Сноха в больничке. А они с Алешей обшаривают вокзалы и отделения полиции. Нашли. Разыскали свое мелкое сокровище. В электричке чуть ли не под Тверью.
Алексей сгреб мальчика в охапку. Повторял, что они его заберут. Что давно решили и не передумают. Просто бумажки, справки. Вся тянется. Но вот-вот. И ему надо учиться у родителей и бабушку слушаться. И мелкому или мелкой, не ясно же пока, кто у Алены родится, пример подавать.
– Какой пример?
– Жалеть бабушку! У нее нервы не железные.
Димка внимал, морщился. Потом уточнил:
– Бабушку жалеть?
– Да. Обязательно. И…
– И?
– Алене помогать.
– Хорошо.
P. S. Алена родила двойню. Квартира перестала быть огромной. По коридору катаются на трехколесных велосипедах, по углам играют в прятки, из кухни в прихожую бегают наперегонки.
Помещаются! И на этом огромное спасибо замечательному прадеду Алексею Алексеевичу.
Димка настоял, чтобы портрет академика повесили над его кроватью. Он на него поглядывает, когда делает уроки.
Анне Анатольевне все чаще кажется, что суровое лицо покойного мужа на пафосной официальной фотографии странным образом смягчилось. Что он вот-вот улыбнется или запоет любимую казачью песню.
Татьяна Чернецкая, Наталя ШумакСестра-хозяйка
Клава была образцовой сестрой-хозяйкой отделения. Полный порядок на вверенном ей участке. У персонала чистые, идеально отглаженные халаты. Пациенты тоже лежат на хорошем постельном белье.
Санитарки, построенные требовательной старшей сестрой и под присмотром Клавы, намывают полы, протирают тумбочки. Все сверкает. Как и положено в хорошей хирургии.
На подоконниках цветочки. Украшают помещение и радуют глаз.
У Клавы в ее возрасте (хорошо за сорок) не было детей. Позже я узнала, что сын погиб в армии. А муж сначала пил, потом развелся и уехал. Невысокая и крепкая Клава выстояла.
Я увидела ее уже в новом периоде жизни. Который назывался – Клава заводит семью. Берет под опеку двух соседских детей, брошенных никчемной пьющей матерью.
Брат с сестрой часто ночевали на площадке. Мать водила сожителей, а их выдворяла. Клава и приютила обоих. Помню, что с документами она возилась долго, никак не могла справиться до тех пор, пока решительно не обратилась за помощью к главврачу. Записалась на прием. Привела с собой и мальчика, и девочку. Все втроем они попросили выручить их.
Главный был тот еще хитрец и умница. Клаву, как идеального работника (пусть и низового звена, но что будет с больницей, если плохо свою работу будут делать санитарки и хозяйки?) ценил. Имел хорошие выходы наверх. Позвонил, попросил… И дело сразу ускорилось, сестра-хозяйка через три-четыре месяца стала официальным опекуном.
Сказать, что она расцвела? Из хмурой тетки без возраста превратилась в энергичную симпатичную женщину? Все именно так.
Ей пришлось окунуться в проблемы с садиком и школой. Все в отделении старательно пугали Клаву, что детки генетически происходят от алкашни, в кровных родственничков пойдут. Сорвутся, еще и замучают благодетельницу. Покатятся по наклонной. Словом, страшилки озвучивались одна другой хлеще. И все из реальных примеров…
Нервы Клаве брат с сестрой и правда трепали. Но малышка довольно быстро стала называть опекуншу мамой. И от звуков этого слова Клава изменилась до неузнаваемости.
Глаза блестят, походка энергичная. На губах бледная помада. А седые редкие кудряшки покрасила в каштановый. Словно отмотала назад лет десять.
Энергичная, волевая Клава со временем победила и гены детей, и их капризы, и кривое понимание жизни (уже, казалось бы, запечатлевшееся навсегда). Как она сама говорит: строгость и любовь, любовь и строгость, внимание и терпение, строгость и любовь, много, много любви. Но без строгости никуда… Такие пироги.
Девочка учится на врача (интернатура). Мальчик стал военным.
Сегодня Клава – любящая бабушка. И время словно замерло. В свои под семьдесят она по-прежнему крепкая и энергичная. Ну разве что чуть больше морщин.
Бывший муж возвращался и просил прощения. Клава не пустила. Сказала, что не может. Не ее человек.
Маленькая семья становится большой. Внук и внучка растут, будут однажды жениться, замуж выходить. Клава собирается дождаться правнуков. Любимым деткам она едва ли по плечо.
Гордится их успехами. И да, продолжает работать. А в отделении по-прежнему идеальный порядок.
Татьяна Чернецкая, Наталя ШумакСорок диссертаций
Посвящается Н. Л.
Татьяна заканчивала лекцию по психологии, ее тихий голос достигал даже самых дальних рядов гулкой аудитории. Она говорила о подростковом возрасте и о промежуточной социализации личности, когда увидела, как где-то далеко, на галерке, сверкнули очки ее мужа. И разозлилась.
После лекции будущие педагоги, а пока что беспечные студенты, с гамом собирали сумки, обсуждали кино, строили планы на выходные. Очки мужа сверкнули совсем рядом.
– Татьяна Анатольевна, мне срочно требуется помощь психолога.
– Сережа, что ты делал на моей лекции? У тебя же встреча с профессором.
Сергей виновато опустил глаза.
– Ты когда-нибудь закончишь докторскую?
– Танюш, понимаешь… Гришкина мать нашлась. Сегодня приедет… Мне действительно нужна твоя помощь.
– Иди ты знаешь куда?!
И вылетела из аудитории, неловко прижав к груди материалы лекции.
Татьяна была так рассержена и даже обижена, что не поехала с мужем в детский дом, где он был директором. Сергей принял Анну Петровну один.
Женщина сидела перед ним, как преступник перед следователем: напуганная, бледная, рано постаревшая, измученная и очень виноватая. Руки у нее были натруженные, с потемневшими ногтями. А голос такой тихий, будто она специально старалась, чтобы ее не услышали. На облупившемся подоконнике шумел электрический чайник, и, чтобы понять, что говорит Анна Петровна, Сергей наклонился к ней через стол.
– Из тюрьмы вышла – а тут осень, да холодная такая, – шевелила она потрескавшимися губами. – Идти было некуда. С вокзала погнали…
Кнопка чайника издала щелчок. Сергей встал, заварил чай в кружке, поставил перед Анной Петровной. Она обняла кружку ладонями – привыкла искать тепло в любой ситуации.
– Нашла дом под снос, там устроилась. Думала, никто меня не найдет. – Усмехнулась через силу, сглотнула. – Семь лет мужика не было – а тут, в первую ночь на воле, аж трое. От кого он родился – от рыжего? Или от того, что в шапке был?..
Анна Петровна сделала глоток чая, чай обжег губы. Но Сергей Николаевич Лытковский чего только не видел, чего только не слышал о судьбах людей. Так что ответил спокойно:
– Грише лучше об этом не рассказывайте.
Анна Петровна поставила кружку.
– А мне что… Поговорить с ним можно?.. Я и не думала. Боялась, что и увидеть не дадите. Хотела просить, чтоб хоть со сторонки, издалека. А вы – не рассказывайте… Так выходит, поговорить можно?
Сергей приоткрыл дверь в класс, где трое детдомовских ребят разного возраста делали уроки. Семилетняя Анечка, прехорошенькая, ну просто кукленок, вместо того чтобы заполнять пропись, вклеивала в тетрадь разноцветные наклейки. Гриша, высоченный семнадцатилетний парень, объяснял Светке физику. Светке было четырнадцать. А четырнадцать – это прыщи, очень длинные руки и маленькая грудь. Слушая Гришу, Света старалась ниже опустить голову, чтобы челка лучше скрывала воспаленную кожу на лбу. А Грише было все равно, какой у нее там был лоб и грудь. Потому что…
– Потому что перемещение тела, Свет, в любой момент времени…
– Реши за меня, а?
– Вот еще! Разберешься как миленькая.
И тут вдруг увидел Анины наклейки вместо нужных крючков и букв.
– Ань, ты что тетрадь портишь? Все строчки заклеила! Тебе другую кто даст?
Анна Петровна закрыла рот рукой, чтобы не выдать стоном свое присутствие. Это же ее Гришенька!
Анечка обиженно спрятала наклейки, а Света недовольно шикнула на Гришу:
– Дурак! Ей будущие родители прислали.
Гриша склонился над прописью, чтобы разглядеть наклейки. Принцессы, пони, блестки… Несомненно, они такими и должны быть – наклейки, подаренные маленькой девочке будущими родителями. Гриша повернулся к доске, взял мел и начал писать формулу:
v=v0+
И не дописал, потому что Сергей Николаевич втянул в класс смущенную Анну Петровну. Анечка, Света и Гриша повернулись к ней одновременно: с неизлечимой надеждой, с бесконечным вопросом. Ведь если пришел взрослый, то, скорее всего, для того, чтобы кого-то выбрать. Гриша ткнул Свету локтем: у него всего год до конца детства, у Анечки наклейки. Значит, Светка, ты.
Но Анна Петровна не отрывала глаз от Гриши.
– Подбородок дедов…
Гришина рука продолжала прижимать мел к доске. Мел крошился. Сергей сделал едва заметный знак головой. Света и Анечка поняли мгновенно и вышли, оставив на партах учебники и тетради.
Сергей легонько подтолкнул Анну Петровну к Грише. Она шла к нему, задевая углы столов. Пряча темные ногти. Гриша повернулся к формуле. Аккуратно дописал ее:
v=v0+ахt
Медленно обвел последний знак t. Обвел его еще раз. И еще…
Уставший Сергей ввалился в квартиру и плюхнулся на лавку в прихожей. Через приоткрытую дверь было видно, как в темной комнате светится монитор компьютера. Татьяна работала. Сергей вспомнил, что они в ссоре. Кажется, это было давно, но на самом деле – сегодня днем. Он стащил с себя ботинки и прошел на кухню. Долго держал дверь холодильника открытой, изучая его содержимое. Есть вроде и хотелось, но уже и не моглось.
– Голодный? – послышался Танин голос. Сергей закрыл холодильник, повернулся к жене. У нее были уставшие, но ласковые глаза.
– Анюту хотят забрать. Хорошие люди. Правда, немолодые.
– Сколько им?
– Под пятьдесят.
– Это хороший возраст.
– И если Гриша мать признает – всего двое останется.