— Да, для его же блага, — ответил Учитель. — А если он действительно хочет продолжать заниматься науками, то ничто не мешает ему избрать себе других учителей, не меня.
— Ты можешь быть так жесток! — с горечью произнёс Мехмед. — Так жесток!
— Это не жестокость, — возразил Учитель и, присев рядом с учеником, продолжал: — Я просто пытаюсь дать тебе последний урок. Не принуждай ни к чему тех, кого любишь. Научись отпускать, если эти люди хотят уйти. Отношения между учителем и учеником добровольны. Если бы ты захотел уйти, я не стал бы тебя удерживать. Ты знаешь это и видел доказательства. Когда ты решил жениться, я готов был смириться с тем, что наша любовь останется в прошлом. А теперь я прошу тебя оказать мне такую же услугу — смирись. Это очень пригодится тебе в будущем.
— У меня нет будущего, — ответил юный султан и снова опустил голову. — Впереди я вижу один лишь мрак.
— Он рассеется, — Учитель ободряюще потрепал ученика по плечу. — Поверь, я знаю твоё будущее. Ты уже взрослый. Ты сам способен научить кого-нибудь тому, чему научил тебя я. И вот представь, что ты повстречаешь мальчика, и он понравится тебе, но мальчик не захочет принять то, что ты ему предложишь. И тебе придётся смириться, и искать другого — того, который согласится. Поэтому я и говорю — научись смиряться сейчас. Ты всё ещё любишь меня, и именно поэтому отпустить меня тебе будет проще, чем кого-то, к кому ты не так сильно привязан.
— Учитель, всё наоборот! Именно любимых отпускать сложнее всего, — возразил юный султан.
— Нет, вовсе нет, мой ученик, — отвечал Учитель. — Поэтому я говорю — отпусти меня ради моего блага. Я хочу уйти, а если ты не отпустишь, то это будет принуждение, которое принесёт мне страдания. Ты хочешь моих страданий?
— Нет, не хочу…
— Поверь — отпускать любимых просто, если думать о них, а не о себе. Ведь если ты не можешь думать о благе любимого, то о благе человека, которого не любишь, ты тем более думать не станешь.
— А Ты думаешь о моём благе, Учитель? — язвительно спросил Мехмед, но Учитель, будто не замечая этой язвительности, ответил:
— Конечно. С первого дня нашего знакомства я думал о твоём благе. И я стремился собственным примером научить тебя, как ты должен поступать со своими возлюбленными. Если мой пример тебя не научил, то никакие слова не научат. Поэтому я очень надеюсь, что ты меня отпустишь. Ведь да?
— Ты обманул меня, Учитель, — всё так же язвительно отвечал Мехмед. — Ты клялся, что останешься со мной, пока нужен мне. Ты не держишь слово.
Наставник устало вздохнул:
— Мой ученик, не кажется ли тебе, что наша беседа движется по кругу уже не первый день?
Мехмед ничего не ответил, но Учитель предпочёл принять это молчание за согласие, поэтому поднялся на ноги и сказал:
— Я думаю мне лучше уехать завтра же с утра. Прощай.
Юный султан чуть исподлобья посмотрел на Учителя, уже почти бывшего:
— Нет, — произнёс Мехмед.
— Что «нет»? — насторожился Наставник.
— Не прощайся со мной сегодня, — сказал юный султан. — Сегодня просто иди в свои покои, а придёшь попрощаться завтра. За ночь я обдумаю Твои слова и успокоюсь. Мы сможем проститься достойно.
Учитель улыбнулся:
— Хорошо. Сегодня я не прощаюсь, — а затем протянул руку, провёл пальцами по щеке ученика, уже почти бывшего. Мехмед поднял голову, потянулся вверх, и Наставник поцеловал ученика в губы долгим поцелуем, а затем вышел из комнаты.
Юный султан остался один. Он сидел на краю застеленного ложа и смотрел на двери невидящим взглядом. Поцелуй, который всё ещё ощущался на губах, казался таким, как те, которые Учитель дарил своему ученику перед самым отъездом из Манисы. А ещё это было напоминание о поцелуях, полученных в Гелиболу. И даже напоминание о том, что было в Эдирне в первые дни, до того, как умер маленький Ахмед. В те дни счастье казалось безоблачным, и вот прошло всего два месяца, и всё закончилось. Неужели, сегодняшний поцелуй стал последним?
Как жестоко поступил Учитель! Как жестоко! Обманул своего ученика. Сказал, что не уйдёт, пока нужен, и обманул!
Лишь одна мысль не давала Мехмеду погрузиться в отчаяние: «Я тоже обманул Учителя. Я не собираюсь прощаться. Ни завтра, ни позднее. Я солгал про завтрашний день, чтобы дать себе время принять решение».
Юный султан имел все средства, чтобы удержать Учителя в Эдирне силой, но запирать Его в покоях дворца не имело смысла, ведь Учитель не смог бы, находясь в таком положении, любить своего ученика. Любовь сменилась бы ненавистью, а Мехмеду был совсем не нужен Учитель, который ненавидит.
Вот, почему решение было трудным! Ведь выход из этого печального положения оставался только один — прервать жизнь Наставника, потому что мёртвые уходят, только если ты сам их отпустишь, а если не желаешь отпускать, они остаются с тобой.
Мехмед не лгал, когда говорил, что видит впереди лишь мрак. И так же не лгал, когда рассказывал, что станет безразличным ко всему, и будет жить одной надеждой — на то, что когда-нибудь Учитель вернётся. Но Мехмед не хотел так жить, не хотел! Он слишком хорошо знал, что такое любовь, смешанная с горечью. И он очень хорошо знал, что такое ждать встречи, которая почти наверняка не состоится.
Именно так когда-то было с отцом, но на отца Мехмед не мог повлиять, не мог ничего сделать. А сейчас, в случае с Учителем, можно было что-то предпринять, и юный султан не собирался отказываться от этого. Плата за бездействие казалась слишком высокой, потому что Мехмед вспомнил все свои несчастные годы, которые прожил без Учителя, потому что ещё не повстречался с Ним. А сколько таких несчастных лет придётся прожить ещё, прежде чем наступит старость и смерть? Как это вынести?
Потому Мехмед и взял с Учителя обещание, что расставания не будет. Юный султан ни за что не хотел возвращаться к прежней жизни — жизни без любви.
— Я не буду страдать. Не буду! Ты меня не заставишь. Ты выполнишь своё обещание, — тихо произнёс Мехмед, продолжая беседу, которая, казалось, окончилась. — Ты обещал, что останешься со мной навсегда, и останешься. Пусть Ты уже не сможешь говорить со мной, и мы не сможем проводить время вместе, но Ты останешься. Мёртвый, но останешься. И я смогу считать Тебя своим.
Юный султан представил себе эту новую жизнь, и она показалась явно лучше, чем та, которая могла бы получиться, если ничего не делать. Однако жить одними воспоминаниями не хотелось. Этого казалось мало:
— Я завладею всем Твоим миром, — злорадно улыбнулся Мехмед. — Я завоюю Константинополис. Завоюю Афины. Завоюю все земли, где ещё жив дух эллинов. Все земли, куда Ты мог бы уехать от меня, если б попытался.
До сегодняшнего дня Мехмед считал, что завоевания — это его обязанность как султана. Султан должен воевать, даже если хочет мира. Турецкое государство не может жить без войн. Об этом ещё давно говорили Заганос и Шехабеддин, но теперь у юного султана появилась собственная причина для ведения войны. Ему всегда хотелось побывать в тех землях, о которых рассказывал Учитель, но было ясно, что султан может побывать там только как завоеватель. Мехмед понимал, сколько горя приносит война туда, куда она приходит, поэтому даже подумывал отказаться от войн с греками, но теперь… Теперь всё стало наоборот. Обида на Учителя оказалась такова, что уже не хотелось заботиться о других — хотелось исполнить свои желания. «Я войду в Константинополис!» — решил Мехмед, но это будущее оставалось ещё слишком далёким. Ещё не был сделан даже первый шаг.
Мехмед потянулся к маленькому круглому столику, на котором стоял колокольчик, использовавшийся, чтобы звать слуг. Звон получился неровный. Наверное, потому что рука, державшая колокольчик, задрожала.
Тем не менее, Мехмед сумел изобразить спокойствие, когда на звон пришёл слуга. Юный султан сказал, что желает видеть Шехабеддина-пашу, и евнух через несколько минут явился.
Юный султан, стараясь не выдать волнения, медленным шагом перешёл в комнату, где обычно слушал доклады. Евнух молча двинулся следом, а его господин, устроившись на длинном мягком сидении возле окон, улыбнулся ему милостивой улыбкой:
— Присядь, Шехабеддин-паша. Я буду говорить с тобой об очень важном деле.
Сидение тянулось от края и до края стены, поэтому евнух мог скромно присесть туда же в трёх шагах от своего повелителя и слушать.
— Шехабеддин-паша, недавно ты показал себя человеком, который очень полезен для исполнения особых поручений, — вполголоса произнёс Мехмед. — Ты хорошо всё устроил в отношении маленького Ахмеда. И хорошо придумал в отношении тех двух нянек, которые пытались помешать Али-бею. Он убил их, а ты сказал Алиме-хатун, что их убили в наказание, потому что они нечаянно утопили её сына. Умно придумано.
— Благодарю, повелитель, — евнух скромно улыбнулся.
— Вот почему я снова хочу дать тебе особое поручение. Есть один человек, чью жизнь я хочу прервать, но казнить его не хочу.
Евнух, конечно, задумался, кого подразумевает султан. На лице Шехабеддина отразилось особое беспокойство, как будто он подумал: «Надеюсь, это не слишком знатный человек».
— Мой друг, которого я поселил в покоях рядом с моими и вверил твоим заботам…, - произнёс Мехмед, но теперь беспокойство на лице евнуха сменилось лёгким удивлением.
Шехабеддин уже справился с собой и придал лицу непроницаемое выражение, когда султан продолжал объяснять:
— Именно его жизнь должна прерваться. Сегодня, не позднее завтрашнего рассвета. И пусть это будет чистая смерть, без крови.
Евнух молчал, поэтому Мехмед спросил его:
— Что скажешь?
— Это неожиданное поручение, повелитель. Его будет трудно исполнить в такой короткий срок.
— Трудно, но возможно? — продолжал спрашивать Мехмед.
— Возможно, — кивнул Шехабеддин, — но…
— Что «но»?
— Я вижу, что ты разгневан на своего друга, мой повелитель.