– Я странная, – твердо произнесла она. – Я это знаю. Вам рядом со мной неловко. Но… вы и сами довольно странный.
– Я? – В его голосе прозвучало искреннее удивление. А потом он расхохотался, так что ноги у нее онемели, а сердце запрыгало в груди. Но она решила во что бы то ни стало договорить до конца.
– Да. Вы. Вы очень странный. Но я не виню вас в этом. – Она с вызовом задрала подбородок, скрестила руки на груди, ожидая, что он начнет возражать. Но он вновь рассмеялся, и его мягкие губы раскрылись, обнажив ровный ряд белых зубов. Он смотрел на нее сверху вниз, словно ожидая, что она ему все объяснит, но она молчала. Ее обвинения так и висели в воздухе между ними. Улыбка сошла с его губ, но глаза его все еще искрились, и, когда он снова заговорил, его слова прозвучали едва ли не с нежностью.
– У вас нет времени мне помогать. Дел у вас и без меня столько, что ни одной женщине не управиться.
Она уронила руки на колени и мгновенно простила его за все. За его отказ, за внезапное исчезновение, за то, что не хотел быть с ней так же сильно, как того хотела она.
– Это не займет много времени. Если вы сможете добыть для меня часть вещей, которые описаны в вашем блокноте, вещей, которые были найдены на месте преступления, то я, возможно, смогу назвать вам имена жертв.
– Вы видели мои списки, – произнес он безразличным тоном.
– Да.
– И это не был невинный обмен информацией. Вы вполне могли запретить себе это делать.
– Да. Могла. Но вам не следует забывать, что я боялась за вас. Боялась, что вы попали в беду.
– И что бы вы сделали, если бы я правда попал в беду? – Он помотал головой, словно показывая, что она совершенно безнадежна.
– Я бы стала искать вас, разве не ясно? Я бы все для вас сделала.
Он потрясенно смотрел на нее в полном молчании, двигался только кадык у него на шее. Она почувствовала, что вот-вот расплачется – уже в который раз за последние несколько дней. Она отвернулась и постаралась успокоиться, плотнее притянула колени к груди, обхватила их руками. Мэлоун сидел, широко расставив ноги, прочно упираясь башмаками в ступеньки, уложив руки на колени и сплетя пальцы в замок. Они снова молчали, и хотя так и не придвинулись друг к другу, воздух вокруг них словно стал чуть теплее.
– Самое печальное, – прошептала она, возвращаясь к разговору о жертвах убийцы, – самое печальное, куда печальнее даже, чем смерть, – то, что их имена никому не известны. Вы знаете, что я могла бы с этим помочь. Даже если я не смогу вам помочь отыскать Мясника, я могу вернуть имена его жертвам. Это важно. Важно… для меня.
– Я не хочу, чтобы вы этого касались. Это не то же самое, что писать записочки мертвецам. Вы не представляете, о чем просите. Возможно, вы увидите то, что будет преследовать вас до конца жизни. Что ранит вас на всю жизнь. Вы этого хотите?
Она испытующе взглянула на него, склонив голову набок, словно изучала его сдержанное лицо.
– Мне будет гораздо больнее, если я буду знать, что могла хоть что-то сделать, но не сделала ничего. Вы отдали работе всю свою жизнь. Я уверена, вы меня понимаете. Я ведь прошу позволить мне сделать лишь небольшую часть дела.
– Это вовсе не небольшая часть, – пробормотал он, но в его тоне ей послышалась уступка.
Она немедленно ухватилась за это:
– Я постараюсь больше не касаться ваших вещей. На самом деле, я уже очень стараюсь.
Он недоверчиво хмыкнул.
– Это правда! Но… вы удивительный человек, Майкл Мэлоун. Поймите, порой я просто не могу с собой совладать.
– Не можете заставить себя не совать руки в мои старые башмаки.
Она зарделась:
– Нет, конечно, могу. Но порой… порой это чувство приходит само собой – как когда вдруг чувствуешь мимолетный запах. Вы ведь не можете запретить себе чувствовать запахи? Запретить себе слышать и видеть?
– Значит, вы у нас этакий подглядывающий Том – а точнее, подглядывающая Дани?
Она покраснела сильнее, почувствовала, как румянец сползает по шее вниз, на грудь. Наверное, такое объяснение годилось – оно было не лучше и не хуже других, но ей было все равно.
– Вы помогаете людям. Я тоже хочу просто помогать людям. И еще… кто такой Эмиль Фронек? – Лучше выложить все одним махом.
Он закрыл глаза, помотал головой и воздел руки к небу, сдаваясь:
– Ладно. Я отвечу на все ваши вопросы. Расскажу обо всем. И во всех подробностях. Так я хотя бы не сойду с ума, теряясь в догадках о том, что же вам на самом деле известно. – Он выставил указательный палец прямо перед ее лицом, сощурил глаза. – Но вы никому ни о чем не расскажете. Ни двум старым дамам, которые живут наверху, ни Маргарет, которая шныряет внизу, ни даже Чарли. Я говорю один раз и повторять не стану. Ни единого раза. Но как я скажу, так и будет. Слышите? Вы можете делать только то, что я вам разрешу. И если я не позволю вам трогать, вы не будете ничего трогать.
– Хорошо, – шепотом отвечала она и провела рукой по губам, словно застегивая молнию, а потом, скрестив руки, сунула ладони под мышки в знак того, что она ни за что и ни о чем не расскажет.
– Это ошибка, – пробормотал он, но уголки его губ тронула легкая улыбка. Ей захотелось, чтобы эта улыбка осталась, чтобы она смогла погреться в ее лучах. Улыбка Мэлоуна казалась ей драгоценностью.
Но улыбка, как и всегда, исчезла почти мгновенно. Он припрятал ее и хмуро взглянул на Дани.
– Это ошибка, – повторил он. – Но, думаю, у меня нет выбора.
Мэлоун не стал описывать Дани все совершенные убийства и все шаги, которые он успел предпринять с тех пор, как приехал в Кливленд. Он решил, что она сама спросит о том, что захочет узнать. В ином случае он просто решит, что ей и так все известно. Но он пересказал ей историю Эмиля Фронека.
Он рассказал Элиоту о том, что узнал от Стива Езерски. А еще рассказал ему о странной встрече Эмиля Фронека с человеком, который вполне бы быть Мясником, и Элиот обещал передать наводку детективам, работавшим над этим делом. Конечно, найти в Чикаго какого-то бывшего бродягу – дело нелегкое, но в распоряжении Несса имелось достаточно сил и людей. К тому же самому Мэлоуну не стоило рыскать по Чикаго, задавая вопросы и привлекая к себе внимание. Особенно в доках. Бандитов там по-прежнему было немало. Лучше пусть кливлендская полиция свяжется с чикагской и посмотрит, что им удастся сделать. Насколько Мэлоуну было известно, Фронека пока не нашли, но это ничего не меняло в самом рассказе о его вероятной встрече с маньяком.
Дани все шире раскрывала глаза, слушая эту историю, но вопросы стала задавать, только когда Мэлоун договорил.
– Прямо рядом с домом доктора Петерки есть бутербродная, – ахнула она. – Снаружи дома пристроена лестница, она ведет на второй этаж. Если на улице было темно и мистер Фронек обошел бутербродную с юга, то он уперся прямо в ту лестницу.
– Да. Я знаю. Я тоже об этом подумал. Расскажите мне про доктора Петерку.
– Его зовут Эдвард Петерка. Это его дом, он в нем вырос, и там теперь располагается его частная практика. Но он сам здесь уже давно не живет. Может, лет десять.
– Тогда кто там живет?
– Не думаю, что там вообще сейчас живут. Но, кажется, раньше у Петерки были квартиросъемщики. В основном интерны из больницы Святого Алексиса. Я могу расспросить доктора. Он одних лет с моей матерью. Они вместе выросли и в детстве дружили. Он всегда был добр ко мне и к тетушкам. Думаю, он мне расскажет обо всем, что нам нужно узнать.
– Нет. Я не хочу, чтобы доктору Петерке – и вообще кому бы то ни было из врачей – стало известно, что вы задаете какие-то вопросы.
Казалось, Дани это изумило. Она ошарашенно подняла брови. Хорошо. Пусть она знает, что убийцы подчас кажутся дружелюбными и выглядят совсем безобидно.
– Я могу провести вас внутрь, – сказала она. – Внутри там тоже есть лестница. Дом очень похож на наш. Наружную лестницу и верхний этаж пристроили позже, чтобы квартиросъемщику не нужно было ходить через клинику.
– Сегодня ночью я схожу туда и осмотрюсь. Если там никто не живет, я спокойно проникну внутрь.
– Но дверь будет заперта.
– Конечно, будет. – Он мог отпереть любой замок одной рукой за десять секунд, но не стал сообщать об этом Дани. Она так и смотрела на него широко раскрытыми глазами, и он решил, что ему не нужно ни о чем ей рассказывать. Очевидно, она все равно все поймет.
– Может, завтра сходим в клинику доктора Петерки и поговорим с Сибил? – предложила она. – Я вас представлю. Мы скажем ей, что вы ищете жилье, что-то побольше, чем комната, которую занимаете у нас. Она ничего не заподозрит. Она даже имени моего не может запомнить.
Он обдумал ее предложение. Да, это не повредит. Даже если он вскроет замок и осмотрит квартиру, он все равно не узнает, кто жил в этой квартире в тридцать четвертом году. А вот Сибил может ему об этом сказать.
– Хорошо. Но с этим придется подождать до понедельника. Завтра днем я встречаюсь с Элиотом. А утром могу сходить с вами в морг. Вы ведь завтра пойдете?
Она кивнула:
– Но вы не обязаны мне помогать.
– Вы помогаете мне, а я помогаю вам.
Она улыбнулась так, словно был канун Рождества и она уже с нетерпением ждала утра. Его сердце радостно забилось и в то же мгновение словно ухнуло в пропасть. Он больше не сможет держаться вдали от Дани. Он не хотел больше ее избегать. Но должен был. Знал, что должен.
– Прошу, можно мне пойти с вами, когда вы будете вскрывать замок? – попросила она.
– Нет.
– Прошу вас, Майкл.
И он тут же сдался. Хватило лишь этих трех слов – «Прошу вас, Майкл», – да молящего взгляда разноцветных, обрамленных густыми ресницами глаз под рыжими арками бровей.
– Хорошо, Дани. Пойдем вместе.
14
В тот вечер он пришел ужинать и остался послушать Дебюсси в исполнении Кливлендского оркестра – растянулся на ковре, скрестив ноги, сцепив руки за головой, и закрыл глаза. Он заснул в этой позе и не проснулся, даже когда Зузана щелчком выключила радио, а Ленка, ахая и охая, объявила, что на ее памяти лучше еще никто никогда не играл.