— Ну, мужичок, зачем пожаловал? — спрашивает.
— Алмаз искать, слыхал, затерялся, — отвечает Нестерка.
— Пособи горю, братец, поищи, а то никто не изловчится, хоть сам берись, да у меня, вишь, дела государственной важности, мне недосуг. А ты уж постарайся.
Походил Нестерка по царским покоям, посмотрел на корову, расспросил, каков он с виду, тот алмаз, был. Да где его искать? Может, его и во дворце давным-давно нет. А кто же стащил, как не свои? И придумал тогда Нестерка вот что. Попросил он царя собрать всех слуг и вельмож, которые во дворце тогда были. Взял на кухне табуреточку, пошептал над ней и отнес в темную комнату. Там незаметно вымазал ее сажей и приказал всем по одному в ту комнату заходишь, и на табуретку садиться. А перед тем объявил, что табуретка заколдована, заговорена. Вор-де к ней и прилипнет. Сам же присматривается: кто не воровал, тот смело сядет, а вор побоится, он сажей и не измажется.
Вышли все — у всех пятна, от сажи. А у одного лакея — нет. Хотел Нестерка на него указать, но видит — парень совсем молодой и какой-то неловкий, вроде как из деревни. Решил он тогда с ним прежде переговорить, а царю сказал, что нужно подумать.
Отыскал Нестерка после обеда этого лакея и давай расспрашивать: кто такой, как во дворец попал. Видит, парень в самом деле простой, деревенский, зовут Иваном. В столице оказался по случаю: боярин его дослужился до большого чина — смотрителя царского ночного горшка. Только там больше в разных сенатах заседал, а за спальней и горшком присматривать привез из деревни Ивана.
Послушал его Нестерка:
— А алмаз из короны ты, Ваня, украл?
— Я… — растерялся Иван.
— Что ж ты так, а?
— Да думал, никто не заметит. Их там много, и все блестят…
— Дурак ты, Ваня, дурак. Это ж главный алмаз. Без него царь ни шагу. А ты — не заметят. Зачем он тебе сдался?
— Да не нужен он мне. Жена запилила: «В царских палатах служишь, а ничего, кроме жалованья, в дом не приносишь». И каждый день одна песня.
— Так ты бы взял плеточку да поучил ее.
— Эх, дядя. Это тебе не в деревне. Тут столица, по-другому заведено.
— Где ж теперь алмаз-то?
— Детям отдал, в забаву.
— И много у тебя детей?
— Семеро, слава богу, бегают.
— Эх, Ваня, Ваня, останутся они сиротами, как царь-то голову твою глупую отрубит за алмаз-то этот.
Опечалился Иван, а Нестерка спрашивает:
— Что ж делать-то будем?
— Пойду повинюсь. Раз виноват, то и ответ держать.
— Ладно, погоди, подумаем, авось что придумаем.
— Подумай, дядя, а, слыхал я, ты на это дело горазд. Уж кабы ты меня от этой напасти избавил — век бога бы за тебя молил.
Попросил Нестерка Ивана принести алмаз, а сам пошел к царю. Сидит царь-батюшка на троне, весь в тоске, муху с носа не сгонит. Так и так, говорит ему Нестерка, вор не обнаружился, надо нам алмаз поискать, может, где за кресло завалился.
— Э-э, — отвечает царь, — уж немцы дотошные все перерыли, линейками перемерили — не нашли.
— Как знать, может, где и недосмотрели.
Принес Иван алмаз, положил его Нестерка в карман, ходит по комнатам, высматривает, куда бы подсунуть. Заходит в один зал, а там бассейн с диковинными морскими рыбами, залепил тогда Нестерка алмаз в хлеб и бросил самой большой рыбине. А наутро пошел к царю и говорит:
— Был мне вещий сон. Алмаз в самой большой рыбине, что в бассейне плавает. Знать, обронился, когда ваше величество рыб кормили.
Велел царь выловить рыбину, разрезали ее, а внутри и вправду алмаз. То-то было радости. Надел царь корону, подобрал мантию, залез на трон, скипетр в одну руку, державу в другую, тоску как ветром сдуло.
— Ну, мужичок, молодец, не подкачал. Скажи, кто ты и откуда будешь?
— Нестерка я. А родом из Нестеровки, что на Белоруссии.
— Эге. Ну а какое твое желание, говори, в награду любое исполню.
— С желанием загвоздочка, — отвечает Нестерка, — их у меня ведь не одно…
— Э-э, условлено-то одно. Но уж коли сумел ты мне так угодить, и другие исполню, если отгадаешь две мои царские загадки.
— Отчего же не отгадать, загадки я сызмальства люблю.
Вызвал царь министров, пошептал им на ухо, чтоб загадывали такие, ответа на которые они и сами еще не придумали. Вышел вперед самый важный, весь в орденах и лентах, министр, раскрыл книгу и прочел:
— «Какова ширина земли?» «Почему люда бога на «ты» называют, а к царю на «вы» обращаются?»
Дал царь Нестерке на каждую загадку по три дня, но тот просит:
— Дозвольте, ваше величество, отвечать сразу, потому как пора мне домой поспешать.
— Ну, коли спешишь, так и быть, отвечай сразу.
Почесал Нестерка для порядка в затылке, это ему всегда помогало, и начал:
— Ширина земли — двенадцать часов хода солнышка, — оно за это время всю ее обойти успевает.
— Ишь ты, — покачал головою царь, — правильно. Ну а вторая загадка?
— Бог у нас один, — говорит Нестерка, — а к одному на «ты» обращаются. Царей — и немецких и английских много на белом свете, потому им «вы» и говорят.
Остался царь доволен ответами. И министры согласны. А Нестерка дальше:
— Раз я ваши отгадал, отгадайте и вы мои.
— Давай, давай, — обрадовался царь. Он загадки от скуки дворцовой жизни больше всего на свете любил.
— Сколько стоит царь? — задал Нестерка первую.
Царь думал, думал да и говорит:
— Надо с казначеем посоветоваться.
Долго они вдвоем совещались, на счетах прикидывали, но так и не подсчитали.
— А это очень просто, — объясняет им Нестерка. — Бога нашего за тридцать сребреников продали. Так что царь самое дорогое — двадцать девять, никак не больше. И вторая загадка. Что царь видит редко, бог никогда, а простой мужик всегда?
Думал царь, и министров собрал, и бояр, и дьякона велел позвать, спорили они, рядились, да так и не додумались.
— Ну так что же я вижу редко, бог никогда, а мужик всегда? — сдался наконец царь.
— Ровню, — отвечает Нестерка.
— Скажи ты, и правда, — почесал царь лысину под короной. — Ну, так и быть, всем взял. Выкладывай свои желания.
— Первое мое желание, чтобы баньку истопили, с самой дороги не парился.
Вытопили царскую баню, помылся Нестерка, попарился, лапти сплел, онучи новые навернул.
— Второе мое желание, — говорит, — пусть сала кусочек ж хлеба краюшку мне в котомку положат, на обратную дорогу.
Вмиг все выполнили. Закинул Нестерка потяжелевшую котомку за плечи, попрощался — и в путь-дорогу. В гостях хорошо, а дома ждут: столицу повидал, с царем побеседовал, есть что в деревне рассказать, пора и честь знать.
ПРОВЕЛИ И НЕСТЕРКУ
Долго так жил Нестерка — где он, там и дом. Но прошло время, надоело и ему дороги мерить, лапти трепать. Захотелось и своей хатки, и курочки-чурбатки. Как ни крути, а одним пальцем и узла не завяжешь, да и что это за жизнь, что ни сена, ни оброка, ни бабы возле бока.
Случились у него однажды деньги, вернулся он домой, в родную Нестеровку. Построил хату, купил лошаденку, нашел вдовицу-молодицу — пусть, мол, наши онучи будут в одной куче, нарожал детей и зажил с хлеба на квас, с кваса на хлеб, зато за своим столом. Одним словом, где родился, там и пригодился. С тех пор и стали говорить: «Жил-был Нестерка, имел деток шестерко».
Один год сытней, другой бедней — время знай себе плетется на крестьянской телеге, только колеса скрипят. Дети повырастали, переженились, внуки уже дедом зовут. Детей в самом деле было шестеро, и все в отца, непоседливые. То плоты вниз по Днепру сплавлять, то в заработки, а хозяйство на старике. Но Нестерка не жаловался: силы бог давал, и с сохою, и с косою — везде поспевал. Да и семь баб под рукою, только знай командуй.
Смотрят люди и дивятся: нет старости на человека; и работает за двоих, и на вечеринку заглянет, и девку ущипнуть не пропустит. И вот как-то случилось, приглянулась ему молодая соседка. Оно и своя старуха еще ничего была, но, известно, на свежий цвет и пчелка летит, на старый и черт не глядит. А мужик стареет — дуреет, седина в волос, а бес в ребро.
Правду сказать, и девчина в самом деле была хороша. Резвая, характера веселого, и огонек играет — мимо не пройдешь, сарафан — глаза не оторвешь. Да и почитай, соломенная вдова — муж по полгода на плотах.
Пришлось как-то Нестерке быть на ярмарке, увидал он у еврея-торгаша стеклянные бусы. Так и горят, всеми цветами переливаются, в деревне ни у кого таких нет. Вспомнил он соседку да и купил. А на другой день подмигнул ей пару раз, показал эти бусы и говорит: «Приходи вечером в стожок, что за огородами, твои будут».
А та уже давно заметила, что сосед неспроста возле нее топчется. А что делать, не знает. Оно бы и сходить неплохо, четвертый месяц мужа не видела, и бусы хороши. Но не ровен час соседка узнает — со свету сживет. А не пойти — сосед не отстанет. И хочется, и колется, и уздечка не пускает. Думала она, думала, да так и не отчаялась. А чтобы отвязаться, решила рассказать все.
Жена у Нестерки была самому под стать, черт лапти стоптал, пока вместе собрал. Даже по-бабьи характером еще и круче. Как услыхала от молодицы такое, хвать за косы:
— Ах ты вертихвостка, я тебе покажу, как в красных сарафанах бегать, пока мужа нет! Будут тебе бусы!
Та со слезами в ноги:
— Тетушка, я не виновата!
Ну, известно, повинную голову меч не сечет.
— Ладно, — говорит, — а этому старому петуху я задам!
Но та давай умолять, чтобы не говорила ничего, не выдавала ее, ей-то что от соседки терпеть, что от соседа — одна редька. А как и мужа проучить, и молодицу не выдать? Но если баба захочет, так и черт захочет. Подумала она и говорит:
— Мигнешь ему вечером, а сама, как через огороды будешь идти, зайдешь в баню и сарафан мне свой отдашь. А дальше уж не твое дело.
Так все и устроили. Нарядилась соседка под вечер, повертелась перед Нестеркой — и огородами к стожку. Подождал Нестерка, пока стемнеет, и следом. Подходит к стогу, видит, сарафан краснеет — кровь так и заиграла. И получилось, как в былые годы: летняя ночка, сено пахнет, звездочки блестят, луна за тучку прячется — только под утро и отпустил.