…И получает сногсшибательную премию, которая, мы можем догадаться, куда была отправлена — вся, до последнего франка… В общем, это такая женщина — о-ля-ля! Если б не моя мама (которую Клоди очень любила и всю жизнь посылала ей платочки из Парижа с изображением Эйфелевой башни), боюсь, что Лев влюбился бы в нее, очертя голову. Тем более ей очень нравился его перевод, хотя она не понимала по-русски.
Лев, и в самом деле, не сплоховал! Классно перевел, тоже с юмором, русский язык у него сочный, колоритный, а и французские мотивы вплетаются, и, конечно, знойные арабские.
Мы вернулись в Москву, рукопись была сдана, книга моментально вышла тиражом 20 тысяч, и чуть ли не за один день весь тираж был распродан.
Надо ли говорить, что вскоре Клоди Файен нас разыскала. От одного израильского этнолога, который случайно увидел ее книгу на русском языке в Тель-Авивской библиотеке, она узнала, что книжка вышла в России, и написала письмо Илье Эренбургу — в то время он был одним из руководителей Общества дружбы «СССР — Франция», — что книга уже переведена на восемь языков и все переводчики стали ее друзьями, а теперь ей очень хочется познакомиться с «Леоном» Москвиным и его семьей.
И вот нам сначала пришло из Парижа восторженное письмо от Клоди Файен. Потом сама нагрянула — как гром среди ясного неба. Это была поистине харизматическая личность. Высокая, статная, глаза горят, низкий голос какой-то виолончельный, великолепное чувство юмора, готовность в любой момент распахнуть объятия и прижать к сердцу первого встречного-поперечного, просветленная улыбка на открытом парижском лице, — короче, штучный экземпляр, который хорошо инопланетянам показывать, чтобы у них о землянах сложилось приятное впечатление.
Клоди Файен завораживала меня, я в ее присутствии впадала в легкий транс, и даже однажды, задумавшись, прыснула себе в глаз французские духи, которые она привозила нам в изобилии. Три дня отходила, могла бы окриветь, носила б черную пиратскую повязку на глазу…
Мы водили ее гулять на крышу нашего прежнего дома в Большом Гнездниковском переулке, откуда видно всю старую Москву. Вообще она несколько раз приезжала, и мы то провожали ее на Кавказ, то встречали из Средней Азии… Причем повсюду Клоди накупала тяжеленные ковры, неподъемную чеканку, резьбу по дереву, глиняные кувшины, расписные пиалы — и все это аккуратно распределяла по музеям Парижа!
А дальше стали раздаваться телефонные звонки, и незнакомые, но очень приветливые голоса передавали от нее приветы, при встрече — открытки с видами Парижа, капроновые чулки, опять же «Шанель № 5» — и это были венгерский, польский, немецкий, шведский переводчики ее книги…
Отдельная история — как к нам в Черемушки на новую квартиру явились посланники Йемена, прибывшие в Москву от Федерации арабских профсоюзов, борцы за торжество демократии во всем мире, республиканцы, пламенные революционеры, один из которых эдакий мистер-Твистер с гаванской сигарой — его звали просто Мохсен Ахмед аль-Айни — перевел книгу Клоди Файен о Йемене на арабский язык. Это она им дала наш адрес. А длинный парень Али Хусейни — его товарищ по борьбе с упадническим режимом имама. Вместе с Мохсеном они как раз готовились к свержению монархии в Йемене, о чем и сообщили нам, понизив голоса, чуть ли не в передней.
Помню, мы тогда хорошо у нас посидели. Все смеялись, шутили. Какую-то бутылочку чудом раздобыли. Была замечательная компания.
— Вот свергнем власть имама — и милости просим к нам в Йемен, — сказали они на прощание.
— Ну-ну, — мы ответили. Не знали, как можно еще поддержать этот разговор.
Не прошло и пяти месяцев, как в сентябре 1962 года в Йемене действительно произошла революция. Они на самом деле свергли имама — и в рассеченной надвое стране, в Северном Йемене, установили республиканский строй. Видимо, эти двое ребят и впрямь были настроены очень решительно. Али Хусейни погиб в сентябре в перестрелке. Мохсен стал премьер-министром Йемена.
Короче, когда в качестве премьер-министра Йемена Мохсен аль-Айни с помпой прибыл в Москву, на летном поле его встречали члены Политбюро в каракулевых «пирожках»… и профессор, доктор исторических наук Лев Москвин, которого на самом высшем уровне попросили по-домашнему поучаствовать в этой встрече.
На дворе январь, снег — стеной, Мохсен вышел из самолета, спускается по трапу — вежливо улыбаясь, пожимает руки официальным лицам и вдруг видит знакомое и родное — неофициальное лицо Льва! Он даже вскрикнул от радости.
Льву подали черную «Волгу» с шофером, вручили просто так полную авоську дефицитных продуктов, и обоих — его и Мохсена — торжественно повезли к нам домой.
Без всякой дефицитной авоськи мы с Люсей накрыли стол (хотя и авоська тоже не помешала! В ней лежали копченая колбаса, сыр «Рокфор», армянский коньяк, черная икра, кофе, рыбка соленая…).
Короче, сели, выпили, закусили, и опять — так хорошо посидели. Главное, сразу договорились: ни слова о политике. Только о Париже, о женщинах… Вернее, о женщине, без которой Париж — уже не Париж и для Льва, и для Мохсена, и для сонмища других людей этой, в сущности, небольшой планеты, которые то встречаются во Франции и живут у Клоди месяцами, то едут в гости друг к другу, обмениваются детьми на неопределенные сроки, те прямо на месте учат иностранные языки «с погружением», излечиваются от хандры, находят в странствиях свое счастье, влюбляются, женятся, рождаются новые дети.
— Кстати, в последний раз, когда я жил у Клоди Файен, — сказал Лев, — то забыл отдать ключ от ее парижской квартиры.
И вытащил из кармана пиджака ключ.
— Давайте его сюда, — улыбнулся Мохсен, потягивая гаванскую сигару. — Я скоро поеду в Париж… и войду к ним без стука.
Как-то в окраинных ташкентских трущобах маленький волнистый попугай вытянул для меня свернутый в трубочку билетик, там было накарябано детским почерком лиловыми чернилами: «Тибе будет долгая дорога без престанища».
И вот я бодро шагаю по этой своей дороге в данном случае — на обед к нашей давней подруге Клоди Файен. Осень, 1993 год. Я в Париже, я гуляю, я балдею. Мужа Леню Тишкова пригласили во Францию с выставкой «Книги художников XX века». Мне с Леней тоже разрешили приехать. Первый раз — в Париж — помогать нести сундук с книгами. Сундук очень тяжелый, железный. Надо ж кому-то с другой стороны подхватить.
В гости к нашей Клоди Файен я иду пешком, и, что меня поражает, в парижской толпе очень много рыжих и конопатых. Ей-богу, я даже черного видела конопатого. Очень много носатых, лысых, косых, хромых, много старых бродяг под мостом ночует — в коробках спят, и все чувствуют себя красавцами. Ну, мы везде с Леней побывали, где нашему брату следует. В Лувре он мне показал оригиналы картин «Смерть Сарданапала», «Юная утопленница», «Резня на острове Сцио» — все эти горы трупов, знакомые с детства по «Энциклопедии школьника». Я попросила Лёню сфотографировать меня на фоне Джоконды. Он отказался. Тогда я попросила снять меня на Елисейских Полях — на фоне памятника Альфонса Додэ, автора «Тартарена из Тараскона». Я и сама боялась, что на фоне Джоконды я буду невыигрышно смотреться как женщина.
— А на фоне Альфонса Додэ ты будешь невыигрышно смотреться как писатель, — заметил Лёня.
Потом поднялись на Эйфелевую башню, знакомую мне до боли по шелковым платочкам Клоди.
— Да, Париж, конечно, жемчужина Земли! — важно сказал Лёня, приехавший сюда в тринадцатый раз.
Пахло водой, подстриженной травой, в саду Тюильри срывал холодный ветер с каштанов листья, издалека доносилась песенка шарманщика.
Я хотела купить Лёне шарф.
— Шарф и зонт, — ответил Лёня, — у нас на Урале считаются пижонством.
Зато он купил шампанское «Брют» для Клоди.
Вот ее дом — крыша в окнах небесных — знаменитый парижский дом Клоди Файен, от которого мой папа Лев когда-то увез в Москву ключи, а вернул их обратно — премьер-министр Йемена Мохсен Ахмед аль-Айни, да и нужны ли ей были ключи? Толпы людей, дети разных народов шли по этой лестнице нескончаемым потоком: венгры, чехи, поляки, сербы, американцы, израильтяне, шведы…
По этой вот лестнице когда-то решительно поднялся премьер-министр Албании, чтобы предложить отважной Клоди Файен совершить длительную этнографическую поездку в его страну с целью подробного изучения жизни мусульманских албанских женщин. Она поехала, все досконально изучила, после чего наверняка добрая сотня албанцев и албанок нанесли ей ответный визит в Париж. К тому же правительством Албании Клоди Файен было поручено разыскать произведения албанского искусства, вывезенные французскими офицерами во время военной оккупации Албании в 1920 году!!! Клоди поместила объявления — ей стали приносить поразительные экспонаты — …о, это еще одна отдельная, причем детективная история!
Экзотические послы Марокко приходили сюда свидетельствовать Клоди свое почтение. И очень удивлялись, что к их приходу заранее подготовлены документы, которые они должны передать марокканскому другу Клоди, чтобы тот имел веские полномочия открыть медицинскую школу в Рабате.
Посланцы Ливии, Ливана, Египта, Сирии, Алжира — все обретали в этом доме приют, горячий обед, бокал «Бордо» и самую что ни на есть реальную помощь в организации школ, больниц, этнографических музеев — вообще всего, что нужно для нормальной человеческой жизни.
С таким же точно пылом она заботилась о своих соотечественниках. В Самарканде Клоди Файен купила семена редиски, невиданной во Франции. Она их посадила на балконе, взошла буйная поросль, о чем Клоди Файен сообщила крупнейшей садоводческой фирме Парижа «Дельбар». И в результате сочный самаркандский редис начал свое триумфальное шествие по территории Франции.
За что бы она ни бралась (или так просто казалось со стороны?) — все у нее получалось легко, артистично, как будто шутя, она всегда улыбалась, а между тем эта женщина сворачивала горы.
Однажды она устроила старейшего французского археолога Жюля Барту в далекое бесплатное плаванье, о котором он мечтал.