Он сцепил руки на коленях и откинул голову. На стене напротив двери висела фотография Джорджа Флэнагана и Дарби О’Ши в новых, с иголочки, костюмах, с одинаковыми ухмылками, а поверх рамки – цепочка с медальоном, на котором был изображен святой Христофор. Значит, Дани повиновалась тетушкам далеко не во всем и явно сама решала, как поступать с подарками от Дарби О’Ши.
Фотография была хорошая. Полная надежды. И страшно грустная. Джордж Флэнаган умер. Ни мужчины на снимке, ни медальон не могли уберечь Дани ни от чего. Он ее тоже не уберег. Всякий раз, закрывая глаза, он видел, как Дани безвольно висит, запутавшись пальцами в шторах.
– Майкл? – Она смотрела на него, морща лоб. Но губы ее оставались мягкими, нежными.
– М-м?
– Порой мертвые – их прежняя сущность – завладевают мной, как огонь завладевает стопкой старых газет. А порой… никакого огня вовсе нет. И я вижу одни лишь мелькающие образы, плоские, холодные и безличные. Как свеча за далеким, едва видным окошком, но надежды в них куда меньше. И тепла тоже.
– Чтобы поддерживать огонь, нужно много топлива. Люди страдают.
– Нет, из пламени выступает совсем не страдание. Из него выступает безнадежность. Когда мы перестаем верить… мы словно медленно лишаемся своей человеческой сущности.
– Перестаем верить – но во что?
– В любовь.
Он вздохнул шумно, протяжно, протестуя против того, что она сказала.
– Тут я с вами не готов согласиться.
– Вы думаете, я дурочка.
– Нет. Просто… вы очень молоды.
– Это был он. Мясник. Он жил в той квартире.
– Вы думаете, то, что вы чувствовали, – тот, кого вы там чувствовали, – и был Мясник? – уточнил он.
– Да. В нем совсем нет света. Я никогда прежде не ощущала такого несоответствия… не слышала такой разноголосицы в одном живом существе. Ведь он живое существо, так? Но то, что я чувствовала, не показалось мне человеком… хотя я уверена, что это был человек. Как назвать человека, который отринул свою человеческую сущность? И человеческую сущность всех прочих людей?
– Чудовищем.
– Да. – Она помедлила, а затем села, словно следующие слова не могла произнести лежа. Голос ее звучал виновато. – Я не была готова к встрече с чудовищем и не сумела правильно среагировать. Я вас испугала и прошу за это прощения. Но я сумею его узнать, когда снова его почувствую. И в следующий раз… я сразу выпущу ткань из рук. – Эти слова она договорила робко, словно оступилась на ровном месте или переоценила собственные возможности.
Он громко застонал и прижал ладони к вискам. Следующий раз. Не дай бог. Следующего раза он не переживет.
– Дани Флэнаган, мы никогда не вернемся в эту квартиру.
– Да, я понимаю, что мы туда не вернемся. И честно говоря, я не хочу туда возвращаться. Но ведь вы возьмете меня с собой к мистеру Нессу? Да? И позволите мне коснуться вещей, которые принадлежали жертвам? Майкл, мы поймаем его. Мы его отыскали.
– Но ведь вы его уже поймали! – чуть не виня ее, крикнул он в ответ. – Вы поймали его. Вот что вы ощутили. Вы сумели ухватить чистое зло, и оно чуть не утащило вас за собой.
– А вы вернули меня назад, – тихо сказала она, словно он был храбрым героем и все кончилось хорошо.
Он вскочил, не умея сидеть на месте, когда его обуревала такая тревога, а она так блаженно ему доверяла.
И зашагал по комнате – пять шагов в одну сторону, пять в другую. Дани мягким взглядом наблюдала за ним. Золотой отсвет ее волос разливался вокруг нее, окружая ее словно нимбом, и он принялся тереть виски, хоть и знал, что это ему не поможет. Он не мог не видеть, не мог не замечать ее свет.
Он устал. И она устала. Он должен дать ей поспать.
Ужас новой волной поднялся в его груди. Он не хотел, чтобы она заснула. Не хотел, чтобы лежала тихо и неподвижно.
– Я в жизни не испытывал такого страха, – выдавил он. – Даже когда уехал во Францию. Даже когда жена попросила меня уйти. Даже когда умерла моя Мэри. Я был слишком наивен, чтобы испытывать страх, и верил, что все кончится хорошо. Но она умерла, и я понял, что не все кончается хорошо. Что в мире вообще не все и не всегда кончается хорошо. С тех пор я стал фаталистом. Но сегодня я испугался.
– О, дорогой мой. Простите меня, – тихо проговорила она.
Он потрясенно уставился на нее. Она сказала ему «мой дорогой».
– Я знаю, это сложно понять. То, что я вижу. И чувствую. А объяснить это еще сложнее, – жалобно прибавила она. – Сегодня мы оба пережили нечто новое. Но я не думаю, что мне угрожала реальная опасность. Не со стороны Мясника. Его там не было… это не было физическое присутствие. Я просто была ошеломлена. Наверное, у меня случился шок… и я потеряла сознание. Мне очень неловко, честное слово. Я чувствую себя очень глупо. Повела себя как какая-то кисейная барышня.
– Вы меня испугали, – повторил он.
– Но ведь вы не испугались меня? – уточнила она.
– Нет, Дани. Вас я не испугался. – Не в том смысле, который она в это вкладывала. Та простота, та искренность, с которыми она описывала ему свой дар и себя самое, заставили его поверить ей тогда, в поезде, полтора десятилетия назад. И теперь он тоже ей верил.
Во многих смыслах она казалась ему самым потрясающе ясным и вольным человеческим существом, с каким он когда-либо сталкивался. Сложным, но не запутанным. Глубоким, но не мрачным. Казалось, она стоит, широко раскинув в стороны руки, и говорит: «Вот она я», а мир кивает в ответ, говорит ей: «Да, это ты» и дарует ей полную свободу – но не из страха, а из почтения.
Ему казалось, что не верить ей – то же самое, что не верить в существование солнца. Солнце просто существовало, оно светило, восходило и заходило, но не обязано было никого радовать или убеждать. Такой же была и Дани. И он подозревал, что любит ее. Так что нет, он ее не испугался. Он пришел в самый настоящий ужас.
– Позвольте мне немного подержаться за вас, – попросил он, повторяя слова, которые она произнесла накануне. – Совсем недолго. Когда вы проснетесь, меня здесь не будет.
Она сглотнула, а потом кивнула ему.
Она отодвинулась к краю кровати, а он выключил лампу и вытянулся рядом с ней. Когда он обнял ее, прижавшись грудью к ее спине, она не стала сопротивляться, и оба они погрузились в сон.
19
Все воскресенье Дани пролежала в постели. В последний раз она так долго не выходила из своей спальни, когда в двенадцать лет подхватила ветрянку и вся покрылась розовыми прыщами. Разноцветные глаза, рыжие волосы и сыпь вместе смотрелись слишком уж вызывающе, и потому ее отослали из магазина, подальше от посетителей, хотя чувствовала она себя совершенно нормально – если не считать того, что прыщики невыносимо чесались.
Но сегодня она вовсе не чувствовала себя «совершенно нормально». Пальцы болели так, что она не смогла бы надеть наперсток или вдеть нитку в иголку. Но хуже всего было изнурение, пробиравшее до самых костей, и нескончаемый гул в голове. Так что она весь день проспала, и никто не сказал ей ни слова. С утра к ней заглянул Майкл, за ним тетушки, но они скоро ушли в церковь – в конце концов, было Вербное воскресенье, – а Майкл взялся за свою обычную работу.
Всю неделю он был мрачен, а с ней вел себя настороженно и как мог старался держаться подальше. Когда он попросил подержаться за нее, повторив слова, которыми она просила его о том же, она заметила что-то в его лице. Но наутро все пропало. Стерлось. Он здорово умел отодвигать свои чувства. Он плотно связывал их и навешивал ярлык, так же как поступал, когда составлял свои списки или работал с фактами.
Она попыталась отыскать его запах на своих простынях, прочесть его мысли, прижимая ладони к следу, который остался на подушке от его головы, но жажда, которую она ощутила, была неотделима от ее собственной жажды.
В ателье по-прежнему царило предпасхальное оживление. Майкл дважды сопровождал ее в морг, но был холоден и немногословен, а когда она вновь попросила его показать ей улики, он не стал ей ничего обещать.
– У меня есть пара идей, которые стоит проверить, – уклончиво сказал он. – Чтобы попасть в сейф с вещдоками, мне нужен Несс, а он сейчас здорово занят. Я подумал, что мы могли бы наведаться в дома, где снимали жилье Фло Полилло и Роуз Уоллес. Спросить у хозяев, не осталось ли у них каких-то вещей. Одежды или еще чего. Вы могли бы взглянуть на их вещи, проверить, вдруг по ним получится что-то прочесть. Но… я запрещаю вам касаться штор.
Она улыбнулась этой попытке ее развеселить, но он лишь чуть приподнял в ответ уголки губ. Глаза его смотрели серьезно.
– Может, тем временем найдется что-то еще, связанное с новой женщиной, с Жертвой Номер Десять, и тогда вы осмотрите все и сразу, – прибавил он. – В том числе вещи, которые еще никто не трогал, не изучал и не описывал. Старые улики вряд ли расскажут вам что-то, что может быть полезно.
– Думаете? А мне кажется, что вы просто боитесь, – мягко отвечала она. – Мэлоун, со мной все будет в порядке. Вы должны мне верить.
Он буркнул что-то себе под нос, уткнулся в утреннюю газету, и она решила не продолжать разговор.
Всю неделю поисковые партии обшаривали реку и берега в поисках человеческой плоти – так же как дети на Пасху рыщут в траве парка Евклид-бич в поисках разноцветных пасхальных яиц. Но Пасха пришла и ушла, а находок все не было. Ни кусочка человеческой плоти. Ни бедра, ни стопы. Ни головы, ни изувеченного тела, ни подсказок, которые бы помогли понять, кем была жертва и кто сотворил это с ней.
Дани решила, что Майкл успел рассказать Нессу про Эмиля Фронека и квартиру над клиникой, потому что к доктору Петерке пришли детективы. Они обыскали дом, опросили самого доктора и всех сотрудников. Встрепанная Сибил примчалась в ателье, требуя вызвать Мэлоуна, и покинула его с новой шляпкой, новой парой перчаток и новыми слухами, слегка успокоенная своими покупками и тем фактом, что ей теперь будет о чем посудачить. Дани внимательно выслушала все рассказы о происшествии в клинике: врачей оскорбили расспросы полиции, Петерка передал детективам список жильцов за последние десять лет, но потрясение было так велико, что клинику пришлось закрыть до конца недели.