. — и увидев подошедшего Огнева, вытянулся как в строю, резко бросив руку к виску, — Прибыл в ваше распоряжение… — Астахов осекся и взгляд стал напряженным, — Один.
— Остальные?
— О других машинах — не знаю. Наши две…
Договорить Астахову не дали. Где-то рядом заорали “Во-о-о-здух!!”, а из рваных облаков прорезался, нарастая, воющий свист.
— Ложись!!!
Сначала Раиса оцепенела, ей еще не случалось попадать под налет здесь, в трех шагах от таких спасительных и прочных штолен. Кто-то дернул ее за руку, кажется водитель…
Первый разрыв пришелся над их головами, у края ущелья. Ударило так, словно рвануло пополам гигантский, во все небо лист кровельного железа.
Вторая бомба бухнула существенно ближе, и по ущелью прокатилась тяжелая горячая волна. Ею будто прижало к земле не успевших добежать до укрытия людей. Раиса почувствовала себя мышью в кошачьих лапах. Только кошка эта должна быть никак не меньше танка.
И сейчас же стало невозможно ни дышать, ни видеть в клубах поднятого взрывом песка и каменного крошева.
Следующий взрыв — еще ближе! — ударил по ушам, на мгновение оглушив, но все же Раиса уловила в тяжелом грохоте какой-то короткий и острый свист, как от лопнувшего стального троса, звяканье металла о металл и странные мягкие шлепки. И сквозь клубы дыма разглядела, как полуторка, которую они разгружали, начала заваливаться на правый борт, на пробитые скаты.
Кажется, только здесь, а может, раньше она их просто не слышала, отозвались зенитки.
Еще несколько разрывов прокатились по ущелью, удаляясь, и оно полностью утонуло в дыму и пыли. А потом зенитки смолкли. Сквозь звон в ушах Раиса различила удаляющийся гул моторов. По ущелью закричали “Отбой!”, и она поднялась, вытряхивая из волос песок и мелкие камешки. Не сразу сумела найти в пыли слетевшую пилотку. Подумала, что на поверхность теперь без каски лучше не соваться. Ладно, что на сей раз голова цела.
И только тут заметила совершенно осевшую на бок машину. Посеченный осколками брезент трепал ветер, уносил пыль и дым. У откинутого борта, скорчившись, лежал Астахов, прижав к животу левую руку. Правой он судорожно пытался что-то нащупать рядом с собой. И песок под ним медленно темнел от крови.
— Астахов! Астахова ранило!
Секунды, кажется, не прошло, а около него уже сидел Огнев, одной рукой и зубами открывая нож, другой выдергивая из кармана индпакет. Резанул гимнастерку, зубами сорвал обертку индпакета, подложил тампон — и тут же, продолжая перевязывать, закричал:
— Двое с носилками ко мне! Васильева, ко мне! Поливанова, мыться! Саенко, бегом в операционную, скажите — экстренная лапаротомия, потом две банки крови нулевой группы в операционную!
Кивнув подбежавшей Васильевой: “Бинтуйте, широко, плотно”, сам бросился к предоперационной.
Раиса была уверена, что к темпам армейской работы привыкла. Сорок пять секунд на сортировку, казавшиеся совсем недавно чем-то немыслимым, стали понятны и привычны. Повязки руки накладывали уже сами, даже и смотреть-то особо не требовалось, но их она и в мирное время умела. А вот как операционная сестра работать начала считай только что. И при тяжелых операциях — считанные разы, в Воронцовке еще.
Пока мыла руки, мелькнула еще мысль: почему ее, почему не Васильеву, она же опытнее?! Но задержаться на этой мысли уже не оставалось времени. А потому она просто твердила себе, раз за разом, то, что недавно говорила ей Оля: “Не быстро, а вовремя. Но плавно”.
Ага, не быстро, но вовремя… Не дергаемся. Аккуратно. Все знакомо. Еще недавно Астахову она инструменты и подавала. Правда, операции были гораздо проще. И под местным.
Наркотизатор сидела у головы раненого, одна рука на пульсе, в другой склянка с эфиром. И исходили от этой маленькой пожилой женщины такое спокойствие и уверенность, какого Раиса в жизни не встречала. Как будто она держала в своих руках сердце пациента, и, пока она его держит, ничего не случится.
“Лишь таким людям и можно это доверить”.
Огнев только посмотрел на нее, а она уже ответила:
— Спит. Пульс сто десять, хорошего наполнения. Можно приступать.
— Скальпель. Пинцет.
Плавно, аккуратно. Спокойно. “Только бы жив остался!” У него татуировка оказывается, якорь на левой кисти. Между большим и указательным пальцем, маленький. Раньше не замечала. “Черт бы тебя побрал, не спи!”
Хорошо, подумала она как-то отстраненно, что только что развернулись. Полной бригадой из четырех человек работаем, как по учебнику. Два врача, наркотизатор и она, операционная сестра экстренной фронтовой выучки. “Не оплошать бы! Нельзя!”
Колесник в маске как в чадре. Это из-за того, что у нее глаза такие. И вместо шапочки что-то вроде чалмы из марли.
— Зажим! Еще!
Полчаса прошло. А поту сошло, будто Раиса целый день землю копала. Неужели, справились? В операционном тазу кровавая рвань и два зазубренных осколка. Вот такой вот кусочек железа, длинной не более спички — и все, и нет человека. “Не накличь!”
Алексей Петрович, подняв наконец руки и держа их перед собой по-хирургически, полуприкрыл глаза и выдохнул: “Считайте инструменты и тампоны”.
Астахов дышал спокойно, в вену ему капала консервированная кровь, на раскрытой ране — тонкий слой белого стрептоцида. Кажется, пока все благополучно.
Услышав, что инструменты и тампоны сосчитаны, Огнев начал зашивать брюшину. И тут Раиса, которой пот заливал глаза, невольно залюбовалась его движениями, быстрыми и перетекающими одно в другое. Руки словно плели какой-то непрерывный узор, даже на танец чем-то эти движения похожи. Вот оно — вовремя, но плавно. Вероятно, от этого ритма ход операции и зависит, ее скорость, а значит — и жизнь человека. Успели — спасли. Вот о чем Оля говорила.
Аккуратно повернув Астахову голову набок, Алексей Петрович сел около него. Через несколько минут Астахов приоткрыл глаза. Его лицо болезненно исказилось от приступа тошноты, он закашлялся, страдальчески скорчился, и следующую попытку кашля сумел подавить.
— Куда… меня? — спросил он.
— В живот, — ответил Огнев, — один осколок по касательной, два внутри. Печень-почки-селезенка целы, кишки резецировал, осколки извлек. Прогноз, с осторожностью, благоприятный.
Раненый очень медленно и осторожно протянул левую руку, на которой не было капельницы, дотронулся до повязки.
— Мы крепкие, — прошептал он, — Пополам порви — двое вырастут.
— А с этим экспериментом, коллега, мы подождем. Сейчас тебя в палату отнесут, поспи.
— Только в тыл… не надо. Не отправляйте, — Астахову не хватало сил даже повернуть голову.
— Ближайшую неделю ты все равно нетранспортабельный. А там — увидим. Главное — без моего разрешения не вскакивай.
— А ты, Алексей, не затягивай! — Астахов попытался улыбнуться, но это было для него уже совсем тяжело. Одними глазами обозначив улыбку, он неглубоко вздохнул и провалился в сон.
— Раиса, спасибо, очень хорошо. Мария Константиновна, вы лучший наркотизатор Севастополя. Меняем перчатки и продолжаем.
… продолжаем что? Только тут Раиса поняла, что в операционной заняты уже все столы и на соседнем Колесник и кто-то незнакомый готовят к операции раненого. “Как же так? — подумала она, машинально обтирая руки спиртом и надевая чистые перчатки, — Я же на операционную сестру не доучилась еще…”
— Пинцет!
Пинцет — значит, пинцет. Работаем.
“Не быстро, а вовремя. Но плавно. От этого ход операции зависит”. Как будто бы Раиса не оплошала. Хотя до сих пор при таких серьезных операциях ей полную смену работать не приходилось.
Она не могла сказать, сколько прошло времени, прежде, чем их сменили. Все-таки, в палатках было проще. Темно — значит день кончился. Разгружали машины они, когда едва светать начало. Что там сейчас, снаружи, вечер, ночь?
Все ли она верно сегодня делала, или ее просто некогда было ругать? Под конец от эфира повело чуток, голова закружилась, но это не страшно. Говорят, к этому привыкают. Главное, что в обморок валиться не начала, как Лена Николаевна тогда. Где она сейчас? Жива? Ведь наши должны были выйти к Керчи! А как же тогда..? Спросить пока не у кого.
— Надо сообщить, что вентиляция не справляется, — строго говорит наркотизатор. Теперь Раиса знает как ее зовут. Мария Константиновна снимает платок и волосы у нее оказываются двух цветов — темные, пронизанные как лентами седыми прядями. Лицо маленькое, округлое, глаза светлые, строгие.
— Вы молодец, — произнесла она коротко, разглядывая Раису так, будто впервые ее увидела. — Сразу шприц положили, не выронили. Сильно голова закружилась?
— Не очень.
— Значит скоро привыкните. Пока можете на воздух выйти.
— Это не вытяжка, — как сквозь сон услышала Раиса кого-то незнакомого. — Это нас опять бомбили. Когда наверху пыль и дым столбом, всегда душно.