Ференц покачал головой.
— Все произошло с точностью до наоборот. Это она меня нашла. — Будь на месте собеседника кто угодно, кроме Адама, он тотчас же призвал бы его к ответу за презрительный тон. — Жюли — превосходная медсестра, а ведь только это и имеет значение, — небрежно отмахнулся Ференц, ставя точку в дискуссии. В небрежности этой явственно ощущалось нечто показное. — Мне передали, ты отказался пить маковый настой…
— Знаешь, Ференц, учитывая, что ты на протяжении многих лет занимался подпольной деятельностью, притворщик из тебя никудышный. И обворожительная улыбка, возможно, обманет твою дочурку, но только не меня. — Адам сощурился: — Что ты пытаешься от меня скрыть?
— Пустяки, Адам. Оставим все как есть.
Не в привычках Ференца было уходить от ответа, размышлял Адам, наблюдая за братом. Тот, засунув руки в карманы, стоял у окна, сосредоточенно разглядывая дворик. Внезапно Адам решил разгадать тайну любой ценой. Кто же эта девушка? Он лихорадочно перебирал в уме возможные варианты. Дойдя до единственного, хоть сколько-нибудь правдоподобного объяснения, Адам громко рассмеялся:
— Признавайся, Ференц, она — моя племянница или наша сводная сестра?
Ференц обернулся и встретился взглядом с братом. На мгновение ему захотелось, чтобы Адам остался в неведении, поверив в одну из этих версий.
— Нет, — покачал он головой. — Ни то ни другое.
— Черт подери! — Адам приподнялся на локте, поморщившись от боли. — Так кто она? И какого черта ты не желаешь мне сказать?
Ференц сдался. Он знал, что рано или поздно настанет момент, когда придется открыть Адаму правду.
— Потому что она — русская.
Во взгляде Адама вспыхнули ненависть и холодная ярость. Затем он вспомнил, как несколько дней назад на краткий миг соприкоснулись их губы, и ярость превратилась в бешенство. Но в глазах старшего брата по-прежнему читалась настороженность.
— И это еще не все, верно?
Ференц глубоко вздохнул.
— Она — княжна Жюли Муромская. По-русски — Юлия.
— Так… — Адам призвал на помощь все свои силы, чтобы выговорить вслух имя негодяя, который похитил Илону и бросил его умирать в луже собственной крови. — А Борис Муромский…
— Ее дядя.
— Как ты мог? Как ты мог позволить ей прикоснуться ко мне? — воскликнул Адам. Каждое слово сочилось ядом, точно рана, оставленная отравленным лезвием. — Или ты придерживаешься гомеопатических теорий: дескать, русская медсестра исцелит меня от ненависти к русским?
— Я долго думал, прежде чем принять решение.
Брат презрительно фыркнул, и Ференц почувствовал, что его терпение вот-вот иссякнет.
— Черт тебя дери, Адам, я хотел обеспечить тебе наилучший уход, и помочь тебе способна только эта девушка!
Он принялся нервно расхаживать по палате. Как объяснить, что Жюли наделена даром исцелять? Подобным талантом не обладают и врачи, не то что медсестры. Внутренний голос подсказывал Ференцу — и раньше, и сейчас, — что только Жюли может спасти брата.
— Кроме того, Жюли никоим образом не причастна к твоим бедам. — Ференц резко повернулся на каблуках. — Никоим образом, слышишь! Ее родители вынуждены были покинуть Россию после декабрьских событий 1825 года. Они — изгнанники так же, как и ты, потому что боролись и потерпели поражение.
— Убирайся отсюда, Ференц! И больше не смей ее ко мне присылать!
— Адам…
Адам встретил взгляд брата и намеренно не отвел глаз.
— Уходи. — Он демонстративно отвернулся к побеленной стене. — Оставь меня.
Он не станет о ней думать. Ни за что не станет. Он будет думать об Илоне. Адам закрыл глаза и попытался представить лицо своей юной возлюбленной, но, как ни старался, видел лишь отдельные черты, которые не складывались в цельный образ.
Четыре года неутихающей боли и полной беспомощности научили его контролировать мысли, направлять их в нужное русло. Только это и спасло Адам от бездны отчаяния, куда его ввергали физические муки, чувство вины и собственное бессилие. Так почему же сейчас воображение вышло из-под контроля, отказываясь повиноваться приказам? Словно зажило собственной жизнью: дразнит его, провоцирует…
Адам боролся до последнего. Зная при этом, сколь уязвима его броня. Разве он не возненавидел девицу с первого взгляда?
«Лжешь!» — возразил внутренний голос. Но Адам не внял ему. Разве он не понял, что девица порочна и гнусна еще до того, как узнал, что она — кровная родственница человека, который порочен, гнусен, даже хуже того!
«Ты несправедлив!» — запротестовала совесть. Но Адам не стал прислушиваться.
В комнате сгустились сумерки, затем воцарилась тьма. Пришла ночь. А вместе с ней — те часы, что лишают сил даже героев. Те часы, когда даже уверенные в себе люди оказываются во власти сомнений. Адам цеплялся за свою ложь, свою несправедливость, свою ненависть отчаянной хваткой, потому что понимал: в противном случае мысль о том, что он никогда больше не увидит Жюли, покажется невыносимой.
Когда же он наконец забылся тревожным сном, грезил он о Жюли.
Жюли издалека заметила доктора Батьяни: тот неспешно поднимался на крыльцо. Она набросила капюшон и замедлила шаг. Впервые с тех пор, как поступила на работу в клинику, Жюли не торопилась к больным. Впервые ей захотелось избежать встречи с Ференцем.
Вздорная дурочка! Сколько раз Жюли отчитывала себя за то, что так безнадежно влюбилась в доктора Батьяни! Сколько раз пыталась убедить себя отречься от этого чувства! Но где найти силы, если каждый день трудишься бок о бок с самым замечательным человеком на всем белом свете? Человеком, который спасает и исцеляет!
Жюли увидела: ее кумир остановился перед дверью, явно поджидая медсестру. Он не улыбался. Напротив, темные брови сошлись над переносицей, в лице читалась тревога. Забыв о смущении и боли в сердце, Жюли ускорила шаг.
— Вы не зайдете ко мне в кабинет до начала обхода, сестра Жюли?
— Что-то случилось? — Она потянулась к его руке и тут же вспомнила, что не имеет на это права. — Вашему брату сделалось хуже?
Ференц пожал плечами.
— Можно сказать и так. — Во взгляде золотисто-карих глаз он прочел сострадание, но обожания не разглядел. Если врач и ощущал неловкость, то только в преддверии неприятной беседы. — Я жду вас, — повторил он и заторопился прочь.
Жюли осторожно приоткрыла дверь. Доктор Батьяни стоял у окна. Едва девушка переступила порог, он заговорил:
— Помните, я просил вас не упоминать о вашей национальности в разговоре с моим братом?
— Разумеется. Вы говорили, что ему пришлось немало вытерпеть от моих соотечественников, когда русские войска заняли охваченную восстанием Венгрию. Я ни слова не сказала Адаму. — Оробев, Жюли отпрянула назад. — Клянусь вам!
— Знаю. — Видя горе и неподдельную искренность Жюли, Ференц поневоле смягчился. — Я сам ему сказал.
— Но…
— Адам стал расспрашивать о вас. Когда я попытался уйти от ответа, он… — Ференц замялся, не желая повторять слова брата. — Словом, довольно и того, что я назвал ему ваше имя. — Он решил умолчать о том, что дядя, которого Жюли никогда не видела, причинил Адаму непоправимое зло. Эти сведения делу не помогут, только огорчат ее понапрасну. — А теперь…
— …Теперь он не желает принимать мою помощь, — докончила Жюли.
Врач кивнул с убитым видом.
— А вы? Чего хотите вы? — Дыхание у Жюли перехватило: она говорила об Адаме Батьяни, но имела в виду нечто другое.
Ференц подошел совсем близко и, улыбаясь, сжал ладони Жюли в руках, не подозревая о скрытом подтексте ее вопроса.
— Я не могу объяснить. Опыт врача и ученого подсказывает мне: этого быть не может! — Он ласково погладил хрупкие пальцы. — Но ваши руки творят чудеса. А Адама спасет только чудо!
Жюли ждала отнюдь не этих слов, но, когда Ференц улыбался ей своей неотразимой улыбкой, она ради него, не дрогнув, вошла бы в ворота ада.
— Я сделаю, что смогу, — тихо заверила Жюли.
— Этот негодник станет вас изводить. — Ференц отпустил ее руки.
— В таком случае ничего нового не произойдет. — Теперь, когда пальцы их более не соприкасались, к ней вернулись и голос, и чувство юмора. — Верно?
Ференц невесело рассмеялся:
— Верно. Он и прежде не был образцовым пациентом, так?
— Он поправится и с моей помощью, и без нее, — заметила Жюли, вспомнив решимость во взгляде Адама. — Он твердо намерен выздороветь.
Ференц кивнул. Адам одержим местью — вот причина его жизнестойкости. Но жить нужно не ради мести. Может статься, эта юная особа заставит его взглянуть на жизнь по-другому. И все же, когда Жюли покинула кабинет, врач ощутил смутную тревогу и подумал, уже не в первый раз, не слишком ли многим рискует из любви к брату?
Жюли прижала руку к груди, пытаясь унять неистовое биение сердца. Разве она не привыкла к выходкам Адам? Станет ворчать и жаловаться. Поглядит на нее хмуро и недовольно, точно обиженный мальчишка, — так и хочется взъерошить ему волосы!
Решительно вздернув подбородок, Жюли распахнула дверь. Угрюмый взгляд Яноша она попросту проигнорировала. Едва слуга вышел из палаты, пробормотав сквозь зубы нечто нелестное, Жюли поспешила к пациенту.
Адам услышал, как щелкнул замок, и отвернулся к стене. Беспокойная ночь и спутанные обрывки сновидений вконец измотали его. Какая разница, кто пришел делать ему перевязку! Слабый аромат вербены знакомо защекотал ноздри, и Адам возмутился: с какой стати этот образ преследует его не только во сне, но и в часы бодрствования! Когда благоухание усилилось, он резко повернулся, позабыв об осторожности, и дыхание перехватило от боли.
Эмоциональное потрясение застало его врасплох. Гнев блокировал сознание, словно прочная каменная стена. Но искрометная радость шутя пробила преграду, на одно безумное мгновение ослепив больного. А вместе с нею нахлынул страх — страх утратить самообладание.
Во взгляде Адама отразилась целая гамма чувств. Жюли затруднилась бы подобрать им всем названия, однако то, что она увидела, растрогало ее до глубины души. Она водрузила на стол поднос с бинтами и корпией и шагнула к кровати.