Темна, ох темна душа этого человека (человека ли?). Эти странные, малоподвижные, непроницаемые глаза мы встретим в первый раз на плацу, где бедный Павел марширует, лично указывая солдатам, как держать штандарт. Пален в толпе придворных, всматривается в новоприобретенного императора, взвешивает его на неведомых весах. Император найден довольно легким. Не так уж сложно этому древнему духу, врагу человечества, оплести наивного безумца хитрыми сетями. Спокойно, осторожно и умно одурачит он и отца, и сына, милого, доброго, славного Александра (Алексей Барабаш). И, слегка покачиваясь в карете, везущей его после совершенного убийства навстречу Девятнадцатому веку, Пален, без всякого выражения лица скажет вознице: «А потом будет двадцатый век.» – «А потом?» – спросит возница. «Поживем– увидим», – отвечает древний дух, угрюмо шествующий из века в век творить то, чему он предназначен, то есть – злодеяния.
Вокруг этих скульптурных фигур, заключающих в себе почти что римское величие, лежит миражный Рим в снегу – Российская империя. Декорация не для жизни. Сырые дворцы, в которых дрожат и цари, и слуги (трогательная сцена: Пален приходит к Александру, а у того всюду навалены большие хлеба – «Батюшка приказал, говорит, хлеб сырость вытягивает»). Пустые пространства, которые упрямо одолевают императорские гонцы. Дикий, нищий народ, однако, неутомимо пишущий доносы. Лихорадочное строительство Нового замка. Подлая придворная чернь, готовая на любую мерзость. Только мелькнет, как мимолетное видение, прекрасное личико девочки Лопухиной (Юлия Маврина), что приласкала бедную голову императора просто так, из нежности и жалости…
Зловещий карнавал в недостроенном замке. Чей-то веселый голос, обращенный к Павлу и раздающийся после того, как умер отравленный тут же, на танцах, адмирал Дерибас, – «И тебя убьют». И вот – убийство.
Знаете, это надо видеть. Эту толпу мерзких пьяных тварей, идущих с факелами через парк, распаленных гадким жаром, подбадривающих друг друга нарочитыми сальностями– и неожиданно прекрасное лицо Императора, осененного как Божьей милостью, последним спокойствием. Такое даруется святым, героям, страдальцам. «Что ж, господа, как вы меня убивать будете? Ведь я – помазанник Божий». Самые разные чувства вызывал этот Павел на протяжении фильма, бывал и смешон, и жалок, и противен, и забавен, и обаятелен, и страшен – а в конце сделался прост, велик и прекрасен. Исполнился неведомый замысел, и сын «пьяницы и блудницы» (так говорит о нем английский доктор) превратился в одного из самых злосчастных героев русской истории.
Любая империя стоит на крови. Еще можно как-то понять или оправдать империю, стоящую на крови своих врагов. Но кровь царей? Но убийство беззащитного человека? Как неумолимо преступление в Михайловском замке приведет Россию к подвалам Ипатьевского дома, а затем и в Гулаг, во тьму полной и окончательной (или все таки нет, нет, не окончательной, Господи?) Богооставленности. Об этом по сути и говорит кристаллически честный и чистый фильм Виталия Мельникова, вернувший, кстати, на место историческую справедливость – что ни выдумывай, как зрителям зубы ни заговаривай, но по крайней мере двести лет российская история совершалась в Санкт-Петербурге.
Замечу еще, что картина прекрасно снята Сергеем Астаховым, а работа художника Александра Загоскина и художницы по костюмам Ларисы Конниковой заслуживает всяческих похвал, удивлений и наград. Фильм о бедном Павле выглядит отнюдь не бедно – как всегда, ленфильмовская голь на выдумки хитра, да и в Питере кое-что сохранилось по части императорского прошлого, кремлевские звезды гасить не надо, чтобы снять царский парад (это я на «Сибирского цирюльника намекаю), так что оказалось – можно сделать приличную историческую картину, не разоряя бюджет страны, вот оно как.
2003 г.
Плохие времена для мужчин
(О фильме «72 метра»)
На экраны вышел фильм Владимира Хотиненко «72 метра» – гимн российским подводникам, мужественно утонувшим из-за того, что их лодка на внеплановых учениях столкнулась с миной времен Отечественной войны, а старший офицер не проверил спасательные костюмы. Если из этой внешне эффектной и занимательной картины отжать сто литров пафоса, получается нечто очень странное, противоречивое и весьма озадачившее и зрителей, и критиков.
Хотиненко – фигура в нашем кино положительная, не принесшая буквально никакого вреда Родине. Один из загадочных питомцев Свердловского архитектурного института (есть ли среди них архитекторы собственно?), он окончил Высшие режиссерские курсы в 1981-м году. Мастером его значится Никита Михалков, и некоторый отпечаток его заводного, сентиментально-комического стиля можно при желании сыскать и в Хотиненко. Именно он, кстати, лихо рассекал провинциальный дворик михалковской «Родни» на пижонском мотоцикле. Хотиненко работает, может, на чей-то вкус и грубовато, но это его собственный индивидуальный промысел. Ему пошли бы времена общественной стабильности, в которых он занялся бы крепким жанровым кино, а приходится осмыслять изменчивую как хамелеон российскую действительность. Владимир Хотиненко обладает явными признаками социального темперамента и один из немногих, кто занимается реальной диагностикой и исследованием современного общества. Таких режиссеров у нас мало – Вадим Абдрашитов, Алексей Балабанов и… даже не знаю, кого еще приписать к этой не очень-то благодарной работе. Странности фильма «72 метра», как мне кажется, связаны с глубоким кризисом общества более, чем с личной историей режиссера. Скажу еще определеннее – из картины понятно, до какой тоски запутались мужчины в современной жизни.
Ведь все фильмы Владимира Хотиненко – это мужские истории; герои его картин, к тому же, мужчины беспокойные, ищущие, тревожные, и времена им достались нелучшие для выявления мужественности. Впрочем, двое мужиков из знаменитого перестроечного фильма Хотиненко «Зеркало для героя» (сценарий Надежды Кожушаной) попали однажды в заколдованный советский день 1949-го года и поняли, что изменить жизнь невозможно, во всяком случае, не обычными человеческими средствами. Хочется ведь быть сильным, ясным, положительным, хочется выправлять хотя бы близлежащую действительность, но никак не выходит. Могучая враждебная сила (а она носит разнообразные маски и любит себя называть всякими именами, например, исторически сложившимся укладом) парализует индивидуальную волю. Казалось бы – ни большой войны, ни массовых репрессий, ни ужасных катаклизмов, всего-то надо работать да семью содержать в порядке. Но не получается – ни у поэта Макарова («Макаров»), купившего одноименный пистолет и разрушившего свою психику, ни у деревенского паренька Коли Иванова, принявшего ислам как защиту от родимого свинства («Мусульманин») (оба фильма сняты по сценарию Валерия Залотухи). Жизнь перемалывает героев и делает это отчетливо и методически. Можно сказать, что они сами виноваты, но отчего-то винить их неохота, настолько они одиноки и беззащитны. Ни государства, ни общества, ни трудового коллектива – живи как хочешь. А как хотеть-то? И где враг? Окончательно распавшегося и заплутавшего героя Хотиненко показал в картине «Страстной бульвар», и это было совсем уж мучительное и тяжелое произведение. Энергичный режиссер, который с легкостью вписался бы в когорту твердокаменных советских кинематографистов, создававших будни Петровки, 38 и праздники далекой гражданской войны, энергично возился с распадом постсоветского мужчины, но радости это ему явно не приносило. Невеселые ребята ходили и ходят по современной России. Неудивительно, что в поисках героя кинематографисты снаряжают экспедиции в другие времена и пространства или же честно придумывают миражи, как Балабанов придумал фантом «брата», а продюсер Капица наворожил «ментов» и «агента национальной безопасности». Герой – существо бескорыстное, не может быть героем художественного произведения личность, готовая удавить ближнего за копейку («Скупой» Мольера исчерпал возможности подобного героя). Но именно такие личности составляют активный массив нашего общества. О какой мужественности тут может идти речь? О чем вообще петь, писать романы, пьесы и стихи? Мужчина, измеряющийся деньгами, не пригоден для искусства. Значит – приходится отрываться от грешной земли, искать мужчин в облаках, на воде, под землей, под водой, среди тех, кому отвага, доблесть и бескорыстие положены по штатному расписанию. «Любите, девушки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков», как поет Валерий Сюткин. А Владимир Хотиненко решил отвести душу с подводниками, в мире, где, казалось бы, все человеческие качества идут по своей настоящей цене.
Я давно заметила: чем увереннее и однозначнее рассуждает мужчина, занимающийся любым видом публичной деятельности, тем сложнее и путанее настоящие мотивы его поступков; а уж если он произносит кошмарное мужское «я убежден, что…» – пиши пропало, ни в чем он на самом деле не убежден. Нет, я ничуть не сомневаюсь в любви Хотиненко к героям картины. Плоть военно-морского быта показана так аппетитно, так привлекательно. Но вот сон одного из героев. Под марш «Прощание славянки» бравые парни в ослепительно белой парадной форме строевым шагом погружаются в море. «Где же лодка?». «А мы и без лодки!» – весело отвечает упрямый командир (Андрей Краско). Пафос вроде бы доведен до предела – и тут же превращен в свою противоположность, в трагический абсурд. В абсурд превращается и вся история «72 метров» – история дикой, бессмысленной гибели.
Подводный флот означает реальную мощь государства. Если государство позволяет себе иметь нищих офицеров – такое государство надо срочно закрывать и отдавать под контроль мирового сообщества. Оно безумно. Офицер Краузе (Сергей Гармаш), который не может достойно содержать семью и оттого в состоянии депрессии не удосужился проверить спасательные костюмы, – вполне реален, хоть и слабо сделан по драматургии. Офицер Орлов (Марат Башаров), прибывший на борт после многодневного запоя, командир, приходится напоминать в критическую минуту, что он обязан по уставу защищать гражданское население, – тоже реален. Русские офицеры, которые считают