– Не знаю. Я еще не оправилась после того, как держала в руках вашу майку. Я прижимала ее к лицу минут пять и только потом сложила и принесла вам, – призналась она. – Вы сердитесь на меня?
– Как я могу сердиться? – прошептал он.
– Не заставляйте меня упрашивать вас, Майкл. Поцелуйте меня.
Когда она звала его Майклом, он был не просто мужчиной, выжатым жизнью, не просто мужчиной, который делал лишь то, что должен, и больше почти ничего, не просто мужчиной, который всегда платил по счетам и будет платить по ним до конца. Правда, тот мужчина предупреждал его, что всегда есть цена, которую придется платить.
– Во что мне обойдется это счастье? – спросил он, хотя этот вопрос и не был обращен к Дани.
– Быть может, оно лишь отнимет у вас толику сна. – Она тревожно сглотнула, словно сказала что-то слишком уж смелое. – Или… быть может, вы за него уже заплатили.
– Быть может, и так.
И тогда он поцеловал ее, отшвырнув прочь все тревоги так яростно, что они послушно растаяли, и в миг, когда его губы прижались к ее губам, его разум был совершенно спокоен. Ее рот был мягким, но совсем неподвижным, она чуть дышала, словно не зная, что делать. Он вдруг вспомнил, что она молода, а он стар, что она сладость, а он соль, что она невинна, а он… совсем нет.
Она обхватила его руками за шею, и притянула к себе, и подняла к нему навстречу лицо, и тогда его внутренний диалог обратился в далекий шум волн, набегающих на песок. Он забыл о том, что должен судить, защищаться, и просто наслаждался тем, что было с ним здесь и сейчас. В ее неопытности не чувствовалось и тени сомнения, и ее страстность захватила его, наполнила восторгом, сделала его бестелесным. Он словно парил в воздухе и, проплывая мимо нее, обнял ее за талию, прижал к груди, ощутил ее тяжесть всем своим телом. Он не привык закрывать глаза, когда целовался с женщиной, но теперь его веки отяжелели, а в сердце поселилась такая легкость, что он не сумел бы раскрыть глаза, даже если бы попытался.
Он целовал ее, пока у обоих в легких не кончился воздух, а щеки не раскраснелись, и, вдохнув, целовал снова и снова, и снова чувствовал себя как мальчишка, который бросал камушки в окно Айрин и ждал, чтобы та украдкой выскользнула из дома и подарила ему поцелуй при свете луны. Но то было слишком давно, а теперь у него в объятиях и в сердце была другая, новая женщина. Ее вкус заполнял его рот до краев, ее тело заставляло мечтать о медленном восхождении туда, откуда уже нельзя было повернуть вспять.
– Дани, почему я? – спросил он чуть не с отчаянием. Он знал, о чем думает сам, но совершенно не мог представить себе ее мыслей.
Ее губы розовели, как мякоть арбуза, а щеки, натертые о его шершавую кожу, горели. Она изумленно мотнула головой.
– Бог ты мой, ну мы и пара. Я вижу все, а ты отказываешься видеть даже самое очевидное, – проговорила она.
– Скажи мне, – взмолился он.
– Почему ты, Майкл? Потому что рядом с тобой мое сердце бьется вот так. – И она взяла его руку и приложила к своей груди.
У него в ладони словно билась крошка колибри, и он провел пальцами по коже над рядом пуговиц, а потом двинулся вниз, ища то, что скрывалось под тканью.
– Это ведь несложно понять? – спросила она. Ее голос прерывался в такт его ласкам. Она прикрыла глаза, со вздохом запрокинула голову.
Нет, понять это вовсе не сложно. Не сложнее, чем ее бедра в его руках, чем его губы на ее шее. Не сложнее, чем кровать под тяжестью их сплетенных тел, чем отчаянная боль у него в животе. Ему нужен был еще один поцелуй. Всего один, а потом все закончится.
Но один поцелуй потянул за собой другой, и третий, и сотый.
С лязгом промчался пожарный наряд, вспорхнули от ветра шторы, хлопнула дверца машины, звенькнул колокольчик у входной двери. Все это они пропустили. Все это им никак не мешало. Он плыл в пропитанной страстью дымке, любуясь чертами женщины, что теперь лежала под ним.
Кожа у Дани была особенно тонкой возле локтей. И за ушами. Под платьем на ней была кружевная нижняя юбка, на левом чулке спустилась петля. Он стянул с ее ног чулки, желая коснуться ее шелковой кожи. Она заурчала, когда он целовал ее шею, задрожала, когда коснулся ее груди, и недовольно вскрикнула, когда грохот сердца в его груди сменился робким стуком за дверью.
– Мистер Мэлоун? Вы там? – спросила Ленка.
Он мгновенно откатился от Дани, и дымка рассеялась, а все его внимание сосредоточилось на том, что он успел пропустить.
Он не знал, нужно ли отвечать Ленке. Дверь заперта. Ленка сейчас уйдет. Дани расправила платье, и он обернулся к ней, привлеченный этим движением. Она была без чулок, в расстегнутом платье, губы распухли, волосы растрепались. Но ничего непоправимого не случилось.
– Мистер Мэлоун? – повторила Ленка. Тук, тук, тук. – Я знаю, он там. Он весь день дома. Может, прикорнул ненадолго, – сказала она. Последние слова прозвучали так, словно она отвернулась от двери.
– Я подожду его перед домом. Может, он вышел, а вы не заметили.
Это был Элиот. Элиот его искал.
Мэлоун схватил пальто, сунул в нагрудный карман бумажник, сгреб с комода ключи и шляпу, лежавшие прямо рядом со стопкой постиранных маек.
Он ринулся к окну, поднял раму повыше и перемахнул через подоконник. Снова вспомнил, как в юности убегал через окно, как целовался в свете луны, как держал в объятиях девушку и весь наполнялся надеждой. Те дни давно миновали. И он никак не мог вернуться назад.
– Что-то случилось, Дани, – сказал он.
Она молча кивнула, и он соскользнул с подоконника. Ему нужно было отыскать Элиота.
Машина Элиота стояла у тротуара. Мгновением позже сам Несс показался в дверях ателье и, явно вздохнув с облегчением при виде Мэлоуна, надвинул на лоб шляпу, а потом указал на свой автомобиль:
– Мэлоун, мне надо с тобой поговорить. Садись.
Мэлоун не стал возражать, но, прежде чем открыть дверцу, наскоро оглядел в окне машины свое отражение – застегнуты ли пуговицы, в порядке ли воротник. Выглядел он взъерошенным и помятым, но сам Несс выглядел так, словно питался одним алкоголем и не спал с самого бала в больнице.
Несс сел за руль и захлопнул за собой дверцу, но машину заводить не стал. Он положил руки на руль, словно ему нужно было за что-то держаться, и уставился куда-то вперед, за лобовое стекло.
– Элиот?
– Вы хорошо смотритесь вместе, Мэлоун.
– Что?
– На балу я подметил, что ты казался счастливым, когда танцевал с Дани. Я еще никогда в жизни не видел счастливого Майкла Мэлоуна. Теперь и у меня затеплилась надежда на счастье.
– Элиот, ты зачем приехал?
Несс вздохнул и прижал ладони к глазам:
– Ты должен сказать мне, что делать.
– О чем ты?
– Голова у тебя сейчас куда яснее, чем у меня. Мои дела совсем плохи, Мэлоун. Мне нужно, чтобы кто-то сказал мне все напрямую.
– Несс, ты что, пьян?
– Да если бы.
– Мы с тобой сейчас куда-то поедем? Хочешь, я поведу?
– Я никогда не брал его денег. Ты ведь это знаешь?
– Чьих денег, Элиот?
– Капоне. Порой его парни оставляли у меня на столе тысячу долларов. И знаешь, мне совсем не трудно было им отказать. Потому что они творили… очевидное зло. Тогда я четко понимал, кто прав, кто неправ. Все было либо белое, либо черное. Может, они сумели бы меня подловить, если бы действовали чуть более тонко.
– Если бы прибавили пару оттенков серого?
– Вот-вот. Дело в том, что… я не знаю никого, кто встал бы на сторону добра и не верил, что в конце концов это окупится. А еще не знаю ни единого человека, кто продал бы душу и при этом считал, что все сделал правильно.
– Элиот… что ты хочешь мне рассказать? – Слова Несса его испугали. Элиот казался изнуренным, поникшим и все никак не мог добраться до сути своего дела.
– Беда в том, что душу мы продаем не враз. Мы продаем ее по частичке, по маленькому кусочку, пока в один прекрасный день не оказывается, что ее больше нет. Вот как я это вижу. Это примерно то же, что согласиться на совсем небольшую взятку – настолько маленькую, что можно сделать вид, будто это вовсе не взятка.
– Элиот! Да что, черт дери, происходит?
Элиот глубоко вдохнул:
– Ты ведь знаешь, что Мартин Л. Суини вечно строит мне козни.
– Ну да.
– С тех пор как я приехал сюда, он делает все, чтобы меня уволили, из кожи вон лезет, чтобы выставить меня марионеткой, олухом, неспособщиной.
– Да.
– В этом городе он обладает немалой властью. И он меня невзлюбил.
Мэлоун в знак согласия хмыкнул. Несс постепенно оживал:
– Я говорил тебе, что нашу работу финансирует группа местных дельцов. Ситуация чем-то похожа на то, как было с «Неприкасаемыми».
– Да-да, мы «Незнакомцы», – насмешливо ответил ему Мэлоун.
– Ага. Так вот. Почти все эти дельцы дают немалые деньги.
– Кому дают?
– Да всем, Майк. Эти деньги размазаны ровным и толстым слоем.
– Вроде как на тосте с джемом. Ешь, сколько сможешь.
– О чем ты? – не понял Несс.
Мэлоун лишь качнул головой.
– Так вот в чем штука, – продолжил Несс. – Положение у меня здесь уязвимое. Я сам по себе. И им точно не понравится то, что я сделал.
– А что ты сделал-то?
Элиот снова глубоко вдохнул:
– После того как ты навел нас на ту квартиру, мы получили от доктора Петерки список жильцов. В этом списке мне встретилось одно имя. Имя врача, который был в свое время партнером Петерки и жил у него на втором этаже. Мне это имя уже было знакомо.
Мэлоун молча ждал. Казалось, Элиот по какой-то ему одному известной причине решил как можно дольше ходить вокруг да около, не приближаясь к сути.
– Этот человек вырос на Джесси-авеню, неподалеку отсюда. Он хорошо знает Кингсбери-Ран. Он врач. Умный. Можно даже сказать, талантливый и блестящий – это если судить по его университетским характеристикам. Его жена обращалась в суд – дважды – в связи с его психическим состоянием. Она развелась с ним в тридцать четвертом, как раз перед тем, как началась вся эта дрянь. Интернатуру он проходил в больнице Святого Алексиса, но вообще где он только не успел поработать. У него беда с алкоголем. И с барбитуратами.