сам буду держать эмоциональную дистанцию. Я не позволю себе любить других и не позволю другим любить меня, чтобы меня не бросили».
Если вам знакомы обе модели – и тревожной, и избегающей привязанности, – вы, возможно, узнаете себя в утверждениях из четвертой колонки: они относятся к дезорганизованному типу привязанности. Если ваш родительский дом был полон эмоционального хаоса и непоследовательности, то все эти конфликты и весь этот хаос перекочевали внутрь вас. Вы мечтали о спокойствии, об утешении – и одновременно боялись близости с родителями или значимыми взрослыми. Вероятно, в ответ на попытки установить контакт вы вели себя то замкнуто, то агрессивно. Возможно, вам было трудно разобраться в своих эмоциях и найти здоровый способ управлять ими, и в результате вы так и не научились справляться со своей внутренней бурей. Иногда стресс достигал такой силы, что вы чувствовали себя как в тумане или даже выпадали из реальности (это называется диссоциация). Дети с дезорганизованным стилем привязанности живут в постоянной боевой готовности – они всегда настроены на внутренний и внешний хаос, всегда ждут, что их вот-вот обидят или оттолкнут. Эта смесь тревоги и избегания закладывает основу для страха перед близостью и уязвимостью. Кроме того, она мешает понимать собственные и чужие эмоции, испытывать эмпатию, управлять стрессом, отражающимся на телесном уровне, и формировать прочные здоровые отношения с другими людьми.
То, как нас учат привязанности в раннем детстве, может заложить основу для формирования травматической привязанности во взрослом возрасте. Ненадежная привязанность иногда заставляет нас отстраняться от близких – эмоционально или физически – из страха перед тем, что они сами нас обидят или оттолкнут. А иногда она проявляется в том, что мы ощущаем чрезмерную зависимость от других и боимся остаться в одиночестве. Многие люди, в детстве пережившие травму привязанности, признаются, что у них в душе причудливо и мучительно уживаются оба эти варианта. Если в ваших отношениях вы испытываете подобные переживания, важно понимать: все эти болезненные эмоции – наследие вашего прошлого. Травмы привязанности, пережитые в прошлом, оставляют в душе раны: если их не лечить, они не заживут никогда. И это ставит под угрозу нашу жизнеспособность, поскольку мы тратим всю свою психологическую энергию на то, чтобы предотвратить повторение болезненного опыта. Вместо любопытства к миру и людям в нас поселяется осторожность, вместо любви – страх. У нас не формируется доверие к самим себе, и это не позволяет нам ощутить спокойствие и защищенность в дружбе и любовных отношениях. Со временем чувство неполноценности и неуверенности в себе становится основой нашего искаженного представления о себе. Мы лишаемся возможности вырасти в цельную личность, фундамент которой – чувство безопасности, творческая энергия и доверие к миру и людям. Вместо этого мы считаем, что родились ущербными, и отчаянно пытаемся сориентироваться в небезопасном мире, чтобы защитить себя от дальнейших страданий.
Вы ни в чем не виноваты. Очень жаль, что человек, которого вы любили, сумел внушить вам мысль, что вас трудно любить.
Остановитесь, если чувствуете, что вам это нужно. Прислушайтесь к себе. Обратите внимание на любые эмоции или телесные ощущения. Или, может быть, никаких эмоций и ощущений нет? Что бы с вами ни происходило, это нормально. Просто следите за своим состоянием, не пытаясь его изменить.
В дальнейшем мы подробно разберем, как все эти травмы привязанности отражаются на ваших отношениях с людьми во взрослой жизни. Но сейчас я прошу вас усвоить: если вам свойственен какой-то из типов ненадежной привязанности, это не делает вас ущербным или дурным человеком, не делает вас неудачником. Это делает вас тем, кто пережил травму привязанности. Те защитные механизмы, которые помогли вам в детстве справиться с предательством, несправедливостью, отвержением и многим другим, стали вашим спасением. То, как вы реагировали – замыкались в себе, умоляли не бросать вас, искали поддержку, злились, плакали, отшучивались, теряли связь с реальностью, – служило тогда определенной цели: это все, что вы могли сделать, чтобы защитить себя от боли. Однако теперь эти механизмы вам скорее мешают, верно? Вы стремитесь к большему. Вы хотите наконец обрести внутренний покой. Вы хотите любви. Вы хотите научиться доверять себе, открыть свою душу для радости, которую может предложить окружающий мир. Все это возможно. Вы справитесь.
– Я сама себе противна из-за того, что он мне так нужен и что я его так ненавижу, – сказала она своим обычным тоном, бесцветным и отстраненным.
Ее поза казалась расслабленной, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что внутри у нее все кипит. Делать каменное лицо она прекрасно научилась еще в подростковом возрасте: несколько лет подряд у нее были неконтролируемые эмоциональные всплески, которые весьма не одобрялись ее приемными родителями.
Мейси обратилась ко мне, когда ее очередные токсичные отношения, как и все предыдущие, закончились провалом. «Первое, что я чувствую, когда просыпаюсь утром, – это боль. Ничего нового. Она со мной каждый день. Когда-то она сильнее, когда-то слабее, но она всегда вот тут. – Она ткнула пальцем себе в грудь, чуть левее центра. – Всегда, сколько я себя помню».
Несколько недель мы с Мейси путешествовали по ее прошлому – через годы и годы непонимания, отторжения, потерь, горя и травм, – а это острое и болезненное чувство в ее груди было нашим компасом. Мы перебирали образы и воспоминания: младенчество, наполненное пренебрежением… малышка, часами одиноко плачущая в кроватке, бесчисленные и всегда разные незнакомые мужчины, берущие ее на руки… наркозависимая биологическая мать, социальные службы, приемные семьи, удочерившие девочку тетя и дядя, которые так и не смогли ее понять… бессонные ночи, когда она плакала и вздрагивала, прижавшись к груди приемного отца…
Страх. Постоянный страх. Она научилась бояться своей собственной тоски по близости, своих собственных былых переживаний – тех моментов, когда она чувствовала себя беззащитной и слишком привязчивой. Но она научилась справляться с этим, уходя в себя, отгораживаясь и от болезненных воспоминаний, и от других людей.
– Мейси, когда ты в последний раз чувствовала себя в безопасности? – спросила я во время одной из встреч.
Какое-то время Мейси молчала – видимо, перебирая в памяти воспоминания.
– Никогда, – наконец призналась она. – Только вот почему? У меня есть все, что нужно. Умом я знаю, что я в безопасности, но я этого не чувствую. Я думала, что Сорен – это выход. Поначалу мне так безумно хотелось, чтобы он меня полюбил. Любое расставание казалось совершенно невыносимым. Каждый вечер, когда он уходил, я чувствовала какое-то опустошение. Я плакала, кричала в подушку, иногда даже хлестала себя по лицу. Я была тряпкой.
– Значит, тебе так сильно хотелось почувствовать себя в безопасности, что уход Сорена вызывал у тебя ужас, – повторила я. – Сколько лет той Мейси, которая ощущает боль и страх, опустошение, кричит в подушку и так далее?
Она задумалась.
– Она со мной очень давно, целую вечность, но, по-моему, она маленькая. Совсем маленькая. Малышка. Ей, наверное, два. – На ее лице появилось выражение отвращения. – Как это гадко. Разве может взрослый человек так себя вести?
– Кажется, в твоих мыслях и эмоциях что-то изменилось, когда ты задумалась об этой двухлетней малышке. Что произошло?
– Я ее ненавижу, – выпалила она.
Я обратила внимание, что Мейси скрестила руки на груди. Она повернула голову в сторону и отвела взгляд от меня. Она уходила в себя.
– Я кое-что заметила. Можно поделиться? У тебя изменилось выражение лица, когда ты думала о той плачущей двухлетней девочке. Как будто часть тебя не одобряет ее, отвергает. Ты вся как-то напряглась, насторожилась. Такое ощущение, что тебе противна эта малышка.
Мейси цепко взглянула на меня.
– Да. Она мне не нравится. Она жалкая, беспомощная. Да ну ее вообще…
– Значит, одна часть тебя чувствует себя маленькой и беспомощной, как будто ей всего два года. А другая часть тебя не любит эту двухлетку и испытывает к ней отвращение. – Мейси кивнула. – Мне очень интересно: был ли в твоей жизни момент, когда ты нуждалась в любви и заботе, но по какой-то причине была этого лишена.
Мейси долго и с большим трудом подбирала слова:
– Мама меня не любила, – тихо сказала она, и у меня дрогнуло сердце.
Это была тяжелая и болезненная правда о ее травме. Мне захотелось обнять Мейси и как-то облегчить этот тяжелый момент. Но это обесценило бы ее боль, которая была с ней всю жизнь. И я решила дать ей возможность прочувствовать эту боль, поэтому приготовилась молча слушать.
Мейси плакала.
– Почему она меня не любила? Что со мной было не так? Я была плохая?
Вот она – та самая боль в груди, пустота в сердце. Мучительная пустота, которой она так старательно пыталась избежать. Боль была закопана так глубоко, что оказалась старше речи, старше самосознания: тело могло хранить его только в виде острого физического ощущения, а не в виде осознанного, четкого и связного воспоминания. Мейси было слишком больно, и она разрывалась, одновременно умоляя о близости и отталкивая партнера. Так появился стыд.
В такой обстановке, где всем были безразличны ее чувства, Мейси научилась стыдиться своего стремления к привязанности. Еще в раннем детстве она усвоила, что ее потребности никого не интересуют, что ее чувства ничего не значат и что тяга к другим людям – признак слабости. Из-за этого ей было трудно просить о любви, нежности или поддержке, а признать свою боль или уязвимость казалось невозможным. Сама мысль об искреннем проявлении чувств вызывала у нее самое настоящее отвращение. «Просто позорище», – тихо говорила она.
В ходе нашей работы Мейси осознала глубоко укоренившиеся убеждения о себе: она называла себя