– Да, ты имела полное право так поступить.
Она робко улыбнулась.
– Вспомни, как все было, Эд. Ты сказал мне, как тебе тяжело. Ты бы простил меня, но не ради меня самой, а ради ребенка. Поэтому я отказалась от тебя навсегда. Это была моя вина и я одна должна была расхлебывать кашу, которую заварила. И все же мне повезло. Я потеряла все, но у меня был ребенок. Твой ребенок, Эд. Это было превыше всех моих ожиданий. Я даже была счастлива. Сидела там под дождем, и меня распирала радость. Я правда считала себя счастливой, – повторила она, видимо, уносясь мыслями в то далекое время. – Что бы со мной ни случилось дальше, у меня был твой ребенок. Только это и имело значение. Ни Джайлз, ни пересуды, ничто. Только ребенок. Сэр Джордж сказал Джайлзу, что я больна, что у меня нервное истощение, и так оно и было. А в декабре Джайлзу разрешили приехать домой на Рождество.
Я все ему рассказала. Он прекрасно отреагировал. Он понял, что на меня нашло наваждение, это ведь так и было. Я потеряла голову. Это было как отрава. Но Джайлз! Поначалу с ним было очень трудно. Он ужасно переживал то, что с ним приключилось. Но, узнав о ребенке, он преобразился. Сказал, что сам не способен подарить мне дитя. Сказал, что, если я решу остаться с ним, он примет ребенка как своего. Другого у него все равно не будет. Он воспитает его как Латрела, и он все унаследует. Джайлз все еще любил меня. Он мог возродиться к новой жизни. Мы могли все начать сначала. «Мы нужны друг другу», – сказал он.
И я приняла его предложение. Я даже не особенно задумывалась над тем, что делаю. Понимание пришло позже. Все мои мысли были заняты ребенком. Я ужасно хотела, чтобы все обошлось. Так и случилось. Он, к счастью, оказался крохотным. Всего пять фунтов. Он, бедный, тоже был истощен, были проблемы с дыханием... Одно время даже думали, что Джеймс не выживет. Мне хотелось связаться с тобой. Я даже начала писать тебе письмо, собиралась послать через штаб американской авиации в Буши-Парке. Мне казалось, что ты должен его увидеть, прежде чем он умрет... Но он не умер. И я не отправила письмо. Когда я уверилась, что Джеймс будет жить, я опять стала разумной. Так, во всяком случае, мне казалось. Я была с Джайлзом и считала бессмысленным бередить твои раны. Вот случай все поставить на свои места – думала я.
У меня развился страшный комплекс вины. Не Джайлзу, а мне требовался хороший психиатр. Я считала, что, если отдам себя без остатка Джеймсу и Джайлзу, все само собой уладится. Джайлзу было очень худо – и физически, и морально. Ему надо было заново научиться жить в новых и безумно тяжелых условиях. Это уж не говоря о том, что он узнал обо мне. И он был готов забыть и простить, снова принять меня и Джеймса тоже. К тому же он нуждался во мне. Мне предоставлялась прекрасная возможность загладить свою вину. К тому же мне страшно повезло – у меня теперь был Джеймс. Такова история.
Она взяла бокал и залпом выпила. Протянула Эду, чтобы он налил еще.
– Джайлз был великолепен. Он обожает Джеймса, и тот платит ему взаимностью. Я и сейчас думаю, что поступила правильно. Я ни о чем не жалею, кроме того, что нанесла тебе рану. Но я не могла знать, как у тебя обстоят дела. Я была абсолютно уверена, что ты встретил другую женщину, женился, народил детей. А наш с тобой сын – твой мне подарок.
Когда мы стали организовывать эти ежегодные встречи ветеранов, я и боялась, и надеялась на твое возвращение. Мне хотелось, чтобы ты узнал о Джеймсе. Мне не хотелось, чтобы ты счел, будто я отторгаю его от тебя. Я решила, что, если ты когда-нибудь сюда приедешь, и один, я тебе все скажу. А если привезешь жену, то нет. Но ты не приходил. И я стала думать, что ты не придешь никогда. Что я так сильно досадила тебе, что ты выбросил меня из своей жизни навеки. И когда генерал Миллер сказал мне, что видел тебя в Сайгоне и ты тогда не был женат...
– Мы с ним виделись минут пять, не больше. Садились в разные самолеты.
– Я знаю. Он сказал. Он сказал еще, что ты знаешь о наших праздниках.
– Да, а мне он сказал, что ты обо мне спрашивала.
– Я действительно спрашивала. Но он мне ничего не сказал. И я решила, что ты нарочно скрываешься от меня, не хочешь приезжать сюда, встречаться с кем бы то ни было, что я обманывала себя, надеясь, что ты можешь все простить. Я думала, что просто присваиваю тебе те же чувства, которые владели мной.
– Много ты понимаешь, – горько сказал Эд.
– Теперь уже больше. Когда я увидела тебя у нас на лужайке, это было...
– Знаю, как это было. Со мной было то же самое. А мне казалось, я сумел выдержать тон.
– Замечательно сумел.
Она протянула ему руку. Он взял ее в ладони.
– Я рада, что ты вернулся, Эд. И не только из-за Джеймса. Я никогда не намеревалась вас с ним разлучать, как я уже сказала. Я безропотно принимаю на себя всю вину. Мне выпала такая роль. Хозяйки карточного домика. Одна карта упала, и домик обрушился. Но моя любовь к тебе уцелела среди руин. Я никогда не переставала любить тебя, Эд. Любить, помнить, хотеть тебя. Ты всегда во мне. Ты – самое лучшее, что было в моей жизни, хотя у меня есть нечто не менее замечательное – Джеймс. Но и его я получила благодаря тебе. Он долгие годы был лишен тебя, но, знаешь, я выстроила еще один карточный домик – в Калифорнии. Где ты жил со своей женой и детьми.
– Ты не спрашивала меня про жену.
– Твоя женитьба меня не касается.
– Очень даже касается. Из-за тебя я женился. Только для того, чтобы понять, какая это ошибка.
– Какая она была?
– Внешне похожая на тебя.
– Американка?
– Да.
– Когда это случилось?
– В 55-м. Наш брак продержался три года, и то потому, что она не хотела разводиться. Она залипла на мне, как я залип на тебе. Каким таким клеем ты пользуешься, Сара? Тебе надо его запатентовать. Очень ценный продукт.
Он пробежал пальцем по атласной коже ее ладони.
– А что Джеймс? Его ты тоже приклеила намертво?
– Мы с ним очень близки. Настолько близки, что я смогла все рассказать ему о тебе.
– Все-все?
– Все. Джеймс не дурак, Эд. Он давно понял, что сделан не из того теста, что Джайлз. Дело даже не во внешности, не в темпераменте и не в характере. У них вообще нет ничего общего, хотя они любят друг друга, а Джеймс еще испытывает к Джайлзу глубочайшее уважение, восхищается им. Джайлз вырастил Джеймса, но я давно рассказала ему про тебя. Ему известно, что кровного родства с Латрелами у него нет. Джайлз перенес несколько операций, при некоторых требовалось переливание крови.
Когда Джеймсу было четырнадцать лет, он как-то пришел ко мне и напрямик спросил, кто его отец. Они что-то учили про кровь в школе, насчет групп и наследственных факторов и всего такого. У Джайлза нулевая группа, у Джеймса – АБ с положительным резус-фактором, как у тебя. Я помню это по твоему медальону. И я сказала мальчику правду. Он ответил, что давно это подозревал, с тех пор как, разыскивая что-то на моем туалетном столике, наткнулся на шкатулку, в которой я храню твои письма, фотографии и крылышки. Джеймс невероятно любопытен. Он открыл шкатулку, увидел все это, а потом поймал свое отражение в зеркале и сразу все понял.
Сара улыбнулась своим воспоминаниям.
– Он себя очень благородно повел. Уверял меня, что все понимает, задавал вопросы, гладил мою руку и поклялся хранить тайну, – с нежностью в голосе говорила Сара. – Мне показалось, что он скорее испытал облегчение, увидев, что я не сержусь на него за то, что без спросу залез в мою шкатулку, нежели огорчился тому, что живет с неродным отцом.
Мы с Джеймсом всегда были близки, у нас не было друг от друга тайн. Мы могли разговаривать о чем угодно, но после этого случая между нами установились еще более доверительные отношения. И сейчас, став взрослым, он ни в коей мере не осуждает меня, вообще Даже не думает судить о моем прошлом. Они вообще другие люди, это новое поколение, Эд.
Они совсем не по-нашему смотрят на мир. Джеймс все понимает, потому что знает меня, причем знает не хуже, чей ты. И я надеюсь, что он так же близко и очень скоро узнает тебя. Я столько рассказывала ему о тех днях, о «Девушке из Калифорнии» и «Салли Б.», о военной базе, о войне, о том, как мы тогда жили, что носили, что ели-пили, какие пели песни. Для него это все как волшебная сказка, миф, древняя история. Хотя было всего одно поколение назад.
Эд отчужденно слушал, будто с трудом понимал ее слова. Саре даже показалось, что он недоволен и даже рассержен услышанным. Впрочем, раздражения на его лице не было, оно было бесстрастным. Глаза не отрываясь смотрели на фотографию Джеймса. Сара с беспокойством ждала его реакции.
Наконец он заговорил – каким-то непривычным сдавленным голосом:
– Мне трудно примириться с тем, Сара, что мне преподнесли Джеймса на блюдечке с голубой каемочкой. Я не хочу, чтобы его использовали, чтобы получить отпущение грехов и вознаградить меня за страдания.
Таким холодным и далеким Сара его не видела никогда. Конечно, он не может разделить ее чувств к Джеймсу только потому, что он его – их общий – сын. И насчет отпущения грехов он тоже прав. Так долго пребывая в тисках своей вины, она жаждала прощения. Но все это не значит, что Джеймс – жертвенный ягненок или пасхальное яичко. Вот, мол, Эд, посмотри, что я для тебя приготовила. Правда, прелесть?
Нет, она сделала то, что сделала, только потому, что мечтала, чтобы Джеймс полюбил Эда, а Эд полюбил Джеймса. Конечно, Джеймс раньше узнал об отце, но ведь Эд такой зрелый и умный мужчина... Если бы только свести их вместе... Нет, мысленно решила она, теперь дело за ними. Каждый из них должен сам этого захотеть. Ты сделала все, что в твоих силах.
Она по привычке машинально прикусила нижнюю губу. Эд заметил ее волнение. Он мог читать по ее лицу, как по книге.
Саре удалось пролить свет на многое. Правда, остались все же некоторые темные уголки. Но многое действительно прояснилось. Эд стал с еще большим уважением относиться к Джайлзу. Бизон Миллер слишком мягко обрисовал ситуацию с ним в прошлом году. И, конечно, этот Латрел прекрасно знал Сару. Он сумел пришпилить ее к себе стальными крючьями. «Мои крючки были из воска, – думал Эд, – они растаяли, когда обстановка накалилась... Впрочем, нет. Не тут-то было. Они здесь, только ушли на глубину. Иначе зачем бы Сара сидела сейчас передо мной и все это рассказывала? И каждое ее слово подтверждает, что наша связь неразрывна.