– Что?
– Замерзает поверхность воды. Лед может быть очень толстым… но под ним всегда есть незамерзшая вода. Вы что-то чувствуете. Просто это где-то внутри, под слоем льда, – мягко сказала она.
– Может быть. – Он пожал плечами.
– Как все это связано с Аль Капоне? – спросила она, возвращая его к первоначальной истории.
– Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется вспомнить о вас.
– Обо мне? – ахнула она.
– О вас. И о вашем отце.
Она не спускала с него потрясенных глаз.
– Ваш отец ходил по тропкам, которые уже были исхожены до него. В те годы все только начиналось, нужно было поделить территорию. Пролезть в двери. Заграбастать поставки. Подмаслить полицейских и судей, заплатить всем, кому следовало, чтобы потом спокойно делать свои дела. Не знаю, состоял ли ваш отец в банде О’Бэниона. Может, и состоял, с такой-то фамилией. Но Джонни Торрио – он был боссом до Аль Капоне – отправил всем ясное послание.
– Мой отец и был этим посланием.
– Да. И полицейские все правильно истолковали. Убийство, самоубийство, дело закрыто. Позже я снова и снова сталкивался с такими делами. Но остались вы – маленькая разноглазая девчушка, которой нужно было правосудие. И я понимал, что никакого правосудия вы не добьетесь. Его не получите ни вы, ни ваша мать, ни отец, каким бы негодяем он на самом деле ни был.
– И что вы сделали? – шепотом спросила она.
– Я слышал о работе, которую вели парни из министерства финансов. Их еще называли «Неприкасаемыми». Я подумал, что, может, тоже на что-то сгожусь. Мне не хотелось становиться очередным плохим парнем, а всюду вокруг были одни сплошные плохие парни, и никто даже не думал их остановить. А мне… больше нечем… было заняться.
– Потому что у вас больше не было семьи, – грустно проговорила она.
Он коротко кивнул:
– Да. Так что я подался к ним.
– Это было так просто?
– Нет. – Он рассмеялся, но лицо его осталось серьезным. – Это было совсем не так просто. Но я не стану пересказывать вам все подробности. Давайте сразу перейдем к Аль Капоне. Дело было в двадцать девятом.
– Хорошо.
– Нашей группе понадобился информатор.
– Похожий на итальянца и хорошо имитировавший акценты?
– Да. Они решили, что я со временем войду в ближний круг Капоне. Я притворился бандитом из Филадельфии. Меня якобы звали Майклом Лепито, и я как раз был вынужден залечь на дно в чикагской гостинице «Лексингтон», пока мои юристы выбивали для меня сделку с судом, чтобы я мог вернуться домой.
– Где вы добыли костюмы? – спросила Дани. Конечно, ей это важно знать.
– Мне их дали. Я должен был выглядеть соответствующе, а крупные бандиты не ходят в дешевых костюмах. В дешевых костюмах ходят полицейские. У Капоне не должно было быть никаких сомнений.
– И он купился?
– Думаю, да. Хотя, когда он понял, что я не макаронник – это его слово, не мое, – то не мог в это поверить.
– А он это понял?
– Когда было уже слишком поздно. Я полтора года был под прикрытием. Он узнал обо мне на суде. Увидел, как я вышел из лифта вместе с прокурором. – Он полтора года поддерживал свой образ. Слушал, играл роль и ни разу себя не выдал. Но потом попался на такой мелочи прямо в здании суда.
– Наверное, вы тогда испугались.
– Да, после этого я уехал из города. Но Капоне теперь в Алькатрасе. Его организация была разрушена до самого основания. И до этих самых пор… никто так и не выследил Майкла Лепито.
– Или Майкла Мэлоуна?
– Только вы одна, Дани. Только вы.
– Это была замечательная история, – медленно произнесла она, явно обдумывая все услышанное, снова и снова возвращаясь к тому, что он рассказал.
– И очень долгая. – Он взглянул на стенные часы.
Дани приподняла покрывало и снова заглянула под кровать. Чарли вышел оттуда с таким видом, словно только того и ждал. Он уселся прямо посреди комнаты и принялся умываться.
Дани с победным видом подхватила его, а Мэлоун только покачал головой.
– Какая же он зараза, – проворчал он, вставая со стула.
– Если бы он не был таким, я бы его так не любила.
– А я бы, напротив, ценил его куда больше.
Она хихикнула, не выпуская Чарли из рук, и вышла из комнаты.
– Спокойной ночи, Майкл, – сказала она.
Он вздохнул, чувствуя себя так, словно только что пережил самый доскональный и полный досмотр.
– Спокойной ночи, Дани.
11
К концу марта потеплело настолько, что, когда Мэлоун и Дани, тянувшие за собой тележку, шли в морг утром в четверг, в воздухе уже явственно пахло весной.
Заметив это, Майкл подставил лицо под лучи теплого солнца и расстегнул пальто. За зиму между ними установилось полное взаимопонимание, которое Дани очень ценила. Майкл вел себя с демонстративной сдержанностью и даже шутил с бесстрастным выражением на лице, но при этом был с ней мягок и обходителен. И даже добр, хотя она чувствовала, что он самого себя считает суровым парнем.
Казалось, он очень следит за тем, чтобы держаться на расстоянии, ни при каких обстоятельствах не проявлять физического влечения, – и все же она видела, что он искренне ею интересуется. Она, со своей стороны, тоже старалась держать руки при себе и контролировать свой талант, но всегда с нетерпением ждала тех двух дней в неделю, когда он целое утро проводил с ней одной – точнее, с ней и с ее мертвецами. Мертвецы ее здорово отвлекали.
В то утро их единственным «клиентом» оказалась совершенно голая женщина, завернутая в пестрое лоскутное покрывало. На бирке, свисавшей с большого пальца ноги, был записан адрес, по которому ее обнаружили. Если бы она была жертвой убийства, то не оказалась бы в морге для бедняков. Она была достаточно молодой и худенькой, с сильно спутанными, но ровно остриженными волосами до плеч – значит, ей было не наплевать на то, как она выглядела.
Дани выбрала ей одежду, провела щеткой по тусклым прядям волос. Лишь после этого они развернули покрывало, укутывавшее ее серое тело.
– Что с ней случилось? – проворчал он. Подсказок не имелось: труп обнаружили без одежды, повреждений на теле тоже не было видно.
– Не знаю, Майкл. Я не коронер, – напомнила Дани.
– Что рассказывает покрывало? – не колеблясь, спросил он. Он успел привыкнуть к ее таланту.
Покрывало казалось оборванным, но не грязным, и Дани сжала в руках его складки, выжидая, пока ее разум опустеет, а глаза начнут видеть.
– Если это ее покрывало… то ее зовут Нетти. Покрывало было у нее с самого детства. – Она помолчала, следя за мелькавшими перед ней образами. Слезы, крики, тайные убежища, объятия, любовь. Отчуждение. Женщина забрала покрывало с собой из одного времени, из одной жизни в другую, а до того пестрые лоскутки, которые аккуратно сшила между собой веснушчатая рука, успели вобрать в себя сотни разных историй.
– Его шили с любовью. Оно очень умело сделано. – Глаза многое подсказывали Дани. Ей даже не нужно было держать ткань в руках. – Когда вокруг темно, Нетти, гляди на яркие лоскутки, – прошептала она, повторяя чужие слова, эхом звучавшие у нее в голове и адресованные маленькой девочке.
Мэлоун кашлянул, и Дани выпустила из рук покрывало. Она верила, что тот, кто подарил Нетти это покрывало, теперь с радостью приветствовал ее на небесах.
Дани взяла свой журнал и принялась аккуратно делать в нем записи. Ее охватила печаль, частая спутница таких мимолетных видений.
– Она совсем голая. Она этим зарабатывала на жизнь? – тихо спросил Мэлоун.
– Думаю, да. Да. – Она проглотила стоявший в горле ком. Будь она здесь одна, она бы сейчас расплакалась, но Майкл уже видел, как она оплакивала слишком многих умерших, и всякий раз огорчался. Правда, стараясь скрыть свое волнение, он чаще всего принимался ее распекать.
– И это ее убило? – мрачно спросил он.
– Не знаю. И она не знала.
– Она не знала, почему умирает?
– Мне так кажется. Кажется, что не знала. Она… словно уплывала.
Он тяжело вздохнул:
– Что ж, так даже лучше.
– Когда мы ее оденем, нужно свернуть покрывало и дать ей в руки. Ей нужно забрать его с собой.
Они закончили работу в молчании. Дани составила надгробное слово и спрятала листок в складки покрывала, которое Мэлоун положил на грудь умершей. Только когда они снова вышли на улицу и зашагали обратно домой, Дани заговорила вновь.
– Отец иногда называл маму Нетти, – сказала она.
– Ну конечно. Ее ведь звали Анетой, – отозвался Мэлоун.
– Да. Анета Кос Флэнаган. Анета и Джордж. Ну и парочка.
Он ничего не ответил. Он просто слушал, а она чувствовала, как словно раскрывается в лучах его внимания. Он всегда так действовал на нее.
– Это имя ей не годилось. Нетти. Она была слишком величавой для этого имени.
– Ах вот как. Значит, у вас это от нее, – мягко заметил он, и у нее потеплело в груди.
– Спасибо. Не думаю, что тетушки с вами согласятся. Мне кажется, они считают, что я слишком многое унаследовала от отца.
– Что, например?
– Он был неистовым. И крепким, дюжим – наверное, это самое правильное слово. Громким. Веселым и… пылким.
– Глаза у него были как у вас?
– Только один, – мгновенно парировала она и тут же скривилась в самокритичной улыбке, а он расхохотался, откинув назад голову. Его смех вмиг развеял мрачное настроение. Ей нравилось его смешить.
– Ох, Дани. Да, это вышло смешно, тут вы меня подловили. Так какой глаз у вас от отца?
– У него были голубые глаза. А у мамы карие, хотя она была светловолосой. Мне кажется, это очень красивое сочетание. Получается, глаза мне достались от них обоих.
– Это не такое уж редкое явление, как кажется, – сказал он. – Я кое-что почитал.
– Неужели? И вы уже раньше видели такие глаза? – насмешливо осведомилась она.
– Нет, – признался он. – Таких глаз, как у вас, я не видел.
– Ирландия – волшебная, заколдованная страна. Отец говорил, что во мне течет кровь фей. Мама всегда говорила, нет, в ней кровь Косов.