Боже, я ненавидела этот его взгляд. Снисходительный, почти отеческий. Ну, когда же он поймёт, что я больше не девочка с железяками во рту и ватой в лифчике? Все мои сверстницы давно расстались с девственностью и уже сменили по несколько парней, а я всё жду и жду, когда он обратит на меня внимание!
– Слушай, вали уже к своему Вовочке и вашим курицам, ладно? – Отвернулась я. – А меня оставь в покое.
– Карина, я тебе по-хорошему советую. – Шею обожгло его дыханием.
В баре было шумно, но мне хотелось верить, что он наклонился ко мне так близко не поэтому, а потому, что просто хотел быть ближе.
– Иди за свой столик. – Выдавила я.
– А ты иди домой.
– Нет.
– Ты опять за своё?
– То, что тебе не нравится мой ответ, не значит, что это не ответ.
– Красивой девушке опасно быть здесь одной. – Он почти упёрся подбородком в моё плечо.
Я закрыла глаза. «Я – красивая. Красивая!»
– Это не твоё дело. – Прорычала я вслух. – Иди, займись той брюнеткой, а со своими делами я уж как-нибудь справлюсь сама.
– Пойдём, отвезу тебя домой.
Он меня что? Отвезёт?
Я обернулась и уставилась на него. Макс кивнул.
– Идём, Колючка. – И протянул мне руку.
Наверное, любая девчонка удавилась бы за возможность держать его за руку, но для меня это значило намного больше, чем для любой из них. Поэтому я медлила.
– Идём. – Улыбнулся он.
И сам взял мою ладонь.
Мы направились в сторону уборных и вышли через чёрный ход. Макс открыл для меня пассажирскую дверцу и посадил в салон. Моё сердце, кажется, уже не билось. Или билось так медленно, что у меня тряслись коленки, и кружилась голова.
– Ты чувствуешь себя самостоятельной. – Сказал он, заведя мотор. – Но, поверь, мужчины могут быть очень опасны. Особенно в таком месте, особенно под влиянием алкоголя. Не стоит ходить по барам одной.
– Я могу постоять за себя. – Ответила я, пристёгиваясь.
– Девушке твоего возраста положено ходить с подружками в кинотеатр или в парк, а не в питейные заведения.
– Какого такого возраста? – Фыркнула я. «Неужели, он ничего не видит?». – Мне скоро семнадцать!
– Это просто совет. – Улыбнулся он. Это была одна из тех обворожительных улыбок, которые нужно выписывать безнадежным больным и выдавать строго по рецепту. – Совет старшего товарища.
Я отдёрнула юбку и отвернулась к окну.
«Товарищ он мне, блин!» До чего же обидно! Я закусила губу, чтобы не разреветься, и всю дорогу уговаривала себя не хлюпать носом, чтобы он не догадался, что мне хочется плакать. От натуги начало саднить в горле, а в глазах застыли предательские слёзы.
– Не злись, – тихо сказал Макс.
Я не ответила.
Всё смотрела искоса на его сильные мужские руки, лежащие на руле, и думала о том, что он высадит сейчас меня у дома, а сам поедет обратно и будет обнимать этими руками ту идиотку из «Фламинго».
И мне приходилось стискивать челюсти, чтобы не допустить слёз. И стискивать так сильно, что искры летели из глаз.
Машина остановилась у нашего дома, и я пулей вылетела из неё и помчалась к двери. Он дождался, когда я войду внутрь, и только тогда уехал.
– Что-то случилось, Карина? – Спросила мама.
– Ничего! – Я промчалась мимо неё и взбежала вверх по лестнице.
Упала на кровать в своей комнате и стала колотить руками подушку, а потом разревелась.
Они вернулись домой через час, и я была удивлена, когда услышала их голоса. Мама была чрезвычайно мила с Радовым и ничем не выдавала своего осуждения. Всё-таки, это не её сын бросил учёбу. Она велела им разогреть ужин и отправилась спать, а я прокралась на цыпочках в коридор и убедилась, что они вернулись насовсем и останутся у нас ночевать.
Не знаю, что это значило, но я радовалась, как сумасшедшая тому, что они не остались там, в кафе, с этими девушками. Мне было спокойно от того, что Макс предпочёл гулянке ночёвку в нашем доме.
Я оставила дверь в свою комнату открытой – мало ли. И полночи ждала его. Но, разумеется, он не пришёл.
Наверное, поэтому я с досады и злости на следующий день облила их девчонок водой с балкона.
Дело было так: эти две швабры, с которыми парни вчера отдыхали во «Фламинго», припёрлись к нам в дом ближе к вечеру. Вовка велел им ждать, а сам побежал звонить Максу и одеколониться. Эти расфуфыренные метёлки встали аккурат под моими окнами и стали обсуждать Радова: какой он красавчик, как смотрел на одну из них, как жаль, что он так рано засобирался домой и прочее.
Ну, я и не выдержала.
Да ещё и кувшин, полный воды, из которого я обычно поливала цветы, как назло, оказался рядом. Будто сам в руку попросился. И всё. Я взяла его и выплеснула на них сверху все три литра.
Шуму поднялось! Визгу! Эти мокрые курицы забегали, заголосили. Мой братец тоже психанул: ворвался ко мне в комнату, замахал руками, стал обзывать. Родители прибежали.
– Да я просто цветы поливала. – Пожала плечами я. – Откуда я могла знать, что Вовкины тёлки будут под окнами пастись?
– Придурочная! – Бросил Вовка и побежал утешать подружек.
А я улыбнулась, и мама, скорее всего, всё поняла. Но ругать не стала.
А вечером, когда мой брат переодевался, готовясь на очередную свиданку, на пороге моей комнаты появился Макс.
– Зачем ты это сделала? – Его плечи ссутулились.
– Что именно? – Вздёрнула носик я.
– Ты знаешь. – Тихо произнёс он.
Вошёл и закрыл за собой дверь. Моё сердце забилось оглушительно громко. Так, будто собиралось выпрыгнуть из груди.
Я сделала шаг, облизала губы и посмотрела на него снизу вверх.
– Зачем? – Строго повторил Макс.
– А зачем тебе такие, как они? – Я подошла ещё ближе и замерла. Внимательно вгляделась в его пронзительные карие глаза. – Зачем тебе эти дешёвые курицы, когда есть я? – «Неужели, он не видел, как сильно я любила его? Неужели, не видел, что мне больше никто не был нужен?» Я медленно подняла руку и коснулась пальцами его щеки. Он была колючей в том месте, где пробивалась чёрная щетина. – Я ведь люблю тебя. – Прошептали мои губы.
«Я что, реально сказала это вслух?»
Глаза Макса потемнели, в них засверкали молнии.
Он провёл языком по губам, немного подался вперёд, наклонился к моему лицу… а затем вдруг резко перехватил мою руку. Его пальцы сжались, черты лица заострились, стали жёсткими, неприступными.
– Никогда больше не говори так. – Холодно сказал он, выпрямляясь. Отбросил от себя мою руку и покачал головой. – Малолетки меня не интересуют, ясно?
Развернулся и, точно ошпаренный, вылетел из моей комнаты прочь.
Вот теперь моё сердце не билось точно.
Я покачнулась, приложила ладонь к груди, но ничего не почувствовала. Пусто. Словно ничего там и не было.
34
«Кого ты видишь каждый раз, когда закрываешь глаза? Кого ты видишь?» – стучало у меня в висках.
Что это? О чём он хотел сказать?!
«Кого?..»
Да. Всякий раз, когда я ложилась спать и смыкала веки, передо мной вставал его образ. Всякий раз, когда я держала Яна за руку, я прикидывала, каково было бы вот так держать ладонь Максима и идти с ним рядом по улице. Всякий раз, когда бывший парень меня целовал, я думала о том, что было бы, будь мы всё ещё вместе с Радовым? У меня по-прежнему замирало бы сердце, когда его губы касались бы моих губ?
Только одна беда: когда я думала о прошлом, я ощущала его как отголоски своей старой боли. Словно бы это прошлое было застарелыми ранами на моём теле: «О, болит, – значит, к дождю». Но что, если, вспоминая Радова, я чувствовала не боль, а… любовь? Что, если это она всё время жила во мне, заставляя так сильно сжиматься сердце от воспоминаний? Что, если она… всё ещё жива?
Вот о чём я подумала, когда он взял меня за руку и задал этот вопрос. Я поняла, что никуда она не девалась. Эта любовь всегда была со мной. Я носила её в себе все эти годы…
Я не знала, что чувствую, когда убегала от него – и тогда, и сейчас.
А когда он спросил меня, кого я вижу, когда закрываю глаза, я осознала, что… любовь убить нельзя. Попытаться убить её – это как убить себя. Невозможно. Даже если тебе удастся похоронить чувства где-то глубоко в своей душе, всё равно найдётся кто-то смелый или глупый, кто однажды ковырнёт твою рану, да так, что всё потаённое вдруг обнаружится под слоями лет, мыслей и тяжких переживаний и прорвётся наружу с такой невероятной силой, что прежняя боль только умножится.
– Вижу, ты тоже не в восторге от платья. – Поникла Наташа, когда я ворвалась в помещение салона и помчалась прямиком в примерочную, даже не глянув на себя в зеркало.
– Зато оно так мило развевается при ходьбе. – Хмыкнула Нина. – Гляди, пёрышки так и летят по ветру!
Я забежала в примерочную, задёрнула штору и наклонилась локтем на зеркало, чтобы отдышаться. Сердце стучало так сильно, что буквально вырывалось из груди.
– Что такое? – Спросила Ниночка, аккуратно отогнув край шторки.
Шелест подола её платья предупредил меня о её приближении, поэтому я успела смахнуть слезинку ещё до того, как подруга увидела моё лицо.
– Ты плачешь? – Всё-таки, заподозрила она.
– Это так… – Отвернулась я. – По работе…
– Согласна, платья так себе. – Хихикнула Нина. – Зато можно жрать, как не в себя, на свадебном застолье – перья мёртвых лебедей отвлекут внимание от внезапно раздувшегося живота. Они вообще от чего хочешь отвлекут внимание! Они, блин, фио-ле-то-вые!
– Ну, что, как вам наряды? – Громыхнул на весь салон голос вошедшей Алисы. – Правда, шикарные?
– Знаешь, Алис, мне кажется, они… слишком шикарные для моего торжества, – замялась Наташа, – и девочкам не очень нравятся.
– Но ведь ты же сказала, что они тебе по душе?
– Да-а, но… Если честно, я ничего не понимаю в платьях и в моде. Думала довериться тебе, как профессионалу, а теперь девочки их примерили, и, знаешь, они реально какие-то громоздкие и вычурные. Они не в духе нашего спокойного и нежного торжества.