Андреас умилился этому простодушному лукавству:
— Ты льстишь мне, мой мальчик. Сократ умел вести беседу гораздо лучше. Он — образец, с которым никто не сравнится, и даже повторить его невозможно. Наверное, ты не знаешь, что один из учеников Сократа, Платон, задался целью воспроизвести речи учителя на письме, потому что сам Сократ никогда ничего не записывал… Так вот у Платона получилось не вполне. Платон до конца жизни переписывал эти речи и никак не мог достигнуть той точности, к которой стремился.
— Сократ любил Платона? — спросил Мехмед.
— Телесной близости между ними не случилось, — ответил Андреас. — К тому времени, когда они повстречались, Сократ уже состарился. Его возраст составлял больше шестидесяти, а Платон был очень молод, но это не значит, что не было любви.
Принц призадумался, а затем сказал:
— Значит, они друг друга не любили.
— Не любили? Почему? — с интересом спросил Андреас и даже изумился: «Надо же! Я ещё ничего не успел рассказать, а у мальчика уже есть суждение».
Меж тем принц уверенно пояснил:
— Я думаю, учитель, что они были просто друзьями, ведь друзья тоже хотят быть вместе, но не так, как влюблённые. Вот если бы они… как ты сказал… сблизились, тогда это считалась бы любовь, а так это дружба.
— Значит, по-твоему, всё просто? — продолжал спрашивать учитель, но теперь мальчишеские суждения не занимали, а скорее забавляли его. — Если привязанность привела к телесному сближению, тогда это любовь? А если не привела, то дружба?
— Да, — кивнул Мехмед. — Друзья не сближаются, а влюблённые всегда сближаются, если им не мешать. И они не настоящая пара, пока не сблизились.
— То есть ты полагаешь, что близости между друзьями быть не может, а любовь без близости — не любовь?
Мехмед кивнул, совсем не ожидая подвоха, так что молодой грек не удержался и тихо засмеялся:
— Ах, мальчик, как же мало ты знаешь!
На лице принца появилось озадаченное выражение. Он, конечно, доверял учителю, но услышанное противоречило всему, что Мехмед успел узнать в жизни — Андреас видел это ясно.
— Но как тогда различаются дружба и любовь!? — воскликнул Мехмед, совсем позабыв, что об этом лучше говорить тихо.
Андреас приложил палец к губам и глазами указал на закрытые двери класса, поэтому ученик уже шёпотом, но с прежней запальчивостью продолжал:
— Учитель, я не понимаю. Ты говоришь странно, ведь если мы видим двоих, которые ходят вместе и в разговоре согласны друг с другом, то говорим «они друзья». А когда мы знаем, что они ещё и спят вме… то есть у них телесная близость, мы говорим «они не друзья». Разве не так? Это уже не дружба, даже если сами двое твердят, что лишь дружат.
Произнося это, Мехмед явно вспоминал некую историю, которая происходила у него на глазах, и потому грек, чтобы убедить мальчика, оказался вынужден признаться:
— Я могу поведать тебе о своём опыте, и он противоречит тому, что ты сейчас говоришь.
Принц всё больше недоумевал.
— Одно время я жил в Афинах, — начал рассказывать Андреас. — У меня там были и, надеюсь, остаются друзья, то есть такие люди, которые понимают меня и имеют сходные интересы. Мои друзья не считают грехом и преступлением ту любовь, которая может возникнуть между двумя мужскими началами.
— Этих друзей много? — настороженно спросил мальчик.
— Нет, всего несколько.
— А кто они? — продолжал спрашивать Мехмед, но настороженность так и не ушла. Неужели, ученик ревновал?
Желая убедить мальчика, что повода для ревности нет, Андреас заговорил непринуждённо:
— Двое из них — учителя, как я. Ещё один — просто богатый человек, который может жить на доходы с имений и не думать о заработке. Есть также поэт. И ещё один мой друг занимается торговлей. Как видишь, всего пять человек, и эти пятеро не приняли бы в свой круг никого случайного. Они долго присматривались ко мне, прежде чем сделать меня шестым в их собрании. И с тех пор оно не пополнялось. Нас было всего шестеро.
— Среди твоих друзей есть юноши? — Мехмед нахмурился.
— Нет, мои друзья либо одного возраста со мной, либо старше.
Принц кивнул, больше не задавая вопросов. Известие о том, что среди друзей учителя все очень взрослые, сразу успокоило ученика. Теперь Мехмед не ревновал и просто слушал, а учитель продолжал рассказывать:
— Случалось, что мы собирались все вместе или по двое, чтобы поговорить и выпить вина. Случалось, мы говорили о Сократе и сожалели, что живём в иное время, ведь даже во времена Сократа, несмотря на его печальную судьбу, мы могли бы не скрывать свои особые пристрастия, а сейчас можно довериться лишь друг другу. Доверие особенно важно, когда тело из-за воздержания начинает бунтовать. Вот почему случалось, что если двое из нас вели уединенную беседу, то понимали, что могут…, - грек задумался, чтобы подобрать слово помягче, — друг другу помочь.
Мехмед наморщил лоб:
— Учитель, это значит… Ты говоришь про… сближение?
— Да.
— А как это происходило?
Вот уж чего четырнадцатилетнему мальчику не следовало знать! Конечно, в общих чертах он знал — слышал где-то, ведь на улицах многие люди, далёкие от подобных дел, рассуждают об этом в весьма грубой форме. И всё же дополнять такие знания Андреас не собирался.
— Не спрашивай о подробностях, — ответил учитель. — Это не важно. Я просто хотел сказать тебе, что всё, что я делал со своими друзьями, а они — со мной, само по себе не значит ничего. Это не любовь. Да, это грех народа Лута. Но не любовь. То есть не то, о чём ты хочешь знать. Я и мои друзья не чувствовали, что влюблены друг в друга. Сколько бы мы ни… сближались, мы так и оставались друзьями, и для нас были ценнее наши беседы, а отнюдь не то действие, которое эти беседы прерывало.
Последние фразы Андреас произнёс громче, уже не считая свою речь непристойной, но принц по-прежнему оставался задумчивым, будто пытался представить себе пресловутое «сближение»:
— Учитель, а почему для тебя это, — он сделал особенное ударение на последнем слове, — было не важно? Почему?
Андреас пожал плечами:
— Потому что в друзьях мы ценим одни качества, а в тех, в кого влюбляемся, ценим другие. Даже если друг на время берёт на себя роль возлюбленного, он всё равно остаётся другом. От друга мы ждём, прежде всего, понимания, поддержки в трудную минуту, а не благосклонного взгляда и не поцелуя, — учитель мечтательно улыбнулся. — И вот ответ на твой вопрос, как различается дружба и любовь. В дружбе и любви мы хотим разного. Конечно, влюблёнными тоже ценится понимание и поддержка, но главное для них — видеть рядом предмет своей любви, обменяться взглядами, улыбками, прикоснуться. Для друзей это второстепенно. Зато друзья испытывают грусть, если им не о чем говорить. Они чувствуют, что дружба разваливается. А вот для влюблённых диалог не так важен. Влюблённые могут и помолчать, находясь рядом, и не тяготятся этим. Спроси себя, что для тебя первостепенно, и ты поймёшь, которое из двух чувств поселилось в твоём сердце.
— А как различить, если я хочу понять не себя, а других? — спросил Мехмед. Он, наверное, опять вспомнил ту историю о двух «друзьях», которую наблюдал со стороны, а его озадаченное выражение лица по-прежнему забавляло учителя.
— Ты станешь понимать, когда сам познаешь любовь, — снова улыбнулся Андреас. — Полюбив хоть раз по-настоящему, ты получишь особое зрение и, видя неких двоих на улице, сразу сможешь сказать: «Вот те двое любят друг друга, а вот этих связывает лишь дружба».
Мехмед поверил не вполне:
— Учитель! — воскликнул он, но тут же начал говорить тише: — Почему тогда у меня нет уверенности в том, что я видел? Я вспоминаю то, что видел, и сомневаюсь.
— А ты уже любил? — серьёзно спросил Андреас.
— Я люблю, — ответил мальчик и замолчал, не решаясь признаться, что любимый им человек сейчас сидит рядом, но эта нерешительность лишь радовала учителя, потому что слова о любви, сказанные прямо, лишь усложнили бы положение. Позавчера вечером Мехмед тоже почти проговорился Андреасу о своих чувствах, спрашивая: «Как мне тебя любить и не оскорбить?» — но если бы прозвучало прямое признание, Андреас вынужден был бы возразить, что мальчик ещё сам не знает, о чём ведёт речь.
Впрочем, грек всё равно это сказал, глядя на смущённо потупившегося ученика:
— Тебе ещё много предстоит узнать о любви прежде, чем ты сможешь сказать «я люблю» или «я любил».
— Нет, я знаю, что такое любовь, — возразил ученик. — Знаю, потому что знаю, чего хочу, и к чему стремлюсь.
— Да? — молодой грек продолжал оставаться серьёзным и пытался понять, усвоил ли мальчик хоть что-нибудь из недавних объяснений.
Меж тем Мехмед, которого не особенно смутил даже рассказ об особенных друзьях Андреаса, теперь вдруг покраснел. Принц сглотнул, избавляясь от кома в горле, а затем, справившись с собой, вполне спокойно ответил:
— Учитель, ты сам сказал, что от тех, кого любим, мы ждём благосклонного взгляда и… поцелуя. Я этого жду.
«Как видно, мальчик ничего не понял, — с некоторой досадой подумал Андреас. — Я ему про то, что сближаться физически — не главное, а он только этого и ждёт. Он, должно быть, думает, что раз я не собираюсь допускать ничего физического, значит, не хочу и, следовательно, не люблю. Отсюда и робость. Мальчик слишком боится услышать, что не любим, а иначе, наверное, сам бросился бы мне на шею». И всё же учитель не терял надежду втолковать ученику, что платоническая любовь это сейчас лучше, чем погружение в страсти:
— А если ты не получишь поцелуя, то любовь, которую ты испытываешь, исчезнет?
Принц задумался:
— Не получу?
— Да, представь, что поцелуи невозможны, как и сближение. А теперь скажи, перестанешь ли ты любить.
Мехмед, должно быть, вспомнил свои недавние рассуждения о том, что любовь без близости совсем не та, но теперь, когда любимый человек спрашивал: «Разлюбишь ли ты меня?» — принц не мог ответить: «Разлюблю».