— Боишься? — Дробышев поднял глаза.
— Просто не хочу.
— А я думал, ты сильный, Степан.
— Такой, как есть.
— Сумей сломить свою амбицию.
— Это несерьезно, Георгий Николаевич, — Лозовой встал.
— Ну, понятно, человеческая судьба — пустяк, из-за которого не стоит копья ломать! А надо бы с людьми — по-людски. — Глаза Дробышева сверкнули.
— Мне это… трудно.
— Ну да, трудная должность на земле — быть человеком!.. — согласился генерал.
Дробышев поднялся. Растерянно поморгал глазами, Медленно покачиваясь из стороны в сторону, тяжело зашагал к двери.
— Будьте здоровы, Степан Степанович, — как бы небрежно коснулся пальцами козырька.
— Спасибо, что зашли, — голос у Лозового сухой, приглушенный.
Дробышев обернулся, поспешно пожал ему руку, пробежал глазами по носкам модных ботинок Лозового. «Трус ты, Степан!» — мелькнула у него мысль.
Мгновения, пока они сделали несколько шагов к двери, настолько отдалили их друг от друга, что обоим показалось, будто их судьбы шли всегда разными путями.
Проводив Дробышева до коридора, Степан Степанович тронул за локоть секретаршу:
— Чаю, Нинель Сергеевна! Крепенького!
Старался держаться весело, как и подобает после встречи с фронтовым товарищем.
И вскоре открылась дверь. Зная по опыту, что секретарши всегда посвящены в самые неприятные дела своих шефов, хотя им никогда не говорят о них, Лозовой следил за лицом и движениями Нинели Сергеевны. Конечно же она старалась делать вид, что ей ничего не известно. Поставив чай на стол, тотчас удалилась. И, глядя на этот чай, Лозовой уже вдогонку ей сказал спасибо. Он вдруг понял всю неестественность своего поведения: если это был фронтовой товарищ, то почему же не угостил его хотя бы чаем?! Такого не скроешь от Нинели Сергеевны!.. Да ведь и Дробышев слышал из коридора, как он фальшивил: «Чаю!.. Крепенького!..»
Прежняя уверенность в себе мгновенно пропала, на душе стало тоскливо. Вот тебе и маленькая частность! Казалось бы, что она значит по сравнению с основным делом? Но чем дольше живешь, чем большего достигаешь, тем сильнее чувствуешь, что жизнь все строже, все требовательнее к тебе. И куда идти дальше — к себе или от себя? Выбирать тебе самому… Когда он вызвал Нинель Сергеевну и попросил связать с Заречьем, с райкомом партии, она ничуть не удивилась ни этой просьбе, ни тому, что нетронутым остался чай.
Взяв трубку, старался говорить спокойно. Хотите вернуть Маковея во Вторую школу? Ну что ж, пусть остается директором, хотя он предлагал Маковею лучший вариант… Да, это было бы воспринято не иначе как стремление выпутаться достойно. Но достойнее будет, если все станет на свои места… Если это будет воспринято как извинение, то пусть так и воспринимается…
Зоряна вернулась в Подольск другою, словно бы присмиревшей, притихшей. Она и верила и не верила в то, что полюбила по-настоящему. Не могла уже увлекаться, как прежде, — от нечего делать, — не искала в этом развлечений. Все, что до сих пор жило в душе, казалось шатким, ненадежным. Она напоминала человека, который после долгого, трудного плавания сошел наконец на берег, — еще качалась перед глазами земля, и все представлялось зыбким. Однако теперь она твердо знала, что это — ее берег, прочный, скалистый, могучий…
И работала теперь по-другому. Быстро, умело, как прежде, но уже без былой суетливости. Не слышно было и ее звонкого смеха, — а прежде она любила переброситься словами, шутками, превозмогая шум цеха. Теперь после смены она уже не спешила первой выскочить за ворота. Заговаривала со сменщицей у ткацких станков, что-то ей показывала. И выходила уже одна.
Шла аллеями заводского парка, потом по мосту через реку, вступала в тень высоких крутых склонов, на которых уже загорелись вечерние огни. Шла одна в шумном людском потоке, не расставаясь со светлой грустью ожидания.
Чего она ждала? И сама боялась признаться: Андрея. Он остался там, в столице, вместе со своими заботами и борьбой. Изредка звонила ему домой. Каждый раз он просил: звони чаще! Но часто, слишком часто его не оказывалось, и она понимала: у него какие-то важные дела!..
Переставала звонить и со страхом замечала, что не может жить без его голоса. И опять бежала на телефонную станцию… А потом снова переставала звонить.
Кто она ему?
В июне поехала на сессию, последнюю, выпускную сессию в технологическом институте. Но, даже получив диплом инженера, не напомнила ему о себе. Не позвонила. Ведь Андрей должен был знать, что она на сессии, мог бы и сам разыскать, если бы очень хотел.
Встретила Якова Ефимовича, кинулась к нему, как к родному, даже расплакалась. Но не стала отвечать на его нетерпеливые расспросы, пообещала зайти, непременно позвонить и быстро исчезла…
Дома по вечерам включала все лампы, чтобы было светло как днем. Ходила по саду, набирала ледяной воды из колодца, умывалась. Это немного успокаивало. Потом возвращалась обратно в дом, где ее ждали знакомые, добрые вещи, от них веяло теплом.
Зоряна жила одна в четырехкомнатном доме. После того как не стало матери, отец перебрался на соседнюю улицу, к своей второй жене. Старший брат наведывался только в отпуск, когда возвращался из дальнего плавания. Недавно женился, жил в Одессе, звал Зоряну к себе в гости, обещал познакомить с первым женихом города — капитаном, морским волком, который будто бы заочно влюблен в нее по фотографиям…
Нынче воскресенье. Зоряна дома. Знойный день наконец вошел в предвечерье, дохнул прохладой окрестных дубрав и рощ.
Вышла на улицу — скорее аллею из дубов и сосен, потому что их поселок, как и другие рабочие поселки вокруг Подольска, расположен в густом лесу. Деревья сохранились. Более того, каждое дерево было под охраной закона — никто не имел права срубить хоть одно на своем, участке без разрешения поселкового Совета.
Вспомнилось Зоряне, как когда-то они с Антоном бродили по улицам, восхищались шумом леса, прислушивались к далекому грохоту электрички. Вот на этой скамейке, возле клумбы с розами, она ждала его целых два часа!.. А там, на озерке, они как-то ужинали жареным карпом. И было им так весело!
Вот телефонная будка… Бывало, Зоряна названивала отсюда Антону. И всегда слышала ласковые слова, уверения. Последний раз, уходя, она ждала, что все это повторится. Даже надеялась, что он остановит ее, догонит, вернет. Будет клясться в любви. Но нет. Пришлось самой ставить мучительную точку…
Все-таки он помог ей лучше познать себя и понять другого человека. Но… неужели Батура не смог оценить ее искренности, ее любви? Неужели за хлопотами, пускай и важными, значительными, забыл ее? Может быть, и ей нужно забыть Андрея? И успокоиться…
У Зоряны даже голова закружилась от этих мыслей. Она опять побежала на почту. Влетела в кабину и еще не знала, что нужно сказать Андрею, как будет говорить с ним, но чувствовала — сейчас непременно скажет ему самое главное. Долго никто не брал трубки. Потом отозвался женский голос. Мать!
— Андрея нет дома. Что передать?
Что передать ему? Что она хочет слышать его голос.
В маленьком почтовом отделении было тихо и безлюдно. Солнце скользило лучами по лакированной мебели. Молчали переговорные кабины. Зоряна села в углу, в низенькое кресло, обхватила руками колени. На улице прогудела и замолкла машина. Кто-то приехал. Вот слышны быстрые, легкие шаги. Все ближе. От неожиданности вздрогнула — Антон! Он сразу увидел ее, подбежал.
— Это ты? А я тоже сюда… хотел позвонить. — Огляделся виновато и вдруг заторопился: — Давай-ка выйдем на улицу, здесь душно… Сколько времени я тебя не видел! Здравствуй, милая. Где ты пропадаешь? Совсем отбилась от рук, куда-то исчезла.
Антон говорил с мягким укором в голосе. Неужели он в самом деле еще не забыл ее?
— Что теперь об этом говорить, Антон. Ты хорошо знаешь, что все давно в прошлом.
Гутный удивился.
— Ты несправедлива. Сама же бросила меня. Я не удерживал. Как было, так и было.
— Не надо оправдываться. Может, я и сделала первый шаг оттого, что ты хотел этого…
— А чего же ты хотела, Зоряна?.. Я знаю! Ты хотела какой-то особенной любви.
Зоряна рассмеялась:
— Я лично хотела только искренности.
— Неужели ты думаешь, что я тебя обманывал?
— Я думаю, скорее всего обманывался ты сам. И боялась, что ты это поймешь, да уже будет поздно. Но теперь что-то во мне умерло.
— Слушай, Зоряна, если у тебя осталась хоть капля тепла ко мне, поедем сейчас куда-нибудь прогуляемся. Я с машиной. Ты помнишь наши березы? — Антон коснулся ее плеча, точно хотел обнять, но тут же отнял руку.
Она внимательно разглядывала его, будто видела впервые: неужели он всегда был таким ненатуральным! Неужели всегда бросал вот такие цепкие взгляды в сторону, на встречных прохожих, женщин, не переставая говорить с нею? И эти жесты, рассчитанные на эффект, — может прикосновением показать, что он все помнит, и тут же отойти, отстраниться, сделать вид, что это лишь невинный дружеский жест…
— Я не могу, друг мой. Я должна дождаться…
— Кого?
— Одного человека. Я должна с ним поговорить.
— Ты… у тебя есть кто-то? Скажи честно, ты влюбилась?
— Что ты, Антон. Я не умею влюбляться — ты это знаешь. Я люблю. Но признаюсь, страшно боюсь новой ошибки. Ты понимаешь, о чем я…
— Ты меня дразнишь! Брось! Я ничего не хочу слышать. — Он говорил отчасти вкрадчиво, отчасти капризно, как ребенок, который не верит, что ему в чем-то отказывают.
— Я думала, тебе приятно услышать такое.
— А я не знал, что ты можешь быть такой жестокой.
— Я жестока.
— Но я ведь к тебе со всей душой, как к другу. Надеялся…
— Спасибо за надежду, Антон. Но на этот раз оставляю тебя наедине с твоими надеждами.
Гутный хотел что-то сказать и не находил слов. Поспешно пожал ей руку, зашагал к машине. Зоряна, однако, не была рада этой маленькой мести.
Она долго ходила по улицам поселка и не заметила, как надвинулась тяжелая сизая туча, как качнулись кроны деревьев. Быстро темнело. Набегала гроза. Над зелеными массивами лесов раскололось небо, метнулись мечи молний — и оглушительные удары грома сотрясли землю. Зоряна закрыла ставни окон, заперла за собой двери. И все же ей казалось, будто кто-то ходит по комнатам. Свет не зажигался. Наверно, повреждена линия. Искала спички, чтобы зажечь свечу, — в темноте не нашла. Легла на тахту, укрылась покрывалом и вслушивалась в раскаты грома. Вот сейчас она сосредоточит мысль и пошлет через пространства свое заклинание, мольбу.