У нее свои друзья: Коля Куренной, Мирослава, Вася Нечипоренко… Все молодежь. Уже новое поколение поднялось в их институте. Ольга им в матери годится, но чувствует себя с ними хорошо, как ровесница. Интересное поколение — талантливое, требовательное к себе. Но, к сожалению, и не без недостатков! Предпочитают идти напролом. Чтобы скорее! Вот и ранят колючками подошвы, или яма на пути подвернется…
Вот как Мирослава. Это ее необдуманное замужество… Слепота, увлечение. Впервые увидев Максима, Ольга Петровна уже почувствовала к нему какую-то неприязнь. Красивое лицо. Говорят, способный архитектор, талант. А все же… Как он следил за своими новыми ботинками — шагу боялся ступить в сторону, чтобы не сойти с тротуара и не запылиться. Ольга Петровна привыкла к мужу и его друзьям-геологам, они были полной противоположностью Максиму. Эти веселые и дружные люди больше заботились о рюкзаках, о теплых и удобных спортивных костюмах да еще о своих бесчисленных камешках, которыми заполоняли все ее шкафы и серванты. Удивлялась: ее гости не замечали нового мебельного гарнитура в квартире, зато быстро обнаруживали новый камень где-нибудь за дверцами шкафа и возмущались, почему такая красота скрыта от глаз! Приходили представители и других профессий — всё их друзья, а среди них и неугомонный Михайло Чайка с экспериментального машиностроительного.
Чайка следил, как пополнялась их домашняя коллекция щедрыми подарками то с Урала, то с Карпат. И, наверно, втайне мечтал о чем-то своем… Это не Максим, не «дистиллированный» инженер из-под мамочкиного зонтика!.. Вот такого бы хлопца Мирославе! Да что…
Кто-то позвал Ольгу к телефону. А-а, снова нужно переносить бумаги в архив.
По коридору стремительно шагает высоченный Соцкий. Он всегда ходит быстро, гордо подняв седую голову. Точно боится опоздать куда-то. Любопытный, в общем, человек! Вот только… зачем он так незаслуженно обидел Славу?
— Ольга Петровна, ну, что вы скажете? — Это его обычный вопрос при каждой новости, о которой он хочет немедленно узнать ваше мнение.
— Скажу одно: хорошо, когда люди ошибаются в лучшую сторону, Олег Евгеньевич.
— Да, да… — Трескучий смешок выпорхнул из-под его мелких зубов. — Отказался, значит. Великодушно!.. — Не поймешь, в восторге он или осуждает. И вдруг кинул вкрадчиво: — Впрочем, что сказать, когда ничего не известно? — В уголках плотно сжатых губ играет ироническая улыбка.
— Вы о чем?
— Да о том, что премия-то — имени Ольшанского.
— Не понимаю. Что же с того?
— А то, что, говорят, в свое время они крепко повздорили.
— Это бывает, — сокрушенно покачала головой Ольга.
— Так-то оно так, милая Оля. А все же Ольшанский — величина в науке. К тому же в прошлом активный участник антифашистского подполья. Осип Путинец, когда возвратился домой, нам все доказательства представил. А наш Борис Николаевич, который с Ольшанским после войны работал, сколько воды намутил вокруг его дела! Ого! Каких только грехов ему не приписывал!
— Вот оно что… — На лице Ольги Петровны замерло удивление. — Но Медунка, может, тогда и не знал этой деятельности Ольшанского… — Ей, казалось, хотелось оправдать Бориса Николаевича.
— Ну да, не знал. А может, не хотел знать.
— Вы думаете…
— Я ничего не говорил. Бегу к шефу. Зачем-то звал старик.
В это время в дверях появился директор:
— А, Олег, здравствуй. Не знал, что я и для тебя уже старик. Я-то думал, только для молодых, которые еле-еле перышками обрастают, а уже на тебя с трибун чирикают.
Добрая улыбка собрала вокруг его глаз желтоватую кожу. Доля, как всегда, гладко причесан, приглажен. Белые, как молоко, волосы, казалось, отбрасывали на лоб светлую тень, она делала его моложе.
Соцкий на секунду покраснел. Это могла уловить только Ольга Петровна. Она поспешила рассеять неловкую паузу:
— Ой, Макар Алексеевич, вас так называют любя. Правда. Это от доброго сердца.
— Ольга Петровна, разве я уже в том возрасте, когда не понимают шуток! Входите же в кабинет, входите…
Он обнял за талию Соцкого, легонько взял и Ольгу под руку. Директору что-то нужно было от них. Приготовился к длинному разговору.
— Садитесь, — приглашал радушно. Голос у него сипловатый. — Я хотел с вами посоветоваться… — Медленно уселся в своем кресле, в раздумье потер лоб. — Какая-то суета началась у нас в институте. Почему? Меня глубоко удивляет такое недоброжелательное отношение к Медунке кое-кого из наших коллег. Что это? Зависть? Но он — работящий, неугомонный. Вы посмотрите, сколько у него всего написано!
Макар Алексеевич указал глазами на полку в книжном шкафу, заставленную книгами, журналами, брошюрками с именем Бориса Николаевича на обложке. Эту полочку приготовили, еще когда выдвигали его на премию. Директор и сам внимательно обвел слегка удивленным взглядом эту литературу, точно впервые увидел ее.
— Какой-то нездоровый интерес к его особе, — задумчиво продолжал Доля. — Это плохо. Может быть, я в чем-то и ошибаюсь, но это досадно. Я хотел бы знать правду. Почему это так? Вот вы, Олег Евгеньевич… Только, пожалуйста, начистоту…
Соцкий удивленно поднял широкие редковатые брови, заерзал на месте. Ситуация не из легких. Сказать правду можно, но ведь это ничего не изменит. Только ему лишняя неприятность. Шеф скажет: а почему ты раньше молчал? Когда выдвигали, когда обсуждали… А теперь, подумает, зависть точит твою душу… Отказаться — тоже нельзя.
— Видите ли… — Олег Евгеньевич невесело усмехнулся. — Дело в том… У нас такие сообщения всегда вызывают большой интерес. Почему, как… Не откажись Медунка, все обошлось бы.
— Гм… Не совсем ясно… — Макар Алексеевич устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Как бы сказать… — Олег Евгеньевич закусил полную нижнюю губу, стиснул пальцами тяжеловатый подбородок.
— А вы прямо говорите, как думаете, — нотки иронии зазвучали в голосе директора.
Олег Евгеньевич спрятал зрачки под короткими белесыми ресницами. Ольга тоже напряглась…
— Видите… — начал медленно Соцкий. — Кому-то, возможно, не понравилось, что Медунка идет напролом…
— То есть зависть, вы хотите сказать?
— М-м… Пускай и так…
Директор вздохнул. Расправил плечи. Как будто сбросил с них какую-то тяжесть. А в глазах — прежнее сомнение.
— Из ваших слов я не вижу, друг мой, оснований, чтобы думать о Медунке плохо. То, что он поднялся над всеми, — это факт. А вы, а второй, а третий — разве не стремитесь достичь чего-то? По мере сил, каждый…
Директор тяжело оперся локтями о полированную поверхность стола и встал. Глубоко засунул руки в карманы, обошел стол и стал у окна. Там шелестел холодный и частый зимний дождь.
— Не любить тех, кто вырывается вперед, — это плевать себе в пазуху, простите за грубое сравнение. Люди должны всегда стремиться к цели. Наперекор завистливым, злым или равнодушным. А люди творческие — тем более…
Ветер швырнул на стекла пригоршню холодных капель. Они потекли вниз и размыли четкие черные контуры мокрых лип. Доля вглядывался в темное окно.
— Я вспоминаю себя… — сказал он медленно. — Разве легко было мне становиться на ноги? Дед мой — деревенский пастух. Отец батрачил у кулаков. И я с малых лет приучен пахать землю… Но меня влекло к другому. И я вырвался… Не один раз ломали крылья моей мечты. Встречались ведь и такие умники, которые свое назначение видели в том, чтобы ткнуть меня носом: вот, мол, этого не знаешь. А я многого не знал! Пришлось на своем горбу вынести все это. А теперь скажу: спасибо людям за науку! И я всегда шел вперед. Знал, что у меня есть мечта. И вы все стремитесь к своей мечте. И это прекрасно! Но я удивляюсь, когда люди делают вид, что им ничего не нужно, что у них уже все есть. Это либо льстецы, либо мерзавцы, что, в сущности, одно и то же. Меня возмущает мещанская манерность, которая мешает свободно дышать и кое-кого сбивает с панталыку. А Медунка не манерничает, идет открыто…
Соцкий виновато улыбался. Ольга Петровна недоумевала: неужели Доля может всех их обвинить в мещанстве? Олег Евгеньевич, как видно, будет молча продолжать улыбаться. Подавляя спазмы в горле, она тихо заговорила:
— Нет, Макар Алексеевич… Не в том дело, что кто-то, возможно, завидует Борису Николаевичу. Я не умею высказать это дипломатично, но хочу, чтобы вы поняли меня правильно.
От волнения или, может быть, от пристального и удивленного взгляда Доли глаза ее налились слезами. Она никогда еще и нигде не высказывала таких мыслей о Медунке или о ком-либо другом.
— Ах, думайте обо мне что угодно. Ну… считайте, что я выскажу свое личное мнение… Не то взволновало всех, что Бориса Медунку выдвинули на премию. И не то даже, что он «по-рыцарски» отказался… Дело в том, что люди научились теперь не только читать, но и думать о прочитанном. Борис Медунка — это имя. Но вы посмотрите — в библиотеках, школах, институтах — кто читает и кто ценит его творчество? Никто. Звона много в этих писаниях.
Ольга Петровна раскраснелась, закрыла лицо ладонями. Пальцы вздрагивали. Слишком необычной оказалась для нее такая откровенность.
Директор быстро подошел к столу и сел в кресло.
— Вот так… Выходит, я поддерживаю серость и пустозвонство? Ну, благодарю…
— Простите, это только мое личное… — Ольга готова была заплакать.
— Нет-нет. Я… не это хотел… Все хорошо, что вы сказали. У вас есть свое мнение и есть честное сердце… Спасибо за мужество. — Доля сердито засопел.
Соцкий замер на стуле. Ему как бы отвесили хорошую пощечину. И кто? Его лаборантка… Полные, крупные губы его растянулись в кривую усмешку. Хотя… Ольга сказала правду. Пусть Доля знает, кого он поддерживал все годы.
— Мне кажется, что наша милая Оля несколько субъективна. Суть не в серятине, а в другом. Ведь Борис Николаевич отказался от премии не из-за того, что он пересмотрел ценность своих научных работ. Кстати, когда мы выдвигали его, никто из наших научных авторитетов этого не говорил, Ольга Петровна!
— Это не сделало нам чести! — буркнул сердито Доля.