ться дальше. Той же дорогой — единственной для нее, желанной и неповторимой…
Прошлой осенью на художественную выставку попало несколько ее пейзажей. Критики деликатно обошли их молчанием. Коллеги привычно обошли взглядами. Дело обычное. Будничное. Приехали гости — слишком важные, чтобы Ляна могла о чем-нибудь посоветоваться с ними. Да и о чем? Главное о себе она знает.
Вскоре гости уехали. Но на следующий день Ляна неожиданно встретила одного из них в выставочном зале. Густые волосы с проседью, но лицом еще не стар. Волосы как-то по-мальчишески упрямо встопорщились над высоким лбом. Небольшие, живые, светло-синие глаза, казалось, серьезно взвешивали каждый мазок на ее этюдах… Ляна остановилась рядом.
— Вы не знаете, кто автор этих пейзажей? — обернулся он к ней.
Кровь ударила в лицо. Гость разглядывал ее любимый «Рассвет». Сквозь туманное марево еще не видно солнца, только первый луч его вызолотил журавлиную стаю…
Ляна смутилась, подбирала слова для ответа, но гость опередил ее:
— Поздравляю! Это — прекрасно.
— Спас… сибо… — еле выговорила.
— И это — тоже ваша? — Гость подошел ближе к картине, чтобы прочитать фамилию автора. — О… это что-то, знаете… Но почему такая грусть? Ведь осень — золотая! А ваши березы так прощально трепещут ветвями…
— Но и осень пройдет…
— Вам удается как-то нагнетать настроение. Прекрасно!.. Я рад знакомству с вами. Но я, кажется, себя не назвал: Борис Гуевский. — Он внимательно заглянул ей в лицо.
Ляне стало неловко.
— У вас есть еще что-нибудь… в таком роде?
— Да. Но ничего особенного…
— Если позволите, я загляну к вам в мастерскую. У меня месяц свободный впереди. Вот мой телефон, — Гуевский протянул визитную карточку, еще раз заглянул в глаза… Ей показалось — сердце екнуло. Ну да, так и станет она приглашать его в свою мастерскую. Как же… И неожиданно для себя сказала:
— С большим удовольствием. Буду рада…
С той минуты у Ляны началась другая жизнь. Какой-то внезапный, стремительный подъем, какой-то водоворот душевных сил. Смелость в руках, уверенность в себе, в своем призвании…
Гуевский заходил часто. Ляна волновалась. Ждала его прихода. Он редко высказывал свое мнение. Понимал — это еще не законченные работы. Видел законченными. Но ничего не говорил. Ляна была благодарна ему за молчание. И за ум, избороздивший лоб морщинами, и за голубые искорки радости, вспыхивавшие под ресницами. И за округленные по-детски губы — эта гримаса сосредоточенности ей страшно нравилась.
Накануне отъезда Гуевский зашел в мастерскую. Устало опустился в углу на стул… Сосредоточенно-пристально смотрел на нее из-под непослушной волны волос.
— Завтра я уезжаю. Мне жаль… Мне будет не хватать вас. Но я обещаю — буду писать!
Ляна замерла. Заметила: вокруг его губ залегла горькая подковка — две борозды. Но молчала. Чувствовала, этот человек с пристальным прищуром глаз сейчас уйдет отсюда — и в ее жизни потеряется что-то важное…
— Можно сказать? Вы сегодня какая-то особенная. Только не употребляйте никогда этой помады. Будьте всегда такой, как сегодня.
От неожиданно невежливого замечания ее мысли пришли в какой-то порядок.
— Помады? А-а… У меня нынче не было настроения для косметики. Заработалась… — Она покраснела, как девушка, до слез в глазах.
— Могу только поздравить вас с этим. И позавидовать. Кажется, у меня тоже появилось творческое настроение. Надо ехать!..
— Вы добрый? — вдруг спросила Ляна.
— Я? Не знаю. Но мне всегда везло на добрых людей, они уделяли и мне частицу своей доброты. А вы знаете, можно иногда страдать от чрезмерности любви. Не знаете?.. Вот так. А я именно такой экземпляр, который в своей жизни страдает от избытка любви, от чрезмерности ее. Единственный выход — отдать себя в жертву.
— Это ужасно. Вы такой безвольный?
— Кто знает… А может, слишком волевой…
Гуевский попрощался и тихо вышел из мастерской. Ляна все стояла перед окном и не заметила, как закатилось за крыши домов солнце, как сумерки незримо начали вливаться в комнату, в ее глаза, в ее душу…
На следующий день ветры нагнали с реки или из лесной дали тяжелые черные тучи. Они как-то неожиданно подступили со всех сторон. Пассажиры аэропорта беспокойно поглядывали на небо. Дикторы радиоузла торопливо объявляли посадку на очередные рейсы. Гуевского нигде не было.
Ляна нервно ходила перед зданием аэровокзала, по площадке, устланной квадратами бетонных плит. То и дело подъезжали такси, высаживали новых пассажиров. Она уже собралась было возвращаться домой и тут увидела, что из машины, раскидывая полы плаща и размахивая портфелем, выскочил Гуевский.
— Вы?
— Я… хотела пожелать вам счастливого пути…
— Какая приятная неожиданность! Не каждый день жизнь дарит нам такие сюрпризы! Ульяна Павловна, вы растрогали меня до слез.
— Что вы! Я так благодарна вам за внимание. И ваши советы… И все… Я так буду ждать ваших писем.
Ее голос предательски дрогнул. Она отвернулась, а Гуевский решительно взмахнул гривой волос.
— Не хотел признаваться. Теперь скажу. Я долго буду помнить вас. Долго… Мне нелегко будет все забыть. Но я должен быть благодарен судьбе за встречу с вами.
Дни мчались в невиданной ярости работы. Появлялись новые замыслы, новые решения. Письма приходили, но их так долго надо было ждать! Перечитывала их постоянно, по утрам. Они наполняли ее радостью, добром, согревали теплой улыбкой, каким-нибудь словом-воспоминанием… Куда девались ее тревога, разочарование. В глазах появился особенный нетерпеливый блеск, в руках — неукротимый порыв. Исчезла сухая уравновешенность, трезвая логика. Исчезло ощущение предела своих способностей и возможностей. Она теперь, казалось, все могла! Верила в бескрайность умения, в его всеохватность.
У нее начались маленькие успехи. С энтузиазмом написала Гуевскому, что две ее картины куплены музеем, а одна отобрана на всесоюзную выставку…
Ответа на это письмо не пришло. Борис не разделил ее радости? А почему, собственно, этот признанный всеми мастер должен радоваться ее маленьким удачам? Писать ей он не обязан. В каких-нибудь закоулках памяти, может быть, и сохранит впечатление о ней как о чем-то пройденном в жизни… И то хорошо! Смешная женщина — она почему-то забыла границы, которые отделяют одного мастера от другого, которые в конечном счете одних возносят на пьедестал, а других ставят у подножия этого пьедестала. Ребяческая наивность!.. Он и держался с нею как с ребенком — ответил несколько раз. А теперь у нее все в порядке — вот и нет нужды ни утешать, ни давать советы. Ребенок встал на собственные ноги и делает первые свои шаги.
И, однако, мучительно хотелось узнать, почему же все-таки ее забыли? Ну да, она писала обо всем чересчур откровенно, чересчур доверчиво. А надо было сдерживать себя. Писать сухо и деловито.
А после пришла еще приятная новость — победа на конкурсе. И так хотелось поделиться с кем-нибудь. Иначе эта новость потускнеет и обесценится!
…Утром того понедельника Ляна собралась на прогулку. Ни о чем не думала в этот хмурый дождливый день. Спокойно-размеренно шла по улице, засунув руки в карманы, вбирая глазами все, что попадало в поле зрения на многолюдной улице многолюдного города.
Вдруг очутилась перед витриной. Еще не знала, зачем остановилась, а глаза сами как бы выхватили темно-коричневую лакированную сумочку. Вот деталь, которой ей не хватало!
Через пять минут Ляна уже шагала дальше, довольно размахивая новой покупкой. «А теперь хоть и на свидание!» — сказала приветливо продавщица.
— Ну что ж, можно и на свидание! — засмеялась Ляна и подумала: до этого свидания ей слишком далеко!
И тут ее остановила афиша: «Заказывайте билеты на самолеты по телефону 075». А что, если?..
…Самолет мягко коснулся земли и покатился по полю. Наконец тишина ворвалась в уши. Пассажиры спокойно выходили. Ляна вышла последней и направилась к телефонной будке. Начала набирать номер. Пальцы дрожали — диск срывался. Нет, так не годится. Вышла из кабины. Посидела. Она должна говорить абсолютно спокойно. Даже беспечно.
Подняла глаза. Серое небо. Мутное серое небо и там, дома, и здесь… Разметанные ветром тучи… мокрый тротуар. Несколько почернелых березовых листьев.
Вторая попытка позвонить оказалась удачной. В трубке она сразу же услышала знакомый голос. Борис, должно быть, тоже узнал сразу, но ей показалось, что ему хочется сделать вид, будто он ее не узнал. Слишком уж равнодушно прозвучал его ответ на первые слова Ляны: «Добрый день. Когда вы видите страшные сны?»
— Когда вижу? Редко. Только по воскресеньям.
— Плохо.
— Конечно. Чаще не бывает. Но и на том спасибо. — Сдержанность в голосе или безразличие сразу погасили ее радость.
— Простите за беспокойство. Боялась, не случилось ли чего-нибудь… Вы не ответили мне… — Ну что она плетет! Не то!.. Не то сейчас нужно говорить! Отчаяние перехватило горло, голос обиженно оборвался… К чему эта откровенность!.. Такой лакированно-ровный тон ответа! И ни крохи искренней радости…
— Хлопоты, знаете, работа, работа… Всюду проблемы… Не поспеваешь… — Она жадно вслушивалась в шаблонные слова, умело скрывавшие нотки раздражения. Отчего они — от воспоминания о каких-то своих неприятных, нерешенных проблемах или от ее настойчивых расспросов…
Вслушивалась. И где-то, каким-то десятым чувством понимала, что песня ее оборвалась. Что она все утратила, ничего не найдя… Это было почти невероятно…
— Алло! Алло!.. Вы слушаете?
— Да…
— Как вы живете? — голос Бориса чуть теплеет.
— Прекрасно! — ее голос звенит обманчивой бодростью.
— А где вы? Где вы сейчас? Здесь? У нас? Слышно так, словно вы рядом.
— Чудеса современной автоматики. Иногда бывает. Я рада, что у вас много работы, много проблем. Желаю удачи!
— Постойте, постойте… — Борис, казалось, начал о чем-то догадываться. — Вы, наверно, хотели что-то сказать?
— Больше ничего. Прощайте!