– Он их бросает в воду, – вставил еще какой-то бродяга.
– Ну да. Часть бросает, – согласился Салли. – А часть закапывает и кладет сверху голову. Или заворачивает голову в одежду, будто подарок приготовил. А вы замечали, что дамочек он режет на кусочки поменьше? Дамочек он не любит. – И Салли присвистнул, словно у него с женщинами тоже были свои отношения.
– А мне кажется, тут ничего личного нет, – возразил Честер. – Ему просто нравится убивать.
– Ну уж нет, это все очень личное, – отвечал Салли. – Но ему плевать, кого убивать.
– Как же он их заманивает? – спросил Мэлоун, восхищенно прислушивавшийся к беседе. Его собственные выводы во многом совпадали с тем, что говорили его новые знакомые.
– Дает им то, что им нужно, – без колебаний ответил Честер. – То, чего им не хватает. Подвозит. Поит. Кормит. Думаю, он их всех кормил. Тело ни о чем не может думать, когда ты голоден. Ты просто быстро глотаешь, а про вкус еды даже не думаешь. Они отключались, и тогда он резал их на кусочки. Вот и нашего Эмиля он чуть было не подловил. Я уверен, что он ровно так их всех заманил.
После этого разговор стих, и каждый погрузился в собственные мысли. Мэлоун прикрыл глаза и до самого утра притворялся, что спит.
Он напал на след, в этом он даже не сомневался. На Бродвее, близ дома Косов, там, откуда были ясно видны огни больницы Святого Алексиса, находилась одна бутербродная. От рассказа Честера у Мэлоуна внутри словно что-то запрыгало. Он никогда не игнорировал это чувство.
Надо будет рассказать Нессу про Фронека. Может, детективы сумеют его отыскать и обо всем расспросить. Или Мэлоун сам этим займется. А еще, раз уж они все равно будут рыскать в Чикаго, он решил найти Дарби О’Ши. Надо бы разузнать, что стало с кузеном Джорджа Флэнагана. Он хотел сделать это для Дани.
Он ничем не выдал себя, когда она заговорила про Дарби О’Ши, но на самом деле он знал о Дарби еще с тех пор, когда по молодости работал патрульным. Мать Дани была права, от О’Ши действительно были сплошные беды, но теперь это уже не имело значения. И у него тоже было девять жизней. Когда погиб Джордж Флэнаган, ему самому удалось избежать смерти, хотя они были неразлучны. В двадцать четвертом, когда лидера банды с Норт-Сайда Дина О’Бэниона застрелили в цветочной лавке, О’Ши как раз ехал на встречу с ним. Он сумел уцелеть даже в двадцать девятом, в бойне в день Святого Валентина, хотя пятерым его «коллегам» тогда не повезло. Вскоре после бойни Мэлоун внедрился в организацию Аль Капоне; имя О’Ши тогда постоянно всплывало то тут, то там, но Мэлоун, насколько ему было известно, с ним никогда не встречался.
И все же теперь, спустя четыре дня без душа и бритвы, два из которых он потратил на то, чтобы вернуться домой, ему нужно было прежде всего отмыться и выспаться.
Было уже поздно, дом встретил его исполненной радушия тишиной, и он был так рад, что вернулся, что провел в ванной битый час, безо всякой спешки отмываясь и бреясь. В два часа ночи он подошел к двери в свою комнату в обернутом вокруг пояса полотенце, держа в руках увязанное в другое полотенце грязное белье, которого ему совсем не хотелось касаться. И застыл посреди коридора.
Когда он вернулся, дверь была заперта, но теперь она стояла открытая. Он опустил на пол узел с одеждой и медленно толкнул дверь, одной рукой взявшись за ручку, а другой придерживая полотенце. Возле его кровати тускло горела лампа. На кровати лежала Дани.
Дани, в отличие от него, была одета. Она свернулась на покрывале, рядом с ней пристроился Чарли. И кот, и девушка крепко спали.
Он помедлил, не зная, как поступить, ведь она буквально застала его без штанов, а потом тихо подошел к шкафу, чтобы достать оттуда одежду.
Она рылась в его вещах.
Шкаф был открыт, костюмы сдвинуты в сторону, словно она перебирала их, словно что-то за ними искала. Перед отъездом он убрал документы в багажник машины, а блокнот со списками – в ящик письменного стола. Теперь его блокнот лежал на столе. Конечно, не стоило оставлять его в этой комнате – пусть даже и в ящике стола, за запертой дверью. Но ведь он, черт возьми, не рассчитывал, что к нему в комнату кто-то влезет.
Она не проснулась, когда он натянул трусы и майку, надел из приличия штаны и щелкнул подтяжками. Она спала как несчастный, подпоенный неизвестно чем Эмиль Фронек.
– Дани, – сказал он.
Она не пошевелилась.
Он снова повторил ее имя:
– Дани.
Ничего. Тогда он подошел к кровати и мягко тряхнул ее за плечо, коснувшись при этом Чарли. Кот поднял голову, оглядел Мэлоуна полным презрения взглядом прикрытых глаз и снова улегся.
– Дани, – снова сказал Мэлоун, и она, моргнув, медленно открыла глаза. В мягком свете небольшой лампы волосы, словно облако, окружали ее лицо. Когда она наконец поглядела на него, еще не проснувшись толком, еще не до конца понимая, что происходит, он, сам того не ожидая, испытал прилив нежности. Бог мой, как же она хороша.
– Дани… что вы делаете у меня в комнате?
Она нахмурилась, снова моргнула, а потом резко села, спугнув кота. Чарли шмыгнул под кровать, но Дани не обратила на это никакого внимания.
Вскрикнув, она вскочила с кровати и обняла Мэлоуна.
– Ругать вас я буду позже. Сейчас я слишком рада тому, что у вас все в порядке, и не могу злиться, – простонала она.
Ее волосы щекотали ему подбородок, слова звучали глухо от того, что она прижималась к его груди. Он застыл, не понимая, куда девать руки. Аккуратно коснулся ладонями ее узкой спины, надеясь, что она отпустит его прежде, чем он успеет слишком привыкнуть к тому, что она оказалась так близко.
– Где вы пропадали? – причитала она. – Я позвонила Элиоту Нессу и сказала, что вы пропали. Мне было страшно до ужаса. Я думала, с вами случилось что-то ужасное.
– Вы позвонили Элиоту Нессу? – Гнев, угасший было при виде ее ангельской спящей фигурки, вернулся. – Ради всего святого, как вам это вообще пришло в голову?
Она отстранилась, ровно на столько, чтобы взглянуть ему прямо в лицо. Он увидел два своих отражения – на голубом и на коричневом фоне. С такого близкого расстояния ее глаза завораживали еще сильнее, но он был слишком зол, чтобы наслаждаться этой картиной.
– Как мне это пришло в голову? Вы ведь гоняетесь за Безумным Мясником из Кингсбери-Ран, – ответила она, явно удивляясь, что он спрашивает ее о том, что и так очевидно. – Вы оставили машину. Не сказали мне ни слова о том, куда едете и долго ли вас не будет. Вас не было целых четыре дня, Майкл. Четыре дня. Почему, ради бога, почему вы мне ничего не сказали?
– Потому что мне это не пришло в голову. – Как она догадалась позвонить Элиоту?
Она сердито охнула, но осталась стоять в кольце его рук. Они ругались, стоя так близко друг к другу, что говорили тихо, почти шепотом.
– Вам это не пришло в голову? – вскрикнула она.
– Нет. Я знал, что в морге вам не понадоблюсь. Думаю, было бы правильно предупредить Маргарет, что я не буду ужинать, но ведь остатки ужина всегда доедают на следующий день. Когда я уходил, вы разговаривали с посетителем. Вы делали свою работу, я отправился делать свою. Вот и все.
– И все? – довольно громко повторила она и вытаращила на него глаза.
– Да. А вы позвонили Элиоту? – повторил он.
– Он был очень любезен. После разговора с ним мне стало гораздо легче… но он тоже не знал, где вы. Мне показалось, что он примерно знает, где вас искать, но мне он ни о чем не сказал. И не перезвонил, хотя обещал. Завтра я собиралась в мэрию, хотела с ним встретиться.
Мэлоун помотал головой, решая, на что ответить прежде всего.
– Как вы узнали, что я работаю с Элиотом Нессом? Я видел, что вы рылись в моих вещах и в ящиках. И улеглись спать прямо у меня на кровати. Вы так обо всем узнали? И кстати, я говорил вам, что терпеть не могу котов? Ненавижу, когда ко всему липнет их шерсть.
– Вы сердитесь? – изумленно спросила Дани.
– Да, сержусь. Когда я снял эту комнату, то ожидал, что никто не станет вламываться в нее и рыться в моих вещах.
– Вы сердитесь? – повторила Дани уже громче. – Я несколько дней была в агонии. Я не спала. Вчера я пришила рукав насквозь, так что в него нельзя сунуть руку, и выкроила детские штаны длиной тридцать сантиметров. Жаль, что мальчик, для которого их заказали, не сможет их носить, потому что ноги у него гораздо длиннее тридцати сантиметров. Это я сержусь на вас, Майкл Мэлоун. – Каждое слово она произнесла четко, с расстановкой. – К тому же сердиться я начала первой, – прибавила она, – так что вам придется подождать своей очереди, а еще лучше попросту объяснить, почему вы решили, что можете сердиться на то, что я тревожусь за вас. – Губы у нее дрожали, она вцепилась ему в майку так крепко, словно хотела ее разодрать.
– Вы прямо сейчас держитесь за мою майку, – бросил он в ответ. – Так где же я был? И что делал? Разве мне нужно вам об этом рассказывать? Вы ведь и так все знаете. – Он оторвал ее пальцы от своей майки, разрываясь между крайним раздражением и пугающим восхищением. Он испытывал странное, щемящее чувство, словно шагал босиком по песку. Испытывал его с того самого дня, когда впервые вошел в этот дом, и с каждой секундой оно все росло. Высвободив майку из ее пальцев, он схватил ее за плечи, намереваясь держать ее на почтенном расстоянии.
– Я не все знаю! – крикнула она. – Это не так работает. А теперь… я чувствую только вас. – Она скрестила на груди руки – так, словно он ее обидел, словно она не хотела больше его касаться. Но она не отвела глаз и выдержала его по-прежнему непримиримый взгляд. Она по-прежнему стояла чересчур близко.
Он устал, он злился, он уже ничего не понимал. Вместо того чтобы ее оттолкнуть, он поцеловал ее, не разжимая губ, не закрывая глаз, стараясь утвердить превосходство над ней, которого на самом деле не ощущал. Лучше сразу показать ей, каким разочарованием он для нее станет, чем поддерживать ее веру в то, что они могут оставаться друзьями.