– Пост, Женя. Нельзя.
– Батюшка… – говорю.
– Иди домой, дорогая, вымолим, не сомневайся.
Ослушаться мы не решились. Через месяц на полусогнутых снова на УЗИ, и врач снова подтверждает возможность зачатия.
28 мая мы повенчались. 28 августа я узнала, что жду малыша. Всю беременность я летала. Храм стал моим вторым домом, и такого единения с Богом я больше никогда не ощущала.
В 5.55 24 апреля 2013 года родился наш сын. Он лежал на моем животе и плакал, а я лежала на кресле и рыдала. Невероятное чувство. Волшебство. Космос.
Федор, солнце мое! Ты со мной! У моей груди, глаза в глаза, ладошка в ладошке, а мне все мало. Каждый день я говорю Богу слова благодарности за моих детей, а мне все мало. Каждый день я счастлива от того, что испытала это блаженство материнства, а мне все мало.
Сынок, счастья тебе, а я всегда буду рядом. Твоя мама.
В ШПР мы пришли в сентябре 2015 года. Учились усердно, без пропусков, да и не к чему было прогуливать, учеба была очень интересна и давалась легко. Даже свой день рождения я отмечала на лекциях. Информации было много, как доброй и дающей надежды, так и негативной. Например, про жестокое обращение с детьми или адаптацию.
На последнее мы не особо обратили внимание, амбиции и розовые очки помешали. А зря. Но об этом позже.
Это был ноябрь 2015 года. Получив заключение и пройдя медицинское обследование, я набрала в поисковике сайт Усыновите.ру и погрузилась в мир бесконечного горя и одиночества детей всех возрастов от 0 до 18 лет.
«Детей нет»… «Детей нет»… «Детей нет»…
Эта фраза казалась мне издевательством, насмешкой просто. Как нет?! В официальной базе их тысячи! Но, как выяснилось, детей действительно нет.
Нет здоровых от профессора и балерины, у которых родители погибли в автокатастрофе. Есть дети от алкоголиков в четвертом поколении, есть дети от несовершеннолетних матерей-наркоманок или наркоманок с 10-летним стажем, есть дети от психически нездоровых родителей, есть дети с различными синдромами, которые невозможно излечить, есть глухие, слепые, такие, которые никогда не будут ходить, есть бесстатусные дети, у которых практически отсутствует шанс попасть в семью, потому как мама его в детском доме оставила, но отказа по факту нет, есть дети со страшными для нашего общества заболеваниями, есть дети преступников, которые отбывают срок и не отказываются от них в надежде на УДО.
Так что детей в детских домах очень много. С разной судьбой, разной группой здоровья, разными возможностями, но есть одно, что их объединяет, – депривация. Последствия депривации у каждого свои. Деприва́ция (лат. deprivatio – потеря, лишение) – сокращение либо полное лишение возможности удовлетворять основные потребности – психофизиологические либо социальные. Дети в детском доме есть, а личностей нет.
Итак, мы начали поиски. Света, Коля, Иринка, Рауль, Степан, Катюшка… Имена, как снежинки с неба, слетали на лист бумаги. Звонки по всей России. Ответы были разные, но содержание одно – детей нет. Но чаще всего слышался один ответ регионального оператора: «На ребенка получено согласие кандидатов, его забирают домой». После этих слов сердце ликовало. Минус один, как скажет госпожа Петрановская.
Это произошло 1 декабря 2015 года. Я увидела Машу. Глаза на пол-лица, и два хвостика, и взгляд, страшный для взрослого, – на меня смотрела двухлетняя старушка. Старушка, пережившая голод, холод, лишения, унижения, безразличие и, как следствие, одиночество.
– Здравствуйте! Я звоню по Маше К. 2013 года рождения. Подскажете?
– Подскажем. Девочка имеет четвертую группу здоровья, находится в специализированном Доме ребенка для детей с психическими нарушениями здоровья. Продолжать?
– Да, пожалуйста.
– Она не одна, у нее еще есть брат, 2014 года рождения. В том же домике.
– За направлением приехать когда?
– Давайте в пятницу.
Нам повезло. Мы попали к прекрасному региональному оператору, к человеку, у которого болит душа за этих детей. Получив направление, мы сразу выехали в Дом ребенка. За окном было 4 декабря 2015 года, православный праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы Марии.
Наша Мария еще даже и не подозревала о том, что мы в часе езды от нее.
Про находку, изменившую наш мир
– К кому?! К Маше? – спросили нас с порога. – Пойдемте, ознакомим вас с ее личным делом, думаю, от встречи вы после этого откажетесь.
Сухим голосом нам зачитали ее дело. Была изъята от матери в 1 год и 2 месяца в крайней степени истощения при весе 5 килограммов, помещена в реанимацию, спустя месяц переведена в Дом ребенка.
Не ходит, не говорит, обращенную речь не понимает, в пять лет будет выставлен диагноз «умственная отсталость», и ее будет ждать перевод в ПНИ (психо-неврологический интернат). Сказать, что я ужаснулась, это ничего не сказать. Не от информации о ПНИ, а от полного безразличия. Никаких эмоций, ни грамма сожаления, ни боли, ни надежды. Ледяной факт, от которого мороз по коже. Спорить мы не стали.
Мы увидели Машу спустя 10 минут. Она была не просто маленькая, она была крошечная. Испуганный взгляд в стену, несуразное платье на три размера больше, огромный рахитный живот и чудовищный запах казенных стен.
Едва бросив на нас взгляд, она отвернулась, набрала полную грудь воздуха и заревела. Мое сердце колотилось так, что казалось, оно просто не сможет долго работать в такую силу. Различные чувства охватили меня. Я вроде бы испугалась, потом захотела плакать, дальше оглохла на одно ухо, даже чувство тошноты испытала, и все это в три-пять секунд времени.
А Маша продолжала голосить вперемежку с сосанием языка и дерганием собственных волос. Вернуть ее из состояния истерики так и не удалось.
Домой мы ехали молча. Ни одного слова об этой поездке от нас с мужем не прозвучало и на следующий день. На третий день мы снова ехали в домик к Маше. Спасибо подсказкам няни, мы привезли музыкальные игрушки. Тем и завлекли.
Пока Маша нажимала на кнопочки телефона и гремела погремушкой, я пыталась к ней прикоснуться. Ни о каких объятиях, ручках или тактильных играх и речи не шло.
Помню, как дотронулась до нее одним пальцем якобы случайно, а в ответ каменная спина. Она вытянулась в струну и замерла. Замерла и я. Отступать было некуда, поэтому моя рука так и осталась на ее спине. Не поворачивая головы в мою сторону, Маша резко дернулась, как от удара током, и с придыханием засосала язык. Успокаивалась она, и вслед за ней успокаивалась я. Муж сидел в углу и ошарашенно наблюдал за нами. Позже он рассказывал о том, что боялся даже дышать, а еще ему было до физической боли в груди жаль эту маленькую старушку.
Выход нашелся случайно. Муж предложил пойти гулять, а не сидеть в душной комнате для свиданий. Тут уже персонал Дома ребенка столкнулся с трудностями: не знала эта девочка, что такое шапка, куртка и сапоги. Орала она на все три этажа. Ходить она не умела, поэтому подхватив ее на руки, мы рванули на улицу.
Выйдя на крыльцо, Маша увидела снег и замолкла. А я заговорила. Заговорила без умолку, лишь бы не дать ей снова расплакаться. Погуляв с Машей, мы встретились с ее братиком Ярославом. На тот момент ему не было и года, прекрасное создание в пеленках и чепчике. Он не проявил к нам никакого интереса, покорно сидел на ручках и смотрел в стену. Ни улыбки, ни слез, ни испуга – абсолютное безразличие к происходящему. Выходя за забор Дома ребенка, я спиной ощущала ад в душе каждого, кто оставался там за пластиковыми окнами с красивыми шелковыми занавесками. С того дня мы стали ездить к ним почти каждый день и гулять, пока нас не выпроваживали восвояси.
21 декабря 2015 года мы приехали домой. С тех пор нас шестеро.
Про страшное
2016 год стерт из моей памяти. Вспышки воспоминаний, взлеты и падения. Было очень сложно. Анализируя причины, можно выявить две основные: первая и главная – это адаптация всех членов семьи, вторая наличие трех совсем маленьких детей и одной не особо большой. Александре было 7 лет, Федору 2 года 8 месяцев, Маше 2 года 2 месяца и Ярославу только-только исполнился 1 год.
Если заглянуть в официальный эпикриз по Маше, то все трудности удалось запихнуть в одно предложение: отставание в развитии на 4 триместра. То есть на момент принятия в семью по факту ей было не 2 года и 2 месяца, а год. Та же картинка складывалась и у Ярослава, там развитие было на три месяца.
Сжатые безэмоциональные предложения. Сухие факты и наши реальные будни.
О буднях. Про Машу. Честно, страшно вспоминать. Только помощь Бога и молитвы близких помогли нам выжить, не подать на развод, не впасть в уныние и не разочароваться в жизни.
Наша Маша не умела ходить, говорить, жевать, глотать кусковую пищу, жутко боялась воды, даже когда просто мыли руки под краном, не хотела пить, боялась пробовать любые новые продукты, не понимала обращенную к ней речь, не знала своего имени, не видела улицы, детских площадок, магазинов, машин, не умела играть, смотреть мультфильмы, ходила в туалет только после просьбы сделать это, могла терпеть очень долго, не чувствовала боли и обиды, не выражала эмоции, не умела улыбаться, раскачивалась в кровати, сосала язык с придыханием, царапала себе ноги, живот, лицо, выдирала ресницы и брови, не смотрела никому в глаза, не умела слушать сказки и песни, не держала в руках ни ложку, ни карандаш, ни игрушки, очень любила оставаться одна в кровати и уходить в свой мир.
Сначала я плакала, потом злилась на себя, потом пила успокоительное, и ничего не помогало.
А затем мы начали кропотливо работать и медленными шагами пошли вперед. Но пришло другое – то, с чем бороться намного сложнее. Это не система, не депривация, не характер, это адаптация. Я не приняла ее. Ее – беззащитную, маленькую, опустошенную, мою девочку, мою дочь.
Не приняла по запаху, по поведению, по отставанию. И тогда, работая с ней, я параллельно начала работать над собой. Ежедневно напоминая себе о том, что я все-таки человек разумный, а не животное.