– Опустите оружие и поднимите руки вверх, – раздается с того конца платформы.
Микки. Волосы его мокрые от дождя. Лицо посерело. Он смотрит на Джереми. Поднимает руки вверх. Обе. Сведенные вместе. Черт. Он целится в него. В Микки целятся человек семь. Это те, кого я вижу. Слышу шум приближающегося поезда. Поездам абсолютно все равно то, что происходит на платформе. Это не переход. Здесь все можно изменить. Достаточно лишь вовремя попасть в вагон. Я кидаюсь на Микки и валю его с ног. Оглушительный звук выстрела. Удар, куда-то в лопатку. Мы в десяти сантиметрах от открытых дверей поезда. Еще секунд тридцать от силы. Почему тут так тихо?
– В вагон, черт, – хриплю я. Не знаю, почему хриплю.
Микки продолжает сжимать пистолет в руке. Он втаскивает меня и буквально сваливает в вагон. В самый последний момент он успевает. Мы в вагоне.
– Нам на следующей, – кашляю я и с удивлением понимаю, что на моих руках кровь. Плечо.
– Может, до конечной? – спрашивает он и гладит меня по волосам. – Только попробуй сейчас потерять сознание, слышишь?
Я лежу, распластавшись, на полу вагона. Моя голова на коленях Микки. Весь пол в крови. Вроде бы в вагоне есть еще кто-то, но возможно, мне кажется.
– Выходим сейчас, – кашляю я. – Тебе нужен фургон «Треш-ТВ».
Да. В меня кто-то выстрелил. Боль уже грозит взорваться где-то в районе грудной клетки. И учитывая ситуацию… Без шансов. Ему нужен фургон «Треш-ТВ». Только ему.
– Нам нужен, поняла, нам нужен! – орет он.
В мои планы не входило самоубийство. Оно не исключалось, но в отдаленном будущем. Честно. С другой стороны, это весьма эффектная смерть. Вагон полностью устлан разводами крови. Ее подтеки как паутина. Я умираю на руках человека, пытавшегося меня защитить. Играет очень тяжелая музыка. Ее потом можно будет наложить. Это отличный финал, правда? Не хватает слез и прощаний. Просто от станции до станции пять минут. Не успеем. А так вообще эффектно.
Поезд замедляет ход. Микки озирается по сторонам и пытается поднять меня.
– Ты уверена, что нужно выходить здесь? – спрашивает он.
– Абсолютно, – хриплю я и пытаюсь встать.
– Даже не надейся, – говорит он и берет меня на руки.
На платформе человек сорок. Все с фотоаппаратами и микрофонами. Прошло минут пятнадцать с того момента, как я разослала эти эсэмэски по репортерам и редакциям, но им и ехать долго не пришлось. От полицейского участка до этой станции как раз пять минут на машине.
Микки идет к выходу. Он поднимается по лестнице со мной на руках. Это трата его времени. Здесь полно полиции, но нас от нее защищает плотное кольцо из репортеров. Они – наш живой щит.
Прямо перед выходом со станции стоит несколько машин журналистов. В том числе и заветный логотип «Треш-ТВ». Надеюсь, канал послал сюда Виктора.
– …И нам абсолютно невыгодно, чтобы вас поймали, – говорит кто-то, чьего лица я не вижу. – Да закидывай ее и залезай.
Микки с трудом забирается в минивэн и осторожно опускает меня на пол.
За окном остаются и полиция, и репортеры.
– У тебя есть пистолет? – спрашивает чей-то голос. Пытаюсь сфокусировать взгляд, но ничего не вижу. Только тени.
– Есть, – говорит Микки.
– Патроны дать? – спрашивает он.
– Зачем? – спрашивает Микки.
– Ты ж в заложники меня берешь. Добровольно не поеду, – говорит водитель. Минивэн уже давно куда-то едет, так что фраза либо глупая, либо смешная. Да, по-моему, это шутка.
– В больницу езжай! – орет он.
– В больницу нельзя…
– Ей должны помочь, – орет Микки и вскакивает на ноги. Его джинсы в страшных черных разводах крови, перемешанной с грязью и пылью в равных пропорциях. Радует только то, что, по-моему, я все-таки не умираю. Половину тела буквально выжигает боль, но в остальном я почти здраво рассуждаю.
– Не в больницу, – кашляю я.
Водитель оборачивается, и я вижу его лицо. Виктор.
– Я так и знала, что это ты, – хриплю я.
– Я себе почти карьеру сделал на тебе, – расплывается в улыбке Виктор. Он такой же лохматый, как и раньше. – У тебя глаза розовые, это… – он реально пугается моего вида.
– Это линзы, – поясняю я.
– Тебе не идут, – ежится Виктор.
Микки присаживается на пол фургона и осторожно подтаскивает меня к себе. Никогда так не делайте с человеком, в которого стреляли. Возможно, это романтично или эффектно, но дико больно. Говорю с точки зрения человека, в которого стреляли.
– У какой страны нет договора о выдаче преступников с Германией? – спрашивает Виктор.
– У Мексики? – спрашиваю я.
– Точно. Гони в Мексику.
– Мы в Европе, – уточняет Микки.
– И что? – не понимает Виктор.
– До Мексики далековато, – на полном серьезе поясняет Микки.
Проверяем по навигатору. До Мексики, правда, далековато.
Микки
Вам смешно, да? Ей тоже. Смерть – это вообще уникальное явление. Единственное в своем роде. Принимать в ней участие намного проще, чем быть наблюдателем. Сейчас на моих руках лежит голова последнего живого человека в моем мире. Ее длинные, перепутанные волосы скрывают лицо. Все вокруг в крови. Самого последнего, слышите? Я уже дважды испытывал это. В первый раз я попытался убить себя. Во второй – я ограбил банк. Вы представляете, что я сделаю, если она не выживет? Лучше не представлять.
Ее кожа бледнеет. Она кашляет и задыхается. Нужно срочно в больницу, но этот Виктор отказывается меня слышать. Будь психом, и люди будут делать то, что им говорят. Мое правило не срабатывает. В этом минивэне все психи.
– Я сказал, ей нужно в больницу! – ору я.
– Посмотри в боковое зеркало, – спокойно говорит он. Перевожу взгляд. В зеркале виднеется несколько полицейских машин.
– Я такое реалити не пропущу, – честно говорит этот Виктор и вдавливает в пол педаль газа.
Мы заперты в движущейся на бешеной скорости ловушке. Выйти отсюда невозможно, свернуть или остановиться тоже. Хотя, что за бред? Сейчас мы остановимся. Верену вытащат и окажут помощь. Меня арестуют, но она останется в живых. Плевать. Если ее не станет, мира тоже не станет. Я его уничтожу.
– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я, разглядывая в зеркале полицейскую машину, которая уже пошла на обгон.
– Бомбу.
– Бомбу.
Они с Вереной произносят это одновременно. Ее голос очень тихий, но она в сознании. Говорит только бред.
– Бомбу закладывай, – повторяет Виктор и лихо прокручивает руль вправо. Меня бросает влево. Я успеваю схватиться за спинку пассажирского кресла. – Объяви, что у тебя бомба в машине, – поясняет Виктор. – Боевиков никогда не смотрел?
– Кто поверит, что я успел все просчитать и подложить в фургон бомбу?
– Ты – главный псих Европы сейчас. Почему бы тебе и не подложить бомбу?
– Никто не поверит, – повторяю я.
– Это прямой эфир, обязаны поверить, – хмыкает Виктор и чуть не выезжает на встречку. – Объявляй давай, они сейчас вертолет отправят.
– Как?
– Возьми телефон на приборной панели и набери номер, – терпеливо поясняет этот Виктор, указывая подбородком на валяющийся телефон.
– Какой номер?
– Начальника полиции города, – еще более терпеливым тоном поясняет он.
– Это какой?
– Он записан под именем «Начальник полиции», – совсем медленно говорит он. Я продолжаю буравить взглядом телефон.
– Набрать? – спрашивает Виктор еще тише, как будто с недоразвитым говорит.
– Я сам, – бросаю я и беру с панели телефон.
– Ну и молодец, что сам, – беспечно отвечает Виктор. – А на больницу даже не надейся. Я уже ставку сделал, что вам удастся скрыться.
– То есть по факту на себя поставил? – спрашиваю я, нажимая зеленый значок трубки на экране.
– А что? Если и делать ставку, так на себя, – пожимает он плечами.
– Новый статус на Фейсбуке?
– Да нет, старый. У Верены был как-то, я запомнил.
– Да? – раздается в трубке голос. Такой, знаете, с сильной одышкой. Прямо вижу усатого, одутловатого мужика с угрожающе нависающим над штанами животом.
– Это Микки Нокс. В машине бомба, журналист и раненая Верена Вибек. Если хотите, чтобы сегодня хоть кто-нибудь остался в живых, вам лучше развернуть свой кортеж, – говорю я заранее заготовленную фразу. Она звучит как реплика из боевика.
– Что вы хотите? – спрашивает начальник полиции. Тоже заранее заготовленная фраза.
– Разверните своих ребят, – повторяю я.
– И все?
– Пока да.
– А что я получу взамен?
– Сохраните себе репутацию.
Я нажимаю на красный значок отбоя и смотрю в зеркало заднего вида. Несколько машин продолжает нас преследовать. Верена лежит, привалившись к стенке фургона. Вокруг нее вьются подтеки крови, перемешанные с сотнями проводов на полу фургона. Тут полно камер, микрофонов, наушников и мониторов.
– Работает! – Виктор даже подпрыгивает на сиденье. Он чуть ли не высовывается в окно, чтобы получше разглядеть машины, которые остаются далеко позади. Поворот. Минута. Другая. В зеркале теперь новенькая «тойота». Красная. Едет куда-то по своим делам.
Вы никогда себя не чувствовали героем фильмов Тарантино? А вот мне кажется, что еще немного – и я пойду танцевать твист с носатой блондинкой лет сорока. Не люблю, кстати, Уму Турман.
Аптека на окраине очередного немецкого городка. Прошло, наверное, часа три. Верена то и дело выключается. Кашляет кровью и просит отпустить ее домой. Я держу ее на руках. Она приходит в себя, кривится от боли, по лицу ее текут слезы, и она хрипит:
– Отпустите меня домой. Я хочу к маме…
Даже не знаю, что страшнее. Когда она отключается или когда приходит в себя.
Аптека представляет собой одноэтажное здание наподобие заправки. Даже не могу представить себе придурка, который решил, что здесь будет много клиентов. Сейчас ночь. На улице практически никого. На вывеске призывно мигают цифры «24». Я поднимаю Верену и выношу из машины.
За прилавком стоит девушка. Судя по кольцу в носу и синим прядям волос, лет ей немного. Будем надеяться, что студентка медицинского колледжа. Иду к прилавку.