— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
— А если подумать, действительно морской угорь, — сказал Таканацу. — Линди, теперь ты будешь Угорь!
— Благодаря угрю Таканацу вышел из положения, — вполголоса вставил Канамэ.
— В одном Пиони и Линди похожи — у них длинные морды.
— У колли и борзых и морда, и туловище в общем одинаковы. Только у колли шерсть длинная, а у борзых короткая. Коротко объясняю тем, кто не разбирается в собаках.
— А шея?
— О шее говорить не будем. Моё открытие не было слишком приятным.
— Когда две собаки лежат рядом у каменных ступеней — совсем как в магазине Мицукоси.[44]
— Мама, а в магазине Мицукоси есть такие собаки?
— Ну, это никуда не годится. Ты родился в Токио, а не знаешь Мицукоси. Поэтому ты так хорошо и говоришь на осакском диалекте.
— Но, дядюшка, я жил в Токио только до шести лет.
— Да, этого мало. А после ты больше в Токио не ездил?
— Я хочу, но… Папа всегда ездит туда один, а мы с мамой остаёмся здесь.
— А не поедешь ли ты со мной? Как раз сейчас каникулы. Я тебе покажу Мицукоси.
— Когда?
— Завтра или послезавтра.
— Что же делать? — На лице мальчика, до тех пор весело болтавшего, отразилось беспокойство.
— А ты что, не можешь?
— Поехать-то я хочу, но я ещё не сделал домашнего задания.
— Разве я не говорила тебе: делай побыстрее? Но всё можно сделать за один день, только поработай как следует сегодня до вечера. И поедешь с дядей.
— Задание можно сделать и в поезде. Я тебе помогу.
— А сколько дней мы там пробудем, дядюшка?
— К началу твоих занятий мы вернёмся.
— Где вы остановитесь? — спросила Мисако.
— В отеле «Империаль».
— Но у вас же много дел. Правда, дядюшка?
— Ну что за ребёнок! Его приглашают, а у него всё какие-то возражения. Таканацу-сан, для вас это обуза, но всё же возьмите его с собой. Хоть два-три дня не будет мне надоедать.
Хироси при этих словах побледнел и, глядя в глаза матери, натянуто улыбнулся. Разговор о поездке в Токио возник случайно, однако сам мальчик так его не воспринимал. Ему казалось, что всё это было подстроено заранее. Если бы взрослые действительно хотели его обрадовать, он бы обязательно поехал, но возможно, возвращаясь из Токио, дядя в поезде объявит ему: «Хироси, когда ты вернёшься домой, матери там уже не будет. Отец просил меня сообщить тебе это». Мальчик боялся чего-то в подобном роде, его детское воображение рисовало абсурдные картины. Он не мог проникнуть в замыслы взрослых и не знал, что ответить.
— Дядюшка, у вас правда неотложные дела в Токио?
— Почему ты спрашиваешь?
— Если дел нет, можете оставаться у нас. И всем будет хорошо — и папе, и маме.
— Но мы же оставим им Линди. Каждый день папа и мама будут гладить его по шее.
— Линди не разговаривает. Линди, Линди, правда, что ты не можешь заменить дядюшку?
Чтобы скрыть лицо, Хироси снова присел на корточки и, обняв собаку, прижался к ней щекой. Голос его дрожал, и взрослые испугались, что он вот-вот заплачет.
Что бы ни предстояло им в будущем, присутствие Таканацу вносило в семью беспечность и дух веселья. Причина заключалась в его характере, но главное было в том, что он один знал об их истинном положении, перед ним не приходилось притворяться, и супруги чувствовали себя свободно. Впервые за несколько месяцев Мисако слышала, как муж громко смеётся. На веранде, обращённой к югу, сидя на стульях друг против друга, залитые солнцем, они наблюдали, как их сынишка играет с собакой, — во всём царил покой. Когда муж что-то говорил, жена с ним соглашалась, они принимали приехавшего издалека гостя — эта мирная картина не была обманом. Они были избавлены от необходимости лгать. Это была всего лишь передышка, она не могла продолжаться долго, но сейчас супруги позволили себе облегчённо вздохнуть.
— Книга настолько интересная? Ты читаешь с таким увлечением…
— Да, очень интересная.
Канамэ снова взялся за положенную на стол книгу. Он держал её перед собой так, что никто не мог заглянуть в неё. На раскрытой странице была напечатана гравюра: гарем, толпа развлекающихся обнажённых женщин.
— Чтобы получить её, мне пришлось не знаю сколько раз ездить в лавку Kelly and Walsh. Наконец её выписали из Англии, но они видели, что я очень хочу купить её, и запросили двести долларов и ни гроша меньше — эта книга, мол, в настоящее время в Лондоне только в двух экземплярах, и они не могут сделать скидку. Я совершенно не знал, какова её реальная цена, твердил одно: «Полноте, неужели это так?» — и в результате мне сделали скидку десять процентов, но надо было заплатить наличными.
— Неужели такая дорогая?
— И это лишь один том, а всего их семнадцать.
— А потом я намучился с перевозкой. Считается, что книга непристойная, иллюстраций много, как бы не заметили на таможне — засунул все тома в чемодан, обошлось, но чемодан был такой тяжёлый, еле дотащил. Да, намучился с этими книгами. За такую работу надо давать чаевые.
— «Тысяча и одна ночь» для взрослых и для детей сильно отличаются, а, дядюшка?
Рассказ дяди пробудил в Хироси любопытство, у него заблистали глаза, и он даже попытался увидеть иллюстрацию в книге, которую держал отец.
— В некоторых местах сильно отличаются, а в некоторых нет. Вообще-то «Тысяча и одна ночь» — книга для взрослых, но есть такие сказки, которые можно читать и детям. Как в твоей книге.
— А «Али-Баба и сорок воров» там есть?
— Есть.
— А «Ала ад-Дин и заколдованный светильник»?
— Есть.
— А «Сезам, открой дверь»?
— Есть. Там есть все сказки, которые ты знаешь.
— А по-английски читать не трудно? За сколько дней ты всё прочтёшь?
— Я не буду всё читать. Только интересные места.
— Ты читаешь по-английски, и я тобой восхищаюсь, — сказал Таканацу. — Я английский совершенно забыл. Я говорю на нём только по работе.
— Странно. Ведь такую книгу кто угодно хотел бы прочитать. Даже если нужно отыскивать слова в словаре.
— Такое может позволить себе только тот, у кого много свободного времени, как у тебя. А у нас, бедняков, времени нет.
— Но, говорят, вы разбогатели.
— Если я с таким трудом что-то зарабатываю, я опять теряю.
— Но почему?
— Играю на бирже.
— Кстати, сто восемьдесят долларов — это сколько в пересчёте? Я хочу расплатиться, пока не забыл.
— Расплатиться? Но это подарок.
— Не говори глупостей. Что за подарок в такую цену! Ведь с самого начала я просил тебя найти эту книгу.
— А мне подарок, Таканацу-сан?
— Я совершенно забыл. Не пойдёте ли в мою комнату? Всё, что вам там понравится, я вам подарю.
Таканацу поднялся с Мисако на второй этаж европейского флигеля, в котором его поместили.
7
— Ах, какая вонь! — воскликнула Мисако, едва войдя.
Она замахала рукавами, чтобы отогнать от себя дурной воздух, и, прикрыв лицо рукой, поспешно открыла окно.
— В самом деле, Таканацу-сан, так плохо пахнет. Вы продолжаете есть чеснок?
— Да, ем. Зато всё время, как вы видите, курю превосходные сигары.
— Это ещё хуже. От запаха сигар невозможно избавиться. А в запертой комнате запах просто невыносим. Теперь в доме всё пропахнет. Чтобы этого не было, прошу вас, пожалуйста, не надевайте пижаму, которую я вам дала.
— Пижаму я надевал, уже поздно. Но при стирке сразу всё исчезнет.
Во дворе этого особенно не чувствовалось, а в запертой комнате от застоявшегося за ночь запаха сигар и чеснока было нечем дышать. «В Китае надо есть много чеснока, как делают китайцы. Тогда не будешь болеть тамошними болезнями» — таково было твёрдое убеждение Таканацу. В Шанхае у него на кухне всегда имелся большой запас чеснока. «Китайцы его едят много. Без него нет китайских кушаний», — говорил он. Он привозил с собой некоторое количество в Японию и, время от времени отрезая ножичком кусочек, принимал как превосходное лекарство. По его словам, чеснок не только укрепляет желудок и кишечник, но и придаёт энергию, поэтому его надо есть без перерыва. Канамэ часто шутил, что бывшая жена Таканацу сбежала, потому что от него сильно пахло чесноком.
— Ради всего святого, отойдите немного… — попросила Мисако.
— Если воняет, зажмите нос, — ответил Таканацу.
Попыхивая сигарой, он раскрыл чемодан, до того потёртый за многие путешествия, что его не жаль было продать старьёвщику.
— Ах, вы привезли так много вещей! Совсем как продавец в мануфактурном магазине.
— Ведь мне ещё в Токио ехать. Если вам что-нибудь нравится, прошу… Всё равно вы опять будете меня бранить…
— Сколько я могу взять?
— Ну, штуки две или три. Как вам это?
— Слишком блёкло.
— Это слишком блёкло?! Да сколько вам лет? В магазине Лао цзю чжан[45] продавец мне сказал, что это как раз для женщин двадцати двух — двадцати трёх лет.
— Как можно полагаться на слова китайского продавца!
— Он сам китаец, но в этот магазин ходит очень много японцев, и он знает, что нам нравится. Особа, которая живёт со мной, всегда с ним советуется.
— Но мне не нравится. Во-первых, это камлот.
— Вы же знаете, я скряга. Из камлота вы можете взять три отреза, а из камки два.
— Я возьму камку. Мне нравится вот это. Можно?
— Это?
— Это… Так что же?
— Я думал подарить это Асафу, их младшей сестре.
— Вы меня удивляете. Бедная Судзуко!
— Это вы меня удивляете. Если вы наденете такой яркий пояс, будете выглядеть потаскушкой.
— Ха-ха! В конце концов я и есть потаскушка.
Таканацу прикусил язык, но было уже поздно. Чтобы не усугублять неловкости, Мисако нарочно вызывающе рассмеялась.
— Простите, у меня сорвалось с языка. Я сегодня то и дело попадаю впросак. Я беру назад свои слова и прошу не вносить их в протокол.
— Ничего не выйдет. Вы можете забрать свои слова, но они уже в протоколе.