Несс пристально смотрел на него сквозь сложенные домиком пальцы. Коулз поднялся с места и принялся раскладывать вещдоки в коробки.
– У нас есть список от доктора Петерки, – прибавил Мэлоун. – Список его квартирантов. Есть среди них доктор Фрэнк? Его секретарша упоминала какого-то доктора Фрэнка, когда я с ней говорил. Я уже просил у тебя копию этого списка, Элиот. Мне она нужна.
Несс и Коулз переглянулись.
– Что? – сердито бросил Мэлоун, но Элиот с примирительным выражением на лице поднял руку:
– В списке нет никого по фамилии Фрэнк. Есть Фрэнсис. Даже два. Мы сейчас пытаемся их выследить, – произнес он.
– Кстати, я хотел у тебя спросить… кто такой Стив? – Коулз сверился с собственными записями. – Стив Езерски?
– Один любопытный парнишка, – произнес Мэлоун, чувствуя злость оттого, что его обошли в истории со списком доктора Петерки. Но про Стива им тоже следовало поговорить. – Он живет в районе Восточной Сорок девятой, недалеко от Кингсбери-Ран. Знавал Пита Костуру, одного из тех мальчишек, которые нашли первые два трупа. Костура в декабре погиб, его сбила машина. Я уже несколько раз пытался отыскать этого Езерски, но пока у меня ничего не вышло. То ли он от меня прячется, то ли я просто не вовремя прихожу. Но он считает, что Костуру сбили, потому что он болтал с Нессом. Пожалуй, я за него переживаю.
– Питер Костура был в нашей программе уличных банд, – пояснил Коулзу Несс. – И с ним еще целая толпа мальчишек. Он патрулировал улицы в своем районе. Печальная история, даже трагическая, но я не знаю, как его смерть может быть связана… со всем этим безумием. – И он махнул рукой в сторону громоздившихся на столе коробок.
– Мясник играет с тобой, Несс. Черт, да я же сразу тебе об этом сказал, – пробормотал Мэлоун. – Я бы проверил, нет ли твоего имени на газетных страницах, которые он подбрасывает вместе с жертвами.
– Ты серьезно считаешь, что это все имеет отношение ко мне? – потрясенно переспросил Несс.
– Не в полной мере. Но я почти уверен, что этот парень веселится до чертиков, наблюдая за тем, как ты гоняешься за своим собственным хвостом.
Дани вернулась в комнату, настороженно огляделась. Она пригладила волосы и заново накрасила губы. Элиот поднялся со своего места. Мэлоун понимал, что разговор окончен. Он тоже встал с места, но когда Элиот предложил проводить их обратно к потайному выходу, помотал головой.
– Просто держи меня в курсе, Элиот. – Он быстро взглянул на Коулза, намекая, что просит его о том же. Подал Дани пальто, накинул свое, надел шляпу и повернулся к двери.
– А, погоди-ка. Вот билеты, о которых ты спрашивал, – вдруг вспомнил Элиот и вытащил из нагрудного кармана две белые бумажные полоски. – Если, конечно… они тебе еще нужны.
Мэлоун забрал билеты и сунул в карман, старательно избегая встречаться глазами с полным неприкрытого любопытства взглядом Элиота.
– Значит, я увижу там вас обоих? – спросил Несс.
– Да, – буркнул Мэлоун. Дани нахмурилась, явно ничего не понимая.
Элиот чуть заметно усмехнулся:
– Мне было приятно познакомиться с вами, мисс Кос.
– Прошу, зовите меня Дани. И да, мистер Несс, мне тоже было приятно с вами познакомиться.
Мэлоун легонько подтолкнул Дани к выходу.
– До свидания, мистер Коулз. Я была рада познакомиться с вами, – произнесла Дани, обернувшись через плечо. Ничего приятного в том, чем они занимались в этой комнате, не было, но Дэвид Коулз кивнул, поблагодарил ее, и они наконец вышли за дверь. Мэлоун заглянул в туалет, спешно вымыл лицо и руки. Ему не хотелось, чтобы Элиот нагнал Дани в коридоре и завел с ней какой-нибудь разговор. Несс слишком хорошо умел ненароком выведывать у ни о чем не подозревающего собеседника все, что ему было нужно.
– Давайте немного пройдемся? – попросила Дани, когда они вышли из ратуши. – Я бы хотела развеяться. Мне немного не по себе. А вечер так хорош.
– Вы ведь знаете, что Кливленд – самый опасный город в Америке, – сказал Мэлоун.
– Знаю. А еще знаю, что кобура у вас не пустует.
Он фыркнул, а она коснулась его руки. От неожиданности он весь напрягся, и она тут же выпустила его ладонь, но он мгновенно одумался и взял ее за руку. Он не стал ничего объяснять. Даже к приятным прикосновениям нужно привыкнуть.
– Хорошо. Давайте пройдемся. Мне тоже не помешает проветриться.
Совсем рядом с ратушей раскинулся Уиллард-парк, но Мэлоун не любил по ночам гулять в парках. Часто там собирались те, кому больше некуда было идти и кто успел здорово выпить. Вместо того чтобы свернуть в парк, он увлек Дани прямо по улице, к рядам фонарей и ярко освещенным фасадам гостиниц.
– Они все были так несчастны, – тихо сказала она. – Я не стала об этом говорить, решила, что к делу это вряд ли относится, но меня это потрясло.
Ему не нужно было спрашивать, о ком она говорит. Он сам знал ответ. Мясник выбирал своих жертв из числа самых бедных и опустившихся.
– Мир вообще несчастен, Дани.
– Да. Я знаю. Но все они были усталыми, испуганными… замученными. И боялись совсем не того, кто их убил. Думаю, они просто жили в вечном страхе. Боялись жизни. И будущего. Но будущего у них больше нет.
– Да, его больше нет, – согласился он. К этому уже нечего было прибавить, и какое-то время они молча шли по Восточной Шестой в направлении Евклид-авеню. Он чувствовал напряжение в ее ладони, цеплявшейся за его пальцы, в том, как неестественно прямо она держала спину. Чтобы она успокоилась, нужно время. Так что он просто шел дальше, подстраиваясь под ритм ее шагов, не загадывая заранее, сколько продлится прогулка.
– Бог мой, как же уродлив Кливленд, – выдохнул он, представляя, как хорошо бы было идти с ней по укромному пляжу где-нибудь в далекой дали и смотреть, как ее ступни зарываются в теплый песок.
– Кливленд совсем не уродлив, – возразила она, так резко, словно он обидел ее дитя.
– Разве нет?
– Нет. Кливленд беден.
– Все бедны.
– Бедны только честные люди.
– Милая, вы говорите прямо как я, – объявил он и легко подтолкнул ее в бок. Но после всего, что она увидела в ратуше, ей было не до шуток. Зато ему тут же пришел на ум новый аргумент. Он привык к спорам.
– Кливленд зарезал курицу, которая несла золотые яйца, – произнес он. – Правительства вечно творят что-то подобное. Они решили, что смогут выжать из богачей чуть побольше обычного, но прижали их слишком сильно, и богачи разбежались. С другой стороны, во всем есть баланс. Быть может, рано или поздно Кливленд снова его обретет и богачи вернутся.
Они прошли мимо обветшавшего здания с колоннами, на котором висело объявление о скором сносе. То был один из особняков в Ряду Миллионеров. Дани вздохнула:
– В Европе есть здания, которым уже много сотен лет. В Риме новые церкви строят прямо на фундаментах старых. Весь город там стоит поверх других, более ранних построек. А мы здесь… сносим здания, едва видим, что они свое отслужили. Мы сносим их дочиста, и о том, что было прежде, не остается даже воспоминаний. Я не могу с этим смириться.
– Но почему? Ведь разваливающиеся здания и устаревшие городские службы никому не приносят пользы.
– Меня это удручает. Здесь, в Америке, ничто не задерживается надолго. Ни одежда. Ни люди. Ни здания.
– Вы слишком молоды, чтобы так рассуждать, – заметил он.
– Лучшие в мире вещи всегда очень старые, – продолжала она. – А у нас здесь ничто попросту не успевает состариться.
– Старые вещи требуют заботы. Порой… проще начать с чистого листа.
Она хмуро взглянула на него.
– Что такое? – спросил он, улыбаясь при виде бури, отразившейся у нее на лице.
– Вполне естественно, что ценные вещи требуют заботы. Именно это и придает им ценность… то, что мы заботимся о них. А стремление начать с чистого листа означает лишь, что нам не хочется заботиться о том, что у нас уже есть.
– Дани Флэнаган, не приписывайте мне того, чего я не говорил.
– О них никто не заботился.
– О чем мы сейчас вообще ведем речь? – осторожно спросил он. – Мы снова вернулись к началу? К несчастным людям?
– Да, – тихо ответила она. – К несчастным людям, о которых никто не заботился.
– Никто? Вы имеете в виду меня? Или Элиота? Или всю прогнившую систему, которую принято именовать жизнью?
– Всю систему. Как заставить людей о ком-то заботиться?
– Никак.
– Но ведь можно сделать этот мир хоть чуточку более справедливым?
– Справедливости нет. Все в мире несправедливо.
– Да почему вы не можете просто со мной согласиться? – воскликнула она, и он расхохотался.
– Потому что размышления об этом меня успокаивают. Успокаивают куда лучше причитаний о справедливости, – ответил он.
– Я не причитаю.
– Люди сложные существа. Мы хотим быть частью целого, но в то же время не хотим ни на кого походить. Как приучить людей к справедливости, честности и равноправию, если мы на каждом шагу из кожи вон лезем, лишь бы показать, что мы не такие, как все? Дани, вы делаете вещи, которых никто больше делать не может. Разве в этом есть равенство и справедливость?
– Думаю, справедливость в том, что каждый дар имеет определенную цену. Я свою цену заплатила сполна.
– Ах вот оно как. Это уже совсем другой разговор, – кивнул он. – Действительно, у всего есть цена.
Они снова помолчали, но в их молчании больше не чувствовалось противоречий.
– Может, зайдем куда-нибудь поесть? Я ужасно проголодалась, – спросила она жалобным голосом, и он с ужасом осознал, что даже не подумал сам это предложить. Бедняжка умирает с голоду, а он кормит ее высокопарными разговорами.
– Да. Конечно. – Он оглядел темные фасады, закрытые двери магазинов и забегаловок. – Вот только куда?
– Тут рядом Короткий Винсент, – с надеждой в голосе произнесла она. – Кажется, прямо впереди.
– Вы хотите, чтобы я отвел вас на Винсент-авеню? – фыркнул он. Короткий Винсент, улочка между Восточной Шестой и Восточной Девятой, представляла собой квартал, куда съезжались кутить влиятельные и совсем не невинные кливлендцы. Целая череда сомнительных и пошлых заведений – бурлеск-шоу, игровые залы, пивные – питалась за счет денег, которые их посетители зарабатывали в более достойных местах: это придавало вертепу налет элегантности и даже шика. Заведения Короткого Винсента были рассчитаны на вполне определенных клиентов, но вереницу бойких рюмочных и заведений с танцующими дамочками разбавляли закусочные, где неплохо кормили. В кафе «Кони-Айленд» в любое время дня и ночи подавали фирменный завтрак – яичницу и тосты с джемом, причем порции все подносили и подносили, пока посетитель не наедался досыта. При мысли об этом у Мэлоуна заурчало в животе. Дани это услышала.