Женщина точно знала, где что лежит.
– Вот оно. Тут все ее вещи. – И она подтолкнула к ним две коробки, одну побольше, другую поменьше. На обеих было написано: «Роуз Уоллес».
Мэлоун открыл их. Ему не хотелось тащить их вверх по лестнице, если в них не было ничего, что бы им пригодилось. Женщина фыркнула с таким видом, словно он заподозрил ее в обмане.
В первой коробке обнаружились сковородка, чайник и разномастная посуда. Эти вещи были им бесполезны. Он отпихнул коробку в сторону и раскрыл вторую. Та оказалась наполовину пустой. В ней лежали помада, шпильки для волос, соломенная шляпа и пустой флакон от духов. Из одежды, помимо шляпы, нашлись лишь повязка для волос, одинокий шелковый чулок и заношенная ночная рубашка: когда-то она, наверное, была розовой, но от частой стирки стала грязно-белой. Уже что-то, хоть и немного. Мэлоун закрыл коробку и вскинул ее на плечо.
– Эту мы возьмем, – сказал он. – Посудой может воспользоваться кто-то еще, раз уж Роуз сюда не вернется.
Женщина вытянула из коробки сковороду и взвесила ее в руке.
– Может быть, вы позволите нам осмотреть комнату, в которой жила Роуз? – чирикнула Дани. Мэлоун знал, что она рассчитывала коснуться штор в комнате Роуз.
Женщина взглянула на Дани так, словно та попросила разрешения поспать у нее в постели.
– Нет, не позволю. У меня там квартирант. И потом, ради чего это вам приспичило смотреть на комнату? Вы что, из этих охотников за привидениями? Потому что я такого не потерплю.
– Большое спасибо вам за коробку, – вмешался Мэлоун. Он всучил женщине еще доллар за беспокойство. Она осенила себя крестом, снова с подозрением взглянула на Дани и, прихватив с собой сковородку Роуз Уоллес, вывела их по лестнице обратно к входу.
– Нам необязательно делать это прямо сейчас, – сказал Мэлоун, когда они снова сели в машину. – Но можем хотя бы проверить, правда ли это вещи Роуз.
Он передал Дани ночную рубашку. Она смяла ее в руках и замерла – он уже почти привык к этому. Через мгновение краска залила ей щеки.
– В чем дело? – буркнул Мэлоун. – Вы покраснели.
– Это ее рубашка.
– Как вы узнали?
– Наверное, она носила ее до последнего дня. Ее не стирали. – Она помолчала. – Ей нравится, что Вилли называет ее Розой. Не Роуз, а Роза, будто она цветок.
– Ясно. Хорошо. – Но это никак не объясняло ни румянца у Дани на щеках, ни ее стеклянного взгляда.
Она понизила голос, словно с ней говорила сама Роуз Уоллес, а она лишь повторяла ее слова. Даже ритм ее речи стал иным, непривычным.
– В любви он лучше всех мужчин, с которыми она прежде бывала, хотя рука у него всего одна. С ним ей так хорошо. Если бы она могла, то все время занималась бы с ним любовью. Вилли становится злым уже после любви. Не до и не во время.
Мэлоун забрал у нее из рук ночную рубашку и сунул обратно в коробку. Она словно резко пришла в себя и нахмурилась.
– Но почему? – спросила она. – Разве это нам не полезно?
– Едем, – резко ответил он и закрыл коробку. Ей придется рассказать ему об этой рубашке, но прямо сейчас он больше не мог слышать, как она с придыханием говорит о том, чтобы «все время заниматься любовью». Он боялся, что не справится с собой. Пусть лучше Дани проверит, что еще сохранила ткань этой рубашки, после того как они вернутся домой. И без него.
Дом номер 3205 по Карнеги-авеню, в котором жила Фло Полилло, выглядел точно так же, как тот, где жила Роуз Уоллес, – того же цвета, того же вида и такой же потрепанный, – но на крыльце перед входом сидели две девочки и играли в куклы, и от этого место казалось чуть менее зловещим, хотя дом и стоял на самом краю Ревущей Трети, района, где открыто соседствовали разврат и безысходность. Девочки выглядели умытыми и ухоженными, хотя одежда на них была самая простенькая и чуть тесноватая.
Мэлоун и Дани позвонили в дверь, потом постучались, но им никто не ответил.
– Простите, – спросила Дани у девочек, – вы здесь живете?
– Мама пошла наверх, – сказала старшая девочка. – Миссис Брюстер рожает. Мы ждем, пока послышится крик. – Она указала на раскрытое окно справа от входа.
Мэлоун отвернулся и отошел подальше от входа, не желая ни о чем таком слышать, но Дани не двинулась с места. Он услышал, как она спросила у младшей девочки:
– Как зовут твою куклу?
– Луиза. – Девочка по-детски сюсюкала, и у нее получилось Лю-и-ся.
– Очень милое имя. И какое красивое у нее платье, – заметила Дани.
– Мою куколку зовут Женевьевой, – вставила старшая девочка. – Мне это имя не нравится. Но его не я придумала.
– Не ты?
– Нет.
– Можно мне их подержать? – спросила Дани.
Мэлоун вытащил из кармана часы, взглянул на циферблат. Если они поспешат, то еще могут успеть на мануфактуру Харта. Близился вечер, но, если Стив Езерски работает в вечернюю смену, он как раз сумеет его перехватить. Он оглянулся на крыльцо и увидел, что Дани сидит рядом с девочками. Она держала в руках их кукол и, склонив голову, разглаживала на них платьица. Мэлоун застонал.
– Женевьева – особое имя, – произнесла она, и в ее голосе ему послышалась боль.
– Почему? – спросила старшая девочка.
– Потому что таким было второе имя мисс Полилло.
– Вы знали мись Полилё? – удивилась младшая, сюсюкавшая девочка.
Дани кивнула, но Мэлоун не был уверен, что она расслышала вопрос. Руки ее застыли.
– Дани? – с тревогой окликнул он.
– Это кукла из ее коллекции, – медленно сказала она.
– У мись Полилё былё много куколь, – согласилась младшая девочка.
– Мама разрешила нам их взять, – сказала старшая со страхом в голосе, словно испугалась, что Дани отберет у них кукол.
– Вот и хорошо, – ответила ей Дани. – Она бы хотела, чтобы куклы достались вам. – Она протянула кукол девочкам. Те глядели на нее широко распахнутыми глазами.
Дани порылась в карманах, вытащила несколько мелких монет и положила их на ступеньку крыльца.
– Спасибо, что дали мне их подержать, – сказала она. А потом быстро сбежала с крыльца и прошла мимо него, цокая каблуками, сжимая кулаки. Не говоря ни слова, она села в машину. Мэлоун последовал за ней, скользнул за руль, выехал с Карнеги-авеню и только после этого мельком взглянул ей в лицо. И тяжело вздохнул. У нее по щекам ручьем катились слезы, которые она изо всех сил пыталась сдержать.
– Ох, Дани.
– Луиза – это ее старая кук-кла. Она была ей подругой, никогда не жаловалась, всегда поддерживала. Так думала Фло.
– Как вы поняли, что куклы ее?
– Когда я коснулась ее пальто, то увидела ее кукол. Помните? Она надеялась, что о куклах кто-нибудь позаботится. Она знала, что умрет, и думала о своих куклах.
Он-то думал, что речь шла о сексе, когда Фло Полилло надеялась, что «он все сделает быстро». Но на самом деле речь шла о смерти.
– Вот же черт.
Он вытащил из кармана платок и вытер ей щеки, пытаясь одновременно вести машину. Он не хотел давать Дани платок. Едва она возьмет его в руки, как платок выдаст его с головой. Так что он сам вытер ей слезы.
– Она их любила. Я вижу их всех, так же как видела она. Она их причесывала, шила для них одежду. Она давала им имена, Майкл.
– Ох, Дани, – снова произнес он. – В прошлую пятницу вы три часа провозились с окровавленными уликами и вели себя куда спокойнее, чем я ожидал. А теперь плачете из-за кукол? – спросил он и убрал платок обратно в нагрудный карман. Он подумал, что для поездки к мануфактуре Харта ему, пожалуй, придется выбрать другое время.
Она вытерла щеки и посмотрела прямо перед собой.
– Вам нужно за что-нибудь подержаться?
– Да, пожалуйста.
Держась за руль левой рукой, он обхватил ее правой за бедра, притянул ближе к себе, так, что она прижалась к нему всем телом. Тогда она обхватила руками его плечо, уткнулась лицом ему в рукав и горько расплакалась.
Позже в тот вечер, когда Мэлоун собрался с духом, а слезы у Дани давным-давно высохли, они просмотрели вещи, остававшиеся в коробке.
– Чувствуете еще что-нибудь? – спросил Мэлоун после того, как она долго мяла в руках повязку Роуз, но все равно ничего не обнаружила.
– Вы говорите так, словно я ищейка. – Она подняла на него глаза и чуть улыбнулась. Поняв, что на этот раз обойдется без слез, он почувствовал облегчение. После всего, что было днем, у него весь вечер болело в груди.
– Вы сами так себя описываете, – мягко напомнил ей он. – Я здесь ни при чем. Я просил вас прекратить трогать вещи. Вы не послушались.
– Коробка вся пропахла плесенью и нафталином, но за этими запахами есть что-то еще.
Мэлоун не чувствовал никакого другого запаха.
– Это средство для укрепления волос. Роуз смазывала им волосы. И еще какой-то конкретный сорт сигарет.
Мэлоун вздохнул. Это ровно ни о чем не могло им рассказать.
– Вы думаете, ее убил Вилли? – спросила она.
– Нет.
– Роуз чувствовала его злость так же тонко, как… его заботу, – сказала она. «Забота» вряд ли была полноценной заменой «умению заниматься любовью», но Мэлоун и так все понял.
– Злость Вилли – не то же самое, что злость Мясника. И потом, большинство этих убийств не совершить одной рукой. Даже тому, кто в любви прекрасно справляется с одной.
– Может, Вилли все-таки убил Роуз, – тихо заметила Дани. – Она была такая маленькая.
– Я об этом думал. Вроде бы нет ничего проще, чем прикинуться Мясником, если надо избавиться от трупа. Режешь труп на куски, бросаешь в матерчатый мешок и топишь в реке. 11 убийство охотно приписывают Мяснику.
Дани кивнула, словно и сама думала так же.
– Вот только… человека не так легко расчленить, Дани.
– Я и не считаю, что это легко.
– Кто бы этим ни занимался, он знает, что делает. Отметины на шее и конечностях подтверждают, что он профессионал. Он всегда расчленяет тела одинаково. Вероятно, когда он резал тело Жертвы Номер Девять, у него затупился нож. Думаю, это его взбесило, и он стал кромсать тело. Элиот считает, что он теряет контроль над собой. Но я в этом не так уверен. В любом случае все эти убийства совершил один человек. На всех десяти, точнее даже на одиннадцати, жертвах есть характерные отметины, которые не сумел бы воспроизвести подражатель.