На вытянутой руке лежали две свитые в круги травинки.
— Что это?
— Два кольца, — серьезно сказала Дуся. — Давай обручимся по-настоящему, обменявшись кольцами. Затея была детской, но Андрей, увидев два импровизированных, из травинок, колечка, неожиданно поверил ей.
— Прости, прости, прости… — сказал он. — Люблю тебя, схожу сума!
Он взял одно колечко, осторожно надвинул его на тонкий Дусин пальчик. Дуся, очень серьезная и сосредоточенная, надела другое кольцо из травы на его палец.
— Клянусь быть верной тебе до гроба, — сказала она.
— И я! Клянусь. Пусть мертвые, что лежат вокруг, будут нашими свидетелями.
Не сговариваясь, они прильнули друг к другу губами. И это был совсем другой поцелуй, не как тот, которым они обменялись у пруда. Теперь они замерли надолго — по-настоящему, до головокружения.
— Сейчас умру… — задыхаясь, сказала Дуся, когда их объятия наконец разомкнулись. — Я еще никогда не чувствовала себя такой взрослой, ей-богу! Я как будто другой человек теперь… Знаешь, такие странные ощущения!
Солнце поднялось выше. Теперь оно играло в листве, солнечные зайчики весело прыгали по холодным замшелым плитам.
— Любовь и смерть, — медленно произнес Андрей.
— Любовь до гроба, — мрачно кивнула Дуся. — Теперь мы обручены…
Никто не заметил их отсутствия. Дуняша, горничная, подвернула ногу, когда спускалась в погреб, и теперь все носились вокруг нее. Ждали Антон Антоныча.
— Какое трагическое лицо! — с восхищением произнес Карасев, глядя на Дуняшу и размахивая дымящей сигарой. — Я бы нарисовал…
— Ну вас! — с досадой отмахнулась Дуняша, сидя на ступенях. — Ничего святого!
Пришедший доктор констатировал небольшое растяжение и прописал покой и компрессы.
Карасев перевел внимание на Дусю.
— А вы, барышня, не забудьте — у нас в полдень очередной сеанс… Да, и улыбнитесь — что за похоронный вид! Выздоровеет ваша Дуняша, ничего с ней не станется…
Дето пролетело незаметно, и нынешняя осень стала для Андрея какой-то особенной. Будущее виделось ему определеннее, перед ним стояла одна-единственная большая цель — Дуся, а все остальное было только подчинено этой цели. И отношения с Померанцевыми, и подготовка к университету, и все прочее…
Странно, но никто как будто не замечал их любви. Впрочем, скрывать им особо было нечего — все так же они собирались по вечерам в большой гостиной Померанцевых и говорили — много, горячо, обо всем на свете…
Время шло медленно, с трудом, словно в огромный маховик попал песок, и стрелки на циферблате жизни едва двигались, день тянулся невыносимо долго, а неделя казалось целой вечностью.
Приходила Танечка Ольшанская, соученица Дуси, с перекинутой на грудь длинной русой косой. Она садилась в углу и следила за Андреем из-под светлых ресниц.
На Новый год в доме Померанцевых поставили домашний спектакль — «Король Лир» в обработке Кирилла Романовича, причем Корделию играла Дуся, а короля — сам глава семейства. Собралось очень много друзей и знакомых, было весело, много говорили об искусстве, о будущем России… Спектакль прошел на «ура».
Со странным чувством смотрел Андрей из зрительного зала на Дусю — она была прекрасна до невозможного, до исступления, фантастически хороша. Она заворожила всех. Дуся играла так хорошо, что после спектакля только о ней и говорили, а сам Кирилл Романович прослезился, обнял дочь и торжественно произнес:
— Перед тобой великое будущее, дитя мое. Слава Дузе или Сары Бернар будет пустым звуком по сравнению с твоей славой!
— Да-да, у Евдокии Кирилловны несомненный талант! — обсуждали в толпе. — Дусенъке непременно надо в артистки!
— Наша Дуся лучше Дузе! Дуся отыскала взглядом Андрея.
— Вовсе не обязательно! — дрожащим голосом громко произнесла она, стараясь, чтобы эти слова услышал тайный ее жених. — Яне собираюсь идти на сцену.
Все вокруг завопили, что зарывать такой талант в землю — преступление и Дуся непременно должна одуматься, иначе мир много потеряет.
«Опять они о том же! — с досадой подумал Андрей, отступая назад. — Господи, она же только моя. я ни с кем не собираюсь ее делить, ни с каким миром…»
Рядом оказалась Танечка.
— Вы как будто недовольны чем-то, Андрей, — сказала она, полуприкрыв глаза ресницами, в ее голосе — смесь страха и дерзости.
— Я всем доволен, — сухо произнес он. — Я еще под впечатлением от игры Евдокии Кирилловны.
После ужина были танцы.
Андрей хотел поговорить с Дусей, но это ему никак не удавалось — ее все время окружали какие-то люди. Словно только сейчас заметили, что она наконец выросла и превратилась в необыкновенную девушку. Померанцевы имели полное право гордиться своей дочерью.
— Что же вы не приглашаете меня? — подошла опять Таня. — Я, может, давно мечтала потанцевать с вами…
Андрей был вынужден подчиниться ей, хотя этот тур вальса он мечтал танцевать совсем с другой.
Дуся говорила с известным режиссером, усатым важным стариком, и издали бросала на Андрея беспомощные, умоляющие взгляды. «Почему она так смотрит на меня? — подумал он. — Как будто виновата… Но она же ни в чем не виновата!»
— Я, кажется, разгадала вашу тайну, — неожиданно произнесла Танечка Ольшанская, склонив в танце голову на его плечо.
— Что, извините?
— Господи, какой же я была дурой! Сто лет назад можно было уже догадаться… — с досадой продолжила его партнерша. — Вы же ее любите. Ее, Дуську!
— Таня, я не понимаю, к чему вы…
Таня впервые посмотрела ему прямо в лицо. Глаза у нее были светло-зеленые, прозрачные, точно у русалки. Они излучали какой-то холодный огонь, и этот взгляд пугал и был неприятен Андрею.
— Вы думаете, она вас будет любить? Да ни за что, черта с два!
Андрей впервые слышал, как девушка в разговоре упоминает черта.
— Будет, — ответил он. — Она уже меня любит.
— Да как вы не понимаете, глупый… Она никого не может любить! С ней все ясно: она будет актрисой, замечательной актрисой — никто не спорит, и именно поэтому она никого не сможет любить по-настоящему, кроме своего искусства. Такие люди… У них же все подчинено одной цели! И напрасно вы думаете, что будете счастливы с ней. Забудьте ее, забудьте немедленно — пока не поздно.
Андрей танцевал с Таней, и у него горели уши — он никак не мог ожидать подобного монолога от этой спокойной, скрытной девушки.
— Ваши слова наталкивают меня на определенные мысли, — сказал он, с трудом перенося ее взгляд. — Мне кажется, вы сами…
— Ну да, я люблю тебя, — перебила Таня, переходя на «ты». — Уж я бы всем пожертвовала ради тебя. Я тебя так люблю, что мне все остальное безразлично. Хочешь, завтра… — да не пугайся ты так! — так вот, завтра… У меня в Замоскворечье живет тетка — она старая и глухая как пень, сидит все время в кресле. Меня к ней спокойно отпускают. Я дам тебе адрес… Ты приходи туда. Мне ничего для тебя не жалко…
Музыка закончилась, и Андрей отвел девушку к креслам.
— Считайте, что я ничего не слышал, — тихо сказал он.
Таня ответила ему тем же прозрачным взглядом, полным холодного огня. И было непонятно, чего в ее взгляде было больше — любви или ненависти…
В начале лета Андрей покинул гостеприимное семейство Померанцевых — он уже был вполне взрослым человеком, обладал некоторой финансовой независимостью (от родителей ему кое-что осталось), и пора было поступать в университет. Андрею так хотелось стать как можно скорее самостоятельным, что он даже особо не переживал, покидая своих опекунов.
Переживала Дуся — она плакала и все твердила:
— Я тебя обожаю, клянусь! — И она целовала крест. — Я ведь твоя невеста! Ты думаешь, что у меня в голове одни пустяки и театр на уме? А на самом деле… Господи, милый, помнишь, как нам хорошо было прошлым летом, как ты изображал сома в пруду?
Померанцевы взяли с Андрея слово, что он будет заглядывать к ним как можно чаще, да и они сами не перестанут интересоваться его жизнью.
Лето он провел без Душ — отец увез ее вместе с собой на гастроли, чтобы показать актерскую жизнь с изнанки, все радости и тяготы ее, которые присущи этой профессии. Андрей уже понял, чего хочет его возлюбленная, и, скрепя сердце ни слова ей не сказал в упрек, словно не было Душного обещания не мечтать о сцене.
— Видно, это твоя судьба, — сказал он. — Господи, ну я же не враг тебе — делай что хочешь. Я не тиран и не деспот… Мне не очень нравится твой выбор, да и что с того, привыкну. Люди ко всему привыкают.
— Голубчик, милый, какой ты добрый… — поливала Дуся рубашку Андрея слезами. — Спасибо тебе… Ты, правда, привыкнешь и поймешь, что в актерской профессии нет ничего дурного. Ты окончишь университет, будешь работать, я тоже буду работать… Мы станем богатыми, известными людьми, будем благодетельствовать многим…
Тогда же, летом, Андрей написал Дусе первое письмо. С этими письмами была особая история, вернее, не с самими письмами, а с бумагой, на которой они писались.
Он так боготворил свою возлюбленную, что любые вещи, к которым прикасались ее нежные пальцы, казались ему священными. Тем более письма, которые идут от сердца к сердцу! Их, по его особому размышлению, вообще следовало писать кровью.
Нет, кровью, конечно, невозможно, но… А если на красной бумаге?
Эта мысль настолько засела в воображении Андрея, что он обегал половину Москвы в поисках чего-то особенного. Наконец где-то в переулках у Тверской набрел на лавку, торгующую канцелярскими принадлежностями, и именно там обнаружил искомое. Но вощеная бумага цвета переспелой вишни, яркая, точно кровь, с золотым обрезом стоила кучу денег!