Шаг за шагом ведет за собой,
Под аккорды мелодии старой
Тихо кружится шар голубой.
Все, как прежде, но только седеет,
Поникает у нас голова.
(Дальше один Шура пел:)
На гитаре играть не умею
(На это я добавляла:)
И не в силах запомнить слова.
(Дальше опять Шура:)
Соль не шутках теперь, а в суставах,
Но судьбой я доволен вполне.
(И опять вместе:)
Под аккорды мелодии старой
Возникает былое во мне.
Все, как прежде, все та же гитара
Шаг за шагом ведет за собой.
(Опять Шура один:)
Хорошо, что снаружи я старый.
(И снова я:)
Ужас в том, что в душе молодой.
На этом все обычно заканчивалось, нас провожали очень теплыми аплодисментами и увозили на круге за кулисы, где мне надо было срочно за один следующий номер переодеваться к финалу, потому что на финале все должны были быть примерно в одном цвете.
Но однажды я случайно оговорилась и вместо «молодой» сказала «голубой». Что тут началось! Такого хохота в зале и на сцене я не слышала вообще никогда, даже Шура, который шутит, не улыбаясь, почти плакал от смеха.
А бывает, что наоборот, слышишь, как шмыгают носом. Много лет назад, думаю, в год 60-летия Победы, пригласили меня на сборный концерт в Кремлевский дворец, посвященный 9 Мая, и предложили спеть песню «Баллада о матери» на стихи Андрея Дементьева (мы были хорошо знакомы). Мне дали текст с нотами. Мы поехали гулять в Серебряный бор. Помню, я сидела в машине, а Даша с Володей ушли в какой-то магазин, достала листочек, читала и рыдала. Окно было открыто — несколько человек остановились и спросили, не нужна ли мне помощь. Каково же было их удивление, когда я сказала, что плачу от строчек стихотворения. Конечно, петь я его не смогла, но организаторы то ли не могли менять выступающих, то ли прониклись моими чувствами и разрешили мне просто читать, подложив фоном музыку песни «Нежность». И всегда — где и кому бы я ни читала «Балладу о матери» — я слышу и чувствую, что люди плачут. Это не я так читаю, это слова такие, что душу трогают. Вот последний раз я снова читала его совсем недавно — 9 Мая — на вечере памяти Толи Папанова, вечер приурочили ко Дню Победы, так как Толя воевал, и Надя Каратаева воевала, и мне показалось возможным не вспоминать много раз уже рассказанные истории нашего общежитейского прошлого, а посвятить им стихи. Столько лет прошло — а я все стихотворение помню (это вот новое что-то выучить сейчас совсем не могу, а старое помню), и едем мы на этом сценическом круге, стою неустойчиво, мальчики держат меня, ведь сидя такой текст читать совсем невозможно, и начинаю:
Постарела мать за много лет,
А вестей от сына нет и нет…
А она все продолжает ждать,
Потому что верит, потому что — мать.
И на что надеется она?..
И слышу, как затихает зал, стоять тяжело, софиты слепят (вот она, старость!), опускаю глаза, продолжаю, и на вскрике «Алексей, Алешенька, сынок…» чувствую, как зал уже всхлипывает со мной. И это дорогого стоит, тем более что еще 1 мая я думала, что не смогу больше выйти на сцену: это неожиданное воспаление легких просто прибило меня к кровати, не было сил не то что дойти до кухни, а просто сидеть (и снова спасибо Валентине Васильевне, это она каким-то чудом подняла меня на ноги). Сцена тоже лечит, сцена — это мой дом, это то место, где я живу жизнью своих героинь, где я просто живу, где я знаю каждую доску, каждую выбоину, я знаю скорость, с которой едет круг, я знаю все входы и выходы закулисья, сцена дает мне силы.
27 марта 2023 года было ровно 75 лет, как я пришла в театр Сатиры, конечно, поверить в это почти невозможно, но это действительно так, в этот день была сделана первая запись в мою трудовую книжку — «зачислена в труппу на должность актрисы 2 категории». И книжка эта до сих пор лежит в отделе кадров нашего театра. С этой почти уникальной датой руководство театра поздравило меня 8 марта букетом и тортом, который был как бы обвит кинолентой с кадрами моих ролей, это было трогательно и приятно, собралась вся наша большая труппа, я чувствовала искреннее тепло даже от тех, кого совсем не знаю и кто недавно пришел к нам в театр. А с давними моими партнершами мы вообще два раза в год собираемся на наши девичники — обычно отмечаем 8 марта и 30 сентября, вспоминаем нашу жизнь в театре, обсуждаем будущее, рассказываем друг другу, что интересного поставили в других театрах, ну и про личную жизнь тоже говорим, ведь мы знакомы и дружны десятилетия и с Наташей Фекленко, и с Таней Титовой, и с Зиной Матросовой, и с Олей Кузнецовой, и с Броней Чунихиной, я уж не говорю про Нину Корниенко, с которой мы больше 50 лет назад начали играть Фигаро. Мы знаем и про детей, и про внуков, и про радости, и про горести (вот только о болезнях никогда не говорим, пытаемся хотя бы в нашем кругу продлить внутреннюю молодость). Этим чудесным актрисам не так уж и мало лет, но все они для меня молодые девчонки, которых я помню с их первых шагов в нашем театре… Такие встречи за большим накрытым столом надолго вносят шумную радость в мою размеренную сейчас жизнь, в театре я бываю не так часто, как раньше, но о том, что происходит в театре, знаю и чувствую свою причастность, даже когда просто слушаю, как мои подруги-партнерши между собой говорят о каком-то новом или уже не новом нашем спектакле. Вообще это очень важно — быть в курсе того, что делается вокруг, интересоваться жизнью, людьми, новыми платьями, неважно — своими или чужими, ну лучше, конечно своими, читать что-то свежее, вызывающее разговоры, и делать то, во что веришь. Сколько б человеку ни было лет, пока есть интерес хоть к чему-то, он жив, душа его не заснула…
Июль 2023
Дарья Милославская
Вместо послесловия
Любимое мое Солнышко!
Помните, как было жарко в понедельник 7 августа? Не помните. Ну как всегда, зачем помнить такую ерунду, я же всегда напомню… Мы с Вами даже не стали выходить в сад на качели, включили кондиционер в моей комнате, открыли везде внутренние двери, и в доме стало вполне терпимо… Вам не очень хотелось завтракать, но Вы приняли все лекарства, а их у Вас в последнее время было много, попили чаю с лимоном. Вам не хотелось открывать глаза, не хотелось разговаривать, и только вечное «спасибо» Вы произносили несколько раз… Потом Вы заснули, дышали трудновато, но мы надеялись, что к вечеру похолодает и станет полегче, Вы сможете немного пообедать. А к вечеру у Вас неожиданно поднялась температура до 38. Вы никогда не любили высокую температуру, Вас и по молодости от нее «ломало», а сейчас тем более… Мне казалось, что у Вас где-то болит. Проваливаясь в сон, Вы тихонько постанывали. Я проверяла каждую Вашу косточку, каждый сустав, спрашивала, не больно ли, но Вы мужественно и почти бессильно качали головой… Мы выполняли с Вами, как всегда, все врачебные рекомендации, Вам приходилось выносить болезненные уколы, пить растертые в порошок лекарства, терпеть обтирания водкой. Вы всегда были очень терпеливой и дисциплинированной: надо — так надо… Но Вам становилось все труднее дышать и труднее пить даже Ваше любимое какао со сливками. На жаропонижающем чуть-чуть отпустило, и мы даже почти спали в эту ночь. Ну, как спали… Я подходила к Вам каждый час, но Вы уже, как раньше, не говорили мне: «Ну что ты беспокоишься? Все нормально». Вы почти не двигались, дыхание Ваше было то тише, то громче, то даже с легким стоном. В эти секунды я обнимала Вас, целовала, гладила по щекам, и Вы затихали, Вы же чувствовали, что это я, знаю, что чувствовали… Наконец наступило утро. Градусник показал 39, и снова уколы, таблетки, порошки. Но температура никак не хотела падать. И тут, конечно же, приехала наша замечательная врач Валентина Васильевна. Помните? Помните, как она измеряла Вам давление, как считала пульс, делала кардиограмму… Как прикасалась к Вам, проверяя на боль, как разговаривала с Вами громко, ясно, терпеливо, и Вы даже дважды ответили ей… Кто же знал, что эти Ваши слова станут последними… Помните, как мы долго сидели у Вашей кровати и молчали, на мои вопросительные взгляды Валентина Васильевна только тихо сказала: «Мы уже бессильны… но продолжаем уколы и лекарства, потому что не можем этого не делать». Я не знаю, слышали Вы эти слова. Думаю, нет, мне кажется, Вы заснули или просто забылись от обезболивающего укола… В тот день я почти все время была рядом, помните, то мы с Вами пытались попить, то лечь поудобнее, то мне казалось, что Вам жарко, Вы тяжело и быстро дышали, я держала Вас за руку, и иногда Вы чуть-чуть сжимали ее, а мне так не хотелось верить, что силы совсем покидают Вас… Около десяти вечера я вышла позвонить по работе, Вы, наверное, ждали этих минут, чтобы уйти одной, чтобы я не умерла вместе с Вашим последним вздохом… Когда я вернулась, Вы уже не дышали…
А что было дальше, Вы видели, мое Солнышко, уже с небес… Как я сняла с Вас кольца и кулон в виде соединенных сердечек — наш с ребенком подарок Вам на давний Новый год, как сложила Вам еще теплые руки, как простилась с Вами Света, как моментально приехала Ася и долго о чем-то говорила с Вами при закрытой двери, как не хватало мне духу накрыть Вас полностью — с головой, как положено, как говорила я Вам только наши с Вами слова, как еле попадая в буквы, я писала самым близким, что Вас с нами больше нет… А потом пришла ритуальный агент Лена Герди и профессионально все взяла в свои руки, и все сделала так, что ни одна живая душа не распространила информацию до утра 9-го, пока драматическую новость не сообщил театр.
Помните, когда мы ехали с панихиды Олега Вавилова, Вам было неуютно от того, что прощание происходило в зрительском фойе. Вы даже как-то мягко осудили, что не на сцене. В тот момент я поняла, что когда нам придется прощаться с Вами, такой вариант даже не будет рассматриваться, и если теперь подобное станет традицией, то мы непременно найдем другое место для прощания. В ту ночь с 8 на 9 августа, пока мы ждали обязательные в таком случае службы: скорую, которая констатировала факт смерти, полицию, которая это подтвердила, тех, кто навсегда увез Вас из дома, я дала Вам слово, что все будет обязательно достойно Вас, достойно той чистой, светлой, честной и в целом счастливой жизни… Когда мы с Вами невзначай касались темы кладбищ и прощаний, Вы всегда, закрывая этот разговор, говорили: «Как решит театр, пусть так и будет, не думай об этом». Но Вы тогда не знали, что театр станет другим, не думали, что те, кто принародно всегда восхищался Вами, не пошевелится, а те, кто никогда не говорил Вам при жизни красноречивых слов, поможет нам в главном — в месте на кладбище, именно на том, которое Вы заслужили своими званиями и регалиями и на которое Вы принципиально никогда не ходили, потому что Ваш любимый человек был для Вас всегда жив. Я не могла не приложить все возможные и невозможные усилия, чтобы наконец вы оказались рядом… И сей