– Сегодня утром мы попытались его разбудить, но он не понял, чего мы от него хотели. Доктор Гроссман считает, что лучше ему самому прийти в себя, – пояснил Элиот, вводя Мэлоуна в номер, – но, если он в ближайшее время не очнется, нам придется импровизировать.
Элиот доверял доктору Ройялу Гроссману, психиатру, который прежде работал в уголовно-надзорной инспекции округа Кайахога и участвовал в «Конференции по Расчленителю», организованной предыдущим коронером, Э. Дж. Пирсом. Мэлоун вспомнил его фамилию: среди документов, которые он получил от Несса, попадались в том числе и его оценки.
Элиот перекрыл целый этаж в гостинице. Мэлоун не стал спрашивать, во сколько ему это обошлось и кто оплатит счет, но остался доволен. Чем меньше людей будут знать о том, что здесь происходит, тем лучше. У двери номера сидел охранник, еще один стоял у лифта и следил, чтобы никто не вышел из него, перепутав этаж. Мэлоун не знал ни того ни другого, но Элиот сообщил ему, что эти двое – из «Незнакомцев». Это означало: «Не задавай вопросов».
Из спальни номера люкс можно было попасть в гостиную, где у столика, увенчанного пепельницей, сидели, сравнивая свои записи, доктор Гроссман и Дэвид Коулз. Когда приехали Элиот и Мэлоун, оба подняли на них глаза. Элиот швырнул в угол комнаты перепачканное пальто Суини и быстро представил собравшихся:
– Майк, с Дэвидом вы знакомы.
Дэвид Коулз коротко кивнул. Что бы он ни думал о действиях Элиота, но он сидел здесь и занимался делом. Рукава его рубашки были закатаны, макушка блестела от пота. Судя по взгляду, которым он окинул пальто Суини, он понимал, где был Несс, к кому тот обращался за помощью.
– Ройял Гроссман, Майк Мэлоун, – продолжал Элиот. – Доктор Гроссман, Майка я знаю еще с чикагских времен. Лучший в нашей профессии агент под прикрытием. – И все. Лучший в нашей профессии агент под прикрытием. Гроссману этого было вполне достаточно.
– Мэлоун, я вызвал из Чикаго еще одного помощника.
Мэлоун рухнул в пустое кресло, но Несс остался стоять, словно нервничал так, что не мог даже сесть.
– Сюда едет Леонард Килер со своим аппаратом.
Мэлоун был знаком с Леонардом Килером. Тот разработал так называемый полиграф Килера, детектор лжи, показывавший, действительно ли испытуемый, которого соединяли с прибором при помощи нагрудного ремня, повязки на руку и трубки для измерения частоты дыхания, говорит правду. Килера уважали, его аппарат постоянно испытывали – даже сам Мэлоун во время учебы пару раз отвечал на вопросы, обвязавшись датчиками и трубками, – но для судебного процесса результаты, полученные при допросе на полиграфе, годились не больше, чем то, что удалось узнать благодаря волшебным пальчикам Дани.
– Он в своем деле лучший. И он согласился нам помочь, – сказал Элиот.
– Думаю, нам нужна вся мыслимая помощь, – пробормотал Коулз.
Крупное тело на кровати зашевелилось, и четверо мужчин замерли в ожидании. В надежде.
Но прошел еще целый день, прежде чем им наконец удалось приступить к допросу.
– Вы хоть знаете, кто я такой? – орал Фрэнсис Суини утром третьего дня. Он приходил в себя поэтапно, и ни один из этих этапов не показался присутствовавшим особенно приятным. Он потребовал пить, и они дали ему воды. Он швырнул стакан в стену и стал просить, чтобы ему позволили вымыться. Прибыл медбрат из психиатрической клиники – знакомый Гроссмана, которому тот вполне доверял, – чтобы вымыть Суини и при необходимости дать ему лекарства, но разъяренный Суини накинулся на него и стал обвинять, что тот к нему приставал.
Они ходили кругами. Порой Мэлоуну казалось, что этот человек гений. Порой он видел перед собой слюнявого идиота. И все же Суини был настолько последователен и изворотлив, что метался между отрицанием и требованиями, но не отвечал прямо ни на один вопрос из тех, что ему задавали. Он угрожал, что они лишатся работы, а потом благодарил за роскошный гостиничный номер. Когда он стал причитать, что ему нужно переодеться, они принесли ему чистые вещи, но он отказался от них, заявив, что это одежда слишком низкого качества.
– У меня крайне чувствительная кожа. Я весь покроюсь сыпью.
После этого он завернулся в штору и съежился в углу комнаты, хотя перепачканный им матрас уже успели перевернуть и застелить чистым бельем. Мэлоун решил, что Суини, наверное, любит заворачиваться в шторы. Это объясняло, почему Дани так остро отреагировала на шторы в квартире над клиникой доктора Петерки.
– Я страшно замерз. Мне так холодно, что я совершенно не чувствую пальцев на руках и ногах, – причитал он. В комнате было так жарко, что все собравшиеся в ней мужчины ослабили галстуки. Рукава на рубашке Суини тоже были закатаны. Окна решено было не открывать, чтобы с улицы не было слышно криков. К тому же Фрэнсис Суини вполне мог попытаться выброситься в окно.
Приехал Килер со своим полиграфом. Он ждал, пока Фрэнсис Суини достаточно придет в себя – до тех пор никаких оценок делать было нельзя.
– Как же надо было напиться, чтобы очнуться через несколько дней и все равно вести себя так, как он? – изумлялся Коулз.
– Думаю, поэтому он никогда не бывает трезвым, – отвечал ему Гроссман. – Алкоголь приводит его в рабочее состояние. Но он не знает меры, не понимает, когда ему пора остановиться.
Мэлоун старался изо всех сил не обращать внимания на темное пятно, липшее к плечам Суини и сопровождавшее его, когда тот был в сознании. Никогда прежде он еще не видел подобной тени, и от этого ему было не по себе.
Они спали по очереди, в номере по другую сторону коридора. Домой Мэлоун вернулся всего однажды. Он вымылся, переоделся, поцеловал Дани – так, словно оба они тонули, – и снова уехал в омерзительно пахнувший гостиничный номер, чтобы сидеть и смотреть, как Фрэнсис Суини потеет, трясется и орет.
Доктору Гроссману:
– Вы что, врач? Какой врач-то? В хирургии небось не работали? От вида крови в обморок хлопаетесь?
Леонарду Килеру:
– Слышал я о вашем приборчике. Это все лженаука. Цирковые фокусы. Я не обязан отвечать на ваши вопросы. Вы вообще знаете, кто я?
Мэлоуну:
– Как вас на самом деле зовут? И зачем вы здесь? Вы что, следите за мной?
– Моя жена здесь. Она ведь здесь? – порой бормотал он. – Мэри? Мэри? Я знаю, что ты здесь, Мэри. Это она навела тебя, Несс? Небось наговорила обо мне всякого. Она тратит все мои деньги, но с сыновьями видеться не дает. У тебя-то сыновей нет, а, Несс? И жена от тебя ушла. Я видел тебя на балу. Ты один пришел. Надо было нам прийти вместе. Самые видные холостяки в городе.
Он требовал, чтобы его отпустили, кричал о своих гражданских правах, угрожал, что Элиота распнут на главной площади города, но при этом казалось, что ему едва ли не нравится все, что с ним происходит. Словно прямо сейчас воплощались его мечты. Он был откровенно одержим Элиотом.
– Что ты будешь делать, когда здесь все закончится, а, Майк? – спросил Элиот. Было три часа ночи, не спали одни они. Гроссман и Килер разошлись по номерам на пустующем этаже гостиницы, а Коулз уснул в своем кресле, и свет от настольной лампочки отражался в блестящей лысине на его склонившейся к плечу голове. В соседней комнате, то булькая, то рыча, храпел Фрэнсис Суини.
– То же, что и обычно, Несс.
– А что ты обычно делаешь?
– Берусь за новую работу. За новое задание. Всегда есть какое-то новое задание.
– А ее ты оставишь здесь?
Мэлоуну не нужно было спрашивать у Элиота, о ком тот ведет речь. Он сам мало о чем другом мог думать в последние дни. В последние месяцы.
– Расскажи о ней Элмеру, – предложил Элиот. – Пусть сделают для нее целый отдел. Может, назовут его «Экстрасенсорным отделом». ЭСО. Даниела Кос, агент ЭСО. Или, может, Дани Мэлоун, агент ЭСО? – Он поиграл бровями. – Вы могли бы работать в паре.
– Элиот. – Он вздохнул, осознавая, как нелепо все, о чем говорил Элиот. – Она портниха. Она… черт, да она ребенок. А еще у нее работа, две старые тетки и террорист по кличке Чарли, и все они без нее не выживут.
– Но это не помешало тебе ее целовать, а? В тот день, когда ты привел ее взглянуть на пальто Суини, у тебя на воротнике была губная помада. Вы влюблены друг в друга. Так ведь?
– Да. Так и есть. – Что он мог на это сказать?
– Но… если ты правда решил уехать и взяться за новое задание, то я сам предложу мисс Даниеле возможность применить ее дар на практике. Может, найму ее в качестве консультанта, – задумчиво протянул Несс.
Мэлоун хмуро взглянул на него.
– Что? Сам ты ее не хочешь, но и другим тоже не дашь? – осклабился Несс.
– Я не говорил, что я ее не хочу, – тихо ответил Мэлоун.
Несс помолчал, вслушиваясь в слова Мэлоуна. И хотя Мэлоун прекрасно понимал, что тот делает, ему все равно хотелось обо всем рассказать Нессу. Ему нужно было кому-то рассказать.
– Знаешь, иногда говорят: «Будь осторожен, когда о чем-то просишь»?
– Да, знаю.
– Так вот, я никогда ни о чем не прошу. Никогда. Так Бог не может истребовать с меня цену.
– Ты не молишься?
– Скорее нет. Я католик. Но я только на исповедь хожу.
Элиот изумленно хмыкнул, словно Мэлоун пошутил. Но тот не шутил.
– Я бы никогда не попросил, чтобы она стала моей, Элиот. Я бы спрятал свои чувства, оставил бы их при себе. Но она все знает. Я не смог ничего от нее скрыть. – Ему было неловко даже просто произносить эти слова. Он не поднимал глаз на Несса.
– И она тебя тоже любит? – спросил тот.
– Кажется, да.
– Так значит, аллилуйя, – Элиот воздел к потолку свою чашку.
Мэлоун застонал, но говорить ему стало чуть легче.
– Она могла бы найти кого-то гораздо лучше, Несс. Она молодая. Красивая. Умная. Добрая. От ее доброты у меня… все зудит. У меня все зудит от нее.
– Зудит?
– Да. Когда я не с ней, у меня во всем теле… зуд. Когда я с ней, все зудит. Когда я о ней думаю,