Стив и я внимательно смотрели за тем, как папу первым ввели в зал. Он выглядел ошарашенным и беспокойным. Мы пытались поймать его взгляд, но он не видел нас. Спустя некоторое время привели маму и посадили ее рядом с ним на узкой скамье. Как только мама села с ним, он положил свою руку ей на плечо и взглянул на нее. Это был странный, умоляющий, почти отчаянный взгляд. Она отстранилась от него и отказывалась даже взглянуть ему в глаза, она смотрела прямо на судью. После очень недолгих слушаний папа еще раз попытался коснуться ее и встретиться с ней взглядом, пока ее уводили, но мама оставалась абсолютно холодной и безразличной – как если бы он был мертв для нее. Он выглядел опустошенным после такого отвержения, и я не уверена, что он смог оправиться от этого чувства.
Я продолжала навещать маму, когда она была под следствием. С ней было сложно вести какой-то осмысленный разговор. В пределах слышимости рядом с ней всегда находились охранники. Я поняла, что они пытались таким образом добыть новые доказательства. Она ни разу не сказала ничего, что заставило бы меня усомниться в ее невиновности. Часто она плакала, и я была полна жалости к ней. Ни один визит не обходился без ее слез, объятий со мной и слов о том, как я важна для нее.
Все, за что я могла цепляться, была надежда, что в конце концов маму оправдают, признают невиновной, однако нас предупреждали, что суд может занять довольно много времени из-за сложности всего этого дела и большого количества найденных доказательств. А пока день приговора не настал, я знала, что должна держаться и выживать изо всех сил. В течение следующих нескольких месяцев я несколько раз меняла место жительства, перестала снимать дом вместе с Тарой, которая к тому времени достаточно выросла и могла уже обходиться без чьей-то опеки. Я продолжала время от времени встречаться с Иэном. Он свозил меня в Париж, и это стало чудесным, хоть и коротким, побегом от реальности. Он был начитанным и образованным, и когда я оказывалась рядом с ним, то всегда чувствовала, будто попадаю в другой мир.
Рождество 1994 года было совершенно несчастливым для меня, но меня подбадривала мысль о том, что в начале нового года я снова увижусь с Иэном. Уже первого января 1995 года я отправилась в поездку до Оксфорда на встречу с ним. Я слушала музыку на кассетах, но в какой-то момент заскучала от записей и переключилась на радио. Там шел свежий выпуск новостей. Я услышала имя своего папы, но не сразу же осознала, почему о нем говорят. Мне пришлось дождаться выхода газетных заголовков, чтобы снова воспринять сказанное там.
А там было сказано, что утром он был найден мертвым в своей камере в бирмингемской тюрьме Уинсон-Грин.
Мне не требовались пояснения о том, что он совершил самоубийство. Я и так это знала.
Глава 11Куда не падают тени
Мама в сегодняшнем письме много злится, и этот гнев направлен на папу. Она говорит, что он держал нас всех за идиотов, и пока мы не научимся признавать свои собственные ошибки и недостатки, держаться вместе и чувствовать некую общность, все люди будут уязвимы перед такими злыми и безумными чудовищами, как мой папа. Они больные люди, он больной человек. А что насчет нее? И куда все это привело нас, беззащитных детей? У меня нет ответа на эти вопросы, но я думаю, что из-за этого Хезер и нет в живых…
Конечно, от таких людей нельзя совсем избавиться, но хотя бы если все будут знать о том, что такая угроза вообще существует, мы сможем добиться того, что эти люди перестанут портить жизнь самым уязвимым членам нашего общества, и сможем держать этих людей под контролем!
Я въехала на площадку для парковки, меня трясло, я оцепенела. Я и правда не ожидала такого. Я сидела там в слезах, пыталась осознать, насколько это чудовищно, представляла, что это лишь работа моего воображения и вообще все могло быть неправдой. А затем Иэн позвонил мне и сказал, что он тоже услышал новости. Он понимал, в каком я была шоке и что я не в состоянии сама ехать дальше. Он предложил приехать туда, где я остановилась.
Пока я ждала его, мне в голову приходили самые разные мысли. Почему я чувствую такое опустошение? Папа не был хорошим человеком и совершенно не был достойным отцом. Даже близко. Он был злым человеком, который считал, что имеет право заниматься сексом со своими собственными дочерьми. Он убил мою сестру самым жестоким образом. Я должна была радоваться тому, что он умер. Но все эти чувства ко мне не приходили. Вместе с состоянием шока я переживала огромную утрату. Утрату не того отца, который мне достался, а того, который мог бы у меня быть, который бывает в нормальных семьях. Я горячо желала, чтобы у меня тоже был такой отец. Словно папина смерть стала окончательным подтверждением того, что это мое желание никогда не исполнится.
Кроме этого, я чувствовала непередаваемую злость на него. Совершенно нельзя было представить, как его самоубийство повлияет на всю остальную семью: на маму, Стива, Энн-Мари, Тару и младших детей. Возникало ощущение, что в чудовищной истории нашей жизни начинается новая жуткая глава. Он устроил эту бойню и заставил нас всех разбираться с ее последствиями. Это выглядело невероятно эгоистичным поступком.
Когда Иэн добрался до меня, он спросил, что мне сейчас хочется сделать. Я сказала, что мне нужно оказаться рядом со Стивом. Я была слишком взбудоражена, чтобы вести самой, поэтому он отвез меня назад в Глостер. Стиву было ужасно плохо. Его чувства были схожи с моими, но вдобавок к ним он ощущал свою вину. Он рассказывал мне, что довольно часто навещал папу в тюрьме, и тот был очень подавлен и время от времени намекал на свое возможное самоубийство. Стив чувствовал, что должен был сделать нечто большее, для того чтобы подбодрить его и предупредить работников тюрьмы о папином душевном состоянии.
Прошло немного времени, и мы узнали подробности самоубийства. От этого мы почувствовали себя только хуже. Папа взял свой новогодний обед – суп и свинину на кости – и отнес к себе в камеру. Он знал, что в течение этого обеда охранники оставят его одного на час, и за это время стянул простыню со своей кровати, порвал ее на полосы и смастерил петлю. Один ее конец он привязал к решетке вентилятора, которая располагалась высоко на стене, встал на стул и перетянул другим концом свою шею, а затем отшвырнул стул ногой в сторону. Должно быть, это была медленная мучительная смерть от удушья. Стив и я никак не могли выбросить эти кошмарные подробности из головы.
На стене он нацарапал слова: «Фредди, серийный убийца из Глостера». Я все еще не понимаю, какие чувства вызывает у меня эта надпись, кроме невыносимого стыда. Гордился ли он этим? Возникало ли у него хоть что-то вроде раскаяния? Как он мог не терзаться убийством хотя бы Рены, Шармейн и Хезер?
Еще в своей камере он оставил несколько писем. В одном из них, которое он написал за несколько недель до этого и так и не отправил, было сказано:
Для Роуз Уэст, Стива и Мэй
Вобщем Роуз сегодня твой день рождения 29 ноября 1994 года ты все такая же хорошая и красивая я лблю тебя. Мы всегда будем любить друг друга.
Самое счасливое событие в моей жизни это встреча стобой… Наша любовь много значит для нас. Так что, любимая, помни о своих обещаниях. Ты знаешь о чем я. Мы вместе во веки веков и это зависит от тебя. Мы любили Хезер, и ты и я. Я бы хотел чтобы Шармейн была с Хезер и с Реной.
Ты навсегда будешь мисис Уэст для всего мира. Это важно для тебя и для меня.
У миня нет подарка. У меня есть только моя жизнь. Я тебе ее отдам, моя дорогая. Когда будишь готова, приходи ко мне. Я буду тебя ждать.
Нам разрешили сходить к судмедэксперту и осмотреть его тело. Стив пошел туда. Хотя это и было невероятно тяжело, он чувствовал, что у него есть долг перед папой. Я отказалась. Я чувствовала, что это будет предательством перед Хезер – и перед мамой.
Мы не были уверены, как мама отреагирует на новости. Какими бы ни были последствия его смерти, они жестоким и травматичным образом положили конец их браку и самым важным отношениям в ее жизни. Невозможно было себе представить, что это не окажется большим потрясением для нее.
Стив и я пришли навестить ее в изолятор временного содержания Паклчёрч. Этот визит ощущался как что-то нереальное. Она казалась очень спокойной и как будто полностью контролировала свои эмоции. Даже хотя нам было за двадцать лет, она посадила нас обоих к себе на колени, как если бы мы были маленькими детьми. Она спросила, как мы себя чувствуем, и крепко обняла. Это выглядело очень странно, неуклюже и вызывало смущение. Она никогда раньше так не вела себя с нами. Единственный физический контакт, который она себе позволяла с нами и в детстве, и в юношестве, – это удары и подзатыльники. И все же сейчас мы оказались у нее в объятиях. Мы старались объяснить, насколько смущены и расстроены. Она очень мало сказала о своих собственных чувствах, за исключением того, что папина смерть никак на нее не повлияла.
– Это так ужасно для вас обоих. Правда, представляю, каково вам.
Я и Стив смущенно посмотрели друг на друга.
– А ты как, мама? Как ты себя чувствуешь?
– Ой, да у меня все хорошо. Я волнуюсь именно о вас, дети.
Непонятно, было ли это безразличие к случившемуся искренним или же она просто делала вид. Меня это сильно тогда озадачило. В конце нашей встречи она обняла нас обоих и сказала, что с ней все будет хорошо, а нам велела помнить, что она всегда нам рада в такое тяжелое для нас время. После этого мы со Стивом обсудили нашу встречу с мамой. Я сказала:
– Не могу в это поверить. Как она может быть такой спокойной?
– Да она просто прикидывается. Я уверен, внутри ее просто на части разрывает.
– Или она злится. Теперь ей придется разбираться со всеми этими убийствами самой.
Правда, мне до сих пор кажется это удивительным – как она смогла так спрятать от нас свои чувства, чтобы нам же было легче. Иногда ко мне приходит мысль о том, что она просто не способна что-либо чувствовать к человеку, который ничего больше не может дать ей взамен, – и я думаю о тех моментах, когда она теряла своих старших детей. Тогда она просто выбрасывала все из их комнат, как будто это резко переставало ее интересовать. Возможно, она просто не испытывает чувства таким же образом, как это делают другие люди.