– Не говори ему, что я встаю в одиннадцать! Скажи: в шесть или девять часов утра. Во время выпуска новостей у меня… уроки французского, а в девять и одиннадцать – тренировка!
Советую Пабло заставить Амата подождать две недели, а также подготовить оригинальный и уклончивый ответ на любую попытку выведать что-либо о наших отношениях. Эскобар приходит на интервью. Когда журналисты спрашивают, с кем бы ему хотелось переспать, в ответ звучит – с Маргарет Тэтчер! Как только программа заканчивается, Пабло звонит, чтобы узнать мое мнение. Моя реакция на его публичное признание в любви самой могущественной женщине планеты абсолютно очевидна. Просмотрев репортаж, я искренне его поздравляю:
– Ты учишься играть по моим правилам, любимый, и тебе прекрасно это удается! Ты превзошел учителя! Можешь быть уверен, фраза про Тэтчер войдет в историю!
Мы оба знаем, любой колумбиец, богаче или трусливее его, взволнованно бы ответил: «Это оскорбительно!» – или какую-нибудь глупость вроде: «Я занимаюсь любовью только с моей достопочтенной и уважаемой супругой, матерью моих пяти детей!» Повторив: «Тэтчер – для публики, а ты – только для меня», – Пабло прощается до субботы. Я вся сияю. Он не сказал: с Софи Лорен, Бо Дерек, Мисс Вселенная, а самое главное – «с моей обожаемой женой».
Эскобар снова выходит на первый план, впервые появившись на заседаниях Конгресса. Полицейские Капитолия не позволяют ему войти – не из-за его криминальной сущности или бежевой льняной бандитской куртки, а потому, что он без галстука.
– Но, сэр, это же знаменитый Робин Гуд пайса, – возражает кто-то из толпы.
– Не важно, откуда этот «Робин Гуд» – из деревни или с побережья. Без галстука сюда входят только дамы!
Члены Конгресса, представляющие разные политические движения, спешат отдать Пабло свой галстук. Он берет один у своего сопровождающего. На следующий день история разлетается по всем СМИ.
«Мой Паблито – суперзвезда!» – думаю я с улыбкой.
Несколько недель спустя я еду в Нью-Йорк. Сначала иду в «ФАО Шварц», возможно, лучший магазин игрушек в мире, и покупаю сыну Пабло поезд за две тысячи долларов, о котором мечтала с детства. Потом прогуливаюсь по Пятой авеню, думая о полезном подарке его отцу. Безусловно, галстуки ему покупает уже кто-то другой. У Пабло и так навалом самолетиков, лодочек, тракторов, машинок Джеймса Бонда и жирафиков. Проходя мимо витрины с необычными электроприборами, я останавливаюсь. Вхожу в магазин и, изучив имеющийся ассортимент, смотрю на хозяев-арабов. Они, похоже, деловые люди. Я интересуюсь у администратора: знает ли он, где можно приобрести приборы для прослушки телефонов.
– Где-то в другой стране, не в Америке, упаси господи! – Он улыбается и спрашивает, о скольких телефонных линиях примерно идет речь. Отведя его в сторону, я поясняю: о целом здании секретной службы тропической страны. Я девушка оппозиционного лидера, кандидата в президенты, у него много врагов, и ему нужно от них защищаться. Продавец утверждает: такой ангел, как я, не сможет оплатить весь ассортимент. Я подтверждаю это, но говорю, что у нашего движения вполне хватит средств. Продавец спрашивает: смогут ли участники движения заплатить пятьдесят тысяч долларов – я снова подтверждаю. Двести тысяч долларов – тоже. Шестьсот тысяч долларов – естественно. Однако, если речь идет о таких суммах, надеюсь, это будут самые высокотехнологичные приборы. Продавец звонит кому-то, кажется, отцу и управляющему и, кусая ногти, произносит несколько фраз на арабском, закончив разговор словом «Уотергейт»[63]. Продавцы довольно улыбаются, я отвечаю им тем же. Оглядевшись, они приглашают меня пройти в дальнюю часть магазина, сообщая, что имеют доступ к любому оборудованию, которым пользуется ФБР и даже Пентагон. Сначала тщательно взвешивая каждое слово, а затем с явным энтузиазмом, они рассказывают, что могут предложить нам чемоданчик для расшифровки миллионов кодов на десятках языков, очки и подзорные трубы, приборы ночного видения, присоски, которые крепятся к стене и служат для прослушки разговоров в соседней комнате, например в гостинице. Но главное – прибор для перехвата тысячи телефонных звонков одновременно – мечта предвыборной кампании Ричарда Никсона[64], стоящий миллион долларов. А также другие устройства, гарантирующие, что телефон не смогут прослушать. Сначала они хотят удостовериться, есть ли у сопротивления наличные. Зная, что единственная проблема Эскобара – излишек наличных на американской территории, я с кинематографической улыбкой отвечаю, что этим вопросом занимается секретарь нашего лидера, а я только проходила мимо. Хотела купить увеличивающее электрическое зеркальце. Говорю, что через пару дней с ними свяжутся, и, вернувшись в отель, сразу звоню Пабло.
– Ты – настоящее сокровище! Откуда ты такая взялась? Обожаю тебя! – возбужденно восклицает он. – Мой компаньон, мистер Молина, вылетает в Нью-Йорк на следующем самолете!
Я учусь играть по его правилам, не заходя слишком далеко. Это как в футбольном матче: я – не футболист, поэтому предпочитаю предоставить профессионалам возможность бить по воротам и забивать голы.
Благодарность Пабло всегда была и будет моим лучшим подарком, его страсть – вторым. Возвратившись в Медельин, осыпая меня комплиментами и ласками, он хочет раскрыть мне истинную цель своей политической карьеры. Она проста и бесхитростна – парламентская неприкосновенность. Сенатора или депутата не может задержать полиция, прокуратура или разведка. Пабло признается мне в этом не потому, что я его сокровище, ангел-хранитель или будущий биограф, и даже не потому, что учу его давать интервью. Все дело в том, что «El Espectador», ежедневный журнал, целиком и полностью поддерживающий Галана, постоянно копается в его прошлом. Под множеством украденных надгробий – два трупа, взывающих к правосудию. В 1976 году агенты Административного департамента безопасности задержали Эскобара и его кузена Густаво с одним из первых грузов чистого кокаина на границе Колумбии и Эквадора и отправили в тюрьму.
Пабло уже знает, как я способна сочувствовать страждущим. По мере того, как он раскрывает детали трагедии, оставившей след в его жизни, я догадываюсь: он следит за малейшей моей реакцией.
– Чтобы исполнить приговор в Пасто[65], в Медельине меня посадили в самолет. Я, закованный в наручники, повернулся попрощаться с мамой и пятнадцатилетней женой, беременной Хуаном Пабло. Рыдая, они остались там, внизу. Тогда я поклялся себе, что никогда больше не позволю увезти себя в тюрьму. Тем более на самолете управления по борьбе с наркотиками! Поэтому я пошел в политику. Чтобы выдать ордер на арест конгрессмена, сначала нужно снять парламентскую неприкосновенность, а в нашей стране этот процесс занимает около шести-двенадцати месяцев.
Потом он добавляет: благодаря деньгам и угрозам, раздаваемым направо и налево, им с Густаво удалось выйти из тюрьмы всего три месяца спустя. Однако в 1977 году те же агенты снова арестовали их, заставив умолять на коленях сохранить им жизнь. Тогда Пабло и его людям удалось спастить от смерти ценой огромной взятки. Отдав деньги, несмотря на протесты Густаво, Эскобар собственноручно убил двух агентов департамента безопасности.
– Я изрешетил их пулями, остановившись только, когда устал. В противном случае они бы всю жизнь нас шантажировали. Я поклялся судье, который вынес приговор, что ему лучше теперь всегда ездить на автобусе: как только он купит машину, я ее взорву! Не нужно недооценивать врагов, любовь моя. Я всегда знаю, на что они способны, и спешу покончить с ними до того, как они осмелеют.
Это первый раз, когда я слышу, как Эскобар говорит «изрешетил». Другие говорят: «дал понюхать свинца» или «всыпал». Понимая, о чем речь, я интересуюсь у Пабло, используя его же фразы:
– А похитителей отца и Марты Ньевес Очоа ты тоже «изрешетил»? Скольких же? – Не дожидаясь ответа, с нескрываемой иронией, я продолжаю: – Сколько же всего было трупов, любовь моя, – два, двадцать или двести?
Все в нем преображается, лицо сразу становится ожесточенным. Пабло хватает меня за голову обеими руками, встряхивает, пробуя передать мне боль и беспомощность, в которых такой мужчина, как он, никогда бы не признался женщине с моим характером. Пабло тревожно наблюдает за мной, как будто жидкий сон навсегда утекает сквозь пальцы. Вдруг будто стон вырывается из глотки раненого льва:
– Ну неужели ты еще не поняла: они уже знают, что я убийца, и не оставят меня в покое. Я никогда не стану президентом. Перед тем как я отвечу тебе, скажи мне: неужели, когда все это выйдет на свет, ты уйдешь от меня, Вирхиния?
Признаюсь, ангел застигнут врасплох. Для него это – пугающий опыт. Хоть он и прильнул добровольно к пылким губам демона, оказавшись в объятиях убийцы, запачканных кровью.
Танец Жизни и Смерти – самый сладострастный и эротичный из всех. Теперь бедный ангел попал в спасительные объятия демона, вырвавшего его из лап Смерти, вернувшего к жизни. Его внезапно окутывает превосходное, великолепное и противоречивое чувство, и под конец он не может устоять. Охваченный экстазом на Небе, в наказание он возвращается на Землю. Этот ангел, обреченный нести бремя грешной человеческой натуры, теперь нашептывает что-то прощенному демону, который уже никогда его не покинет и навсегда, до самой смерти, останется рядом, как сейчас: в его сердце и разуме. Вот он, воодушевленный убийца, уткнулся лицом мне в шею, влажную от слез, окончательно сдавшись и признаваясь:
– Я обожаю тебя, ты даже не представляешь насколько… Да, похитителям моего отца я тоже задал жару! И теперь все знают: никому, никогда уже не удастся похитить меня или причинить вред моей семье. А тому, кто еще в силах хоть как-то мне навредить, придется выбирать: деньги или свинец. Чего бы только не сделали колумбийские богачи, чтобы собственными руками прикончить похитителя их отца или сына! Правда, родная?