— Нет, нет, я отказалась от сеансов!
«Надо поговорить с Карасевым, — вдруг решил Андрей. — Раз Кирилл Романович отказывается замечать, какое влияние Карасев оказывает на Дусю, то с ним поговорю я. Черт возьми, я же тоже несу за нее ответственность…
Он совершенно не представлял, о чат и, самое главное, как он будет говорить со своим недругом. Не получилось бы вроде того, что яйца курицу учат… «О, господин студент, вы взвалили на себя чужие полномочия, о Евдокии Кирилловне есть кому побеспокоиться…» — вот что он может услышать от художника. Или сообщить Карасеву, что они с Дусей помолвлены?
Студия Карасева находилась в районе Триумфальной площади. Андрей отправился туда сутра, когда точно знал, что Дуся на занятиях в своей студии — она сама ему так сказала.
Было начало ноября. На дворе стояла холодная, настоящая зимняя погода, снег укутывал землю.
— Андре, вы куда? — Встретил его по дороге однокурсник Катышев, кутающийся в зябкую суконную шинельку. — В двенадцать Лесницкий будет читать свою знаменитую лекцию о Гомере — пол-Москвы собирается явиться.
— Я немного опоздаю, — сказал Андрей. — Вы вот что, голубчик… Если вас не затруднит, займите мне там где-нибудь место…
Он решительно собирался поговорить с Карасевым, и даже лекция знаменитого профессора Лесницкого, знатока древнегреческой литературы, не могла отвлечь от этого разговора.
В районе Триумфальной он замешкался, ища дом под номером двенадцать, — насколько он помнил из разговоров, именно там находилась студия художника. Наконец нашел — это был старый двухэтажный домишко в одном из закутков.
В маленьком дворике, заваленном снегом, тощий дворник курил цигарку, мечтательно глядя на мутное небо.
— Художник Карасев тут живет? — спросил Андрей, знобко ежась от противного ноябрьского ветра.
— Живет такой, — кивнул дворник, не отрывая взгляда от неба. — Только я так полагаю, они чичас занятые. Посетители у них.
«Прийти в другой раз? — задумался Андрей. — При посторонних как-то неудобно говорить о Дусе…»
— А вы у лакея ихнего, у Семена, спросите, — подсказал дворник. — Это на втором этаже…
Андрей поднялся по лестнице и постучал в дверь, которая, как тут же выяснилось, была не заперта.
— Вам чего? — высунулась небритая физиономия лакея Семена. — Назначено?
— Нет, но я хотел бы переговорить с господином Карасевым…
— Позже приходите, — нелюбезно буркнул лакей. — Они рисуют сейчас. Очень не любят, когда мешают…
Андрей заметил, что лакей опять не закрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, а потом потянул ручку на себя и тихо прошел внутрь. Позже, вспоминая все это, Андрей удивлялся: с чего это он вдруг решил войти? Словно какая сила толкала его в спину… Наверное, действительно что-то сверхъестественное было в том, что он не мог сойти с избранного пути.
Первоначально он не имел намерений скандалить, просто хотел поговорить с Карасевым, и даже мысль о посторонних уже не смущала его. «Поди, пишет портрет с кого-то… Ну и что, будет же у него для меня минута!»
И вдруг он увидел висящую в прихожей шубку. Из серого песца. Такую странно знакомую. «Дуся! Ну да, она у него. Но почему она мне солгала?»
Не раздеваясь, Андрей прошел в комнаты, неслышно распахивая перед собой двери — одну, другую… Анфилада комнат заманивала его внутрь, и за последней дверью он услышал голоса.
— Нет, не так… — говорил Карасев. — Чуть выше голову, Евдокия Кирилловна… и это плечо повыше!
«Точно — рисует Дусю. Значит, обманула… Это он во всем виноват, раз ей приходится меня обманывать…»
Он осторожно, кончиками пальцев, приоткрыл дверь. Сначала он ничего не понял, и только спустя несколько мгновений происходящее дошло до его разума. Дуся позировала обнаженной.
Ее красота всегда была столь поразительна, что Андрей порой не замечал, что на ней надето, как прибраны волосы… Однажды, на старом пруду, он видел ее обнаженной. Вот и сейчас он не сразу увидел ее наготу — странное, парадоксальное явление…
Но потом, когда понял, когда осознал… Старый сатир, вот кому она досталась! Карасев уговорил ее, заколдовал словами, заставил совершать поступки немыслимые, недопустимые для непорочного ангела, он сделал из Дуси развратную эмансипе… Господи, если б Кирилл Романович узнал об этом!
Андрей, превратившись в соляной столп, смотрел в приоткрытую дверь. Он не мог пошевелить и пальцем.
О, женщина…
Дуся, облокотившись на руку, лежала на небольшом возвышении, задрапированном белой тканью. Волосы, точно змеи, были разбросаны по плечам, тяжелыми кольцами спускались на грудь. Господи, эта грудь с темными сосками… тонкая талия, которую, казалось, можно охватить двумя ладонями, изгиб бедра, изящные, узкие щиколотки, нежнейшее голубое свечение, которое шло от кожи…
Это была она и не она.
Андрей помнил ее девочкой, в которой только проглядывал намек на женственность. Сейчас же перед ним была уже женщина. Троя погибла из-за Прекрасной Елены… Черт, самое время вспомнить Гомера!..
Карасев стоял к Андрею спиной, и было видно, как он быстрыми, нервными мазками рисует Дусю — портрет находился на последней стадии завершения. Что ж, оказывается, сеансы начались давно…
Теперь Андрей смотрел уже не на Дусю, а на картину. Карасев и здесь не смог не соригинальничать! Он изобразил свою модель лежащей на снегу — вот почему фоном служило небрежно скомканное белое полотно, с холмами и впадинами, с тенями и полутонами — очень легко было вообразить его неровной снежной поверхностью.
Из широкого окна за Карасевым лился пронзительный, мутный ноябрьский свет. Были видны деревья, черно-белые, на ветвях еще висели жухлые мертвые листья, не успевшие опасть. Свет этого дня, это тоскливое, мрачное настроение создавали странный контраст обнаженной девушке на полотне. Белое на белом. И черные косы, и темные тени вокруг глаз, змеистый печальный абрис темных губ…
Этот портрет был в сто тысяч раз прекраснее и страшнее того, детского портрета, где Карасев изобразил Дусю на цветущем лугу, в легком газовом платье. Новая Дуся была другой. Более настоящей, что ли? Карасев как бы вытянул на поверхность ее истинную суть. Какую? Очень просто — быть погибелью для мужчин. Еще одна разрушенная Троя…
Пожалуй, Карасев даже перемудрил с тенями — глаза на портрете казались еще огромнее, еще мрачнее, еще прекраснее. И в легких завитках непокорных волос, выбившихся из общей массы, как будто появился отблеск красного, словно отражение далекого пожара. Демон в женском обличье.
Нет, не демон… Андрей вдруг почувствовал, что не может оторвать глаз от портрета. Вот чего добивался старый сатир, вот к чему велись все его искусителъные речи — он хотел нарисовать Дусю именно такой. И он сделал это очень хорошо. Он настоящий художник.
А сама Дуся Померанцева? Она заслужила, чтобы был навеки запечатлен ее образ, чтобы и потомкам стало ясно, отчего была разрушена Троя. И ничего стыдного не было в ее наготе. Белоснежная, играющая голубыми тенями кожа выглядела несокрушимее стальных доспехов. Зачем одежда, если красота является самой надежной защитой?
Плохо только одно — вдруг понял Андрей. Дуся не может принадлежать ему. Это же очевидно! Такой красотой никто не может владеть, тем более он, жалкий, ничтожный человек. Монах. Его удел — молиться. Шептать благодарение богу, что мир посетило столь совершенное существо. Нет, Дуся была даже не человеком, а чем-то вроде ангела…
В этот самый момент Андрей окончательно понял, что потерял ее. Нет никакой надежды, что когда-нибудь она станет госпожой Калугиной. Чушь, бред, ерундистика… И он не имеет права чего-то требовать от нее. Ревновать, диктовать условия, срывать поцелуи украдкой…
Наверное, под ногой Андрея скрипнула половица. Или он не заметил, как с губ его сорвался легкий всхлип, сдержанное рыдание… Карасев обернулся с занесенной над холстом кистью, раздраженно скривив лицо.
— Что? — испуганно вскрикнула Дуся. — Кто там?
Дольше скрываться было нельзя — Андрей распахнул дверь и сделал шаг вперед. Он смотрел только на портрет.
— Что за наглость?! — яростно проскрипел Иван Самсонович. — Я же просил меня не беспокоить… Семен, дурак, опять забыл закрыть дверь! А вас, молодой человек, сюда не приглашали…
Бледный ноябрьский свет лился из широких окон, Дуся закуталась в полотно и молча смотрела на Андрея печальными испуганными глазами.
— Ты не понимаешь… — наконец прошептала она. — И вообще, ничего же такого… Это искусство! Господи, Андрей, да что с тобой?
Вероятно, у него было такое лицо, что Дуся не стала раздумывать и бросилась к нему, кутаясь в драпировочную ткань, изображавшую снег.
— Нет! — с ужасом произнес Андрей, протягивая вперед ладонь, но было поздно — Дуся бросилась ему на шею, он ощутил гибельное прикосновение ее обнаженного тела. Но если им нельзя владеть, то и прикасаться к нему нельзя!
— Евдокия Кирилловна! — вопил Карасев. — Вы разрушили всю композицию, я теперь эту тряпку сто лет не разложу как надо… Без ножа режете!
— Не надо, — сказал Андрей, отталкивая Дусю. — Все в порядке. Я все понимаю… Потом… потом поговорим!
Он не помнил, как выбежал из дома Карасева, как мчался по скользкому снегу к своему дому. Дуся не могла принадлежать ему. Так зачем жить без нее, зачем корчиться в муках еще каких-нибудь лишних сорок-пятьдесят лет, наблюдая за ней издалека, умирая от ревности — ко всем и ко всему? Они были правы — жалкий студентишка…
Дальнейшего он тоже не помнил — как оказался на своей квартире, как достал нож. Умереть надо было наверняка. Он вскрыл себе вены и — чтобы уж наверняка — шагнул на карниз, оставляя за собой красный след. С высоты пятого этажа ему показалось, что это не земля летит ему навстречу, а он сам поднимается к небу, туда, где нет Душ Померанцевой… Ему как можно скорее надо было туда, где ее нет…