— Извините, — сказала я, — но мне кажется, ваша теория очень опасна... Как быть, если в этот самый момент женщина тоже нуждается в помощи? Кто тогда виноват? Если одновременно в помощи нуждаются оба?
— Тогда, не получив помощи дома, они отправляются искать ее в других местах... А стоит выйти вот так из дома, как перестаешь чувствовать, где твой дом. Начинаешь тревожно озираться вокруг, и ничего удивительного, если в конце концов ты обретешь спокойствие в каком-нибудь другом месте, найдешь поддержку за пределами собственного дома.
Мы спустились уже к подножью горы. Издалека видна была канатная дорога. Сиденья с людьми двигались медленно, точно капли, стекающие по тросам.
— А вы нашли помощь за пределами собственного дома?
На этот вопрос Стефан № 2 ответил не сразу, улыбнулся, как мне показалось, довольно кисло и сказал:
— Мы ведь говорим не о конкретных случаях. Я вас предупредил... У меня, может, все было совсем по-другому. Речь идет не обо мне. Вы это понимаете, не правда ли?
Ну вот, опять вывернулся. Нашел легкий способ отвечать на мои дотошные вопросы.
— По-вашему, получается, что люди делятся на тех, кто может приходить на помощь, и тех, кто должен ее получать...
Он щелкнул пальцами:
— Было бы превосходно, если бы существовало такое ясное... разделение. Еще в школе можно было бы определять, кто к какой группе принадлежит, и пусть бы он подбирал себе партнера из другой группы. Но все гораздо более запутанно, иногда человек нуждается в помощи, иногда может помочь сам... Сложно все это.
— А вы не забываете о том, что самое важное — любить друг друга? Если кого-то любишь, то это не потому, что рассчитываешь на его помощь, а совсем по другим причинам.
— Да, но мы ведь уже говорили, что любовь может пойти на убыль... и именно тогда появляются другие мотивы — взаимопомощь и прочее.
Мне стало ужасно неприятно от этих рассуждений.
— Послушайте, — сказала я, разозлившись, — если уж есть настоящая любовь, она не может превратиться в какую-то потребность во взаимной помощи. Любовь есть любовь. И если она исчезнет, не пытайтесь объяснять это тем, что будто бы вам не помогли, когда вы в этом нуждались. Все потом ищут оправданий. А вы постарайтесь сохранить любовь!
На это Стефан № 2 ничего не ответил. Самое смешное было то, что это я давала ему советы. Я вдруг почувствовала степень своей наглости: что я, в сущности, знала, что взялась его поучать... Но все-таки хорошо, что я ему все высказала, пусть не думает, будто он так уж прав. В этой его теории действительно было что-то совершенно для меня неприемлемое. Я не говорю — вообще неприемлемое, но именно для меня. Если я начну, как он, думать, будет ли мой радист — существуй он на самом деле или появись он в близком будущем, — будет он мне помогать или не будет, это равносильно купле-продаже. Ведь тогда и он будет иметь полное право думать, что я ему дам, какую помощь он получит от меня...
Я не хочу, чтобы на основании всего мной сказанного сложилось впечатление, будто у меня такое уж идиллическое представление об этих вещах. Я знаю по крайней мере три случая, когда знакомые девчонки очень выгодно вышли замуж. Они вышли за ребят, у которых есть и квартиры, и машины, и все такое, доставшееся им, разумеется, от отцов, занимающих высокое положение, работающих за границей, дипломатов, внешторговцев и тому подобное... Но значит ли это, что эти девчонки не любили своих ребят? Этого никто не знает и не может утверждать. А раз так? Выход, по-моему, один... Они должны друг друга любить! Тогда им будет хорошо. Если же они друг друга не любят, то никакая квартира и машина в придачу, не сможет их согреть... Так по крайней мере я считаю. Если, конечно, вас интересуют мои мысли... И еще я хочу сказать снова про мою Ирину: когда она полюбила — подумайте сами, — что она получила вместе с любовью? Ничего, кроме величайших опасностей и обязанностей. Но это так согревало ей душу, что и до сих пор моя Ирина живет тем теплом... Что же остается тогда от теории усатого журналиста? Ничего... Любовь — это все...
Вот так! И берег бы ее, если она вообще у него была! И нечего сочинять теории о взаимопомощи, как будто семья это какая-то хозрасчетная организация, вроде той, которую, сдается мне, образовали мои родители...
Мы молча ехали к больнице. К той самой больнице, в которой я познакомилась, в которой я спасала мальчика Стефана. Я решила найти его адрес в больничных документах.
ГЛАВА XXIV
Эта больница находится около окружной железной дороги. Прямо под террасами, по которым гуляют больные, устроен бассейн с фонтаном и стоит красивая статуя обнаженной девушки. Когда я проходила мимо фонтана, вокруг царила полная тишина — все спали, обязаны были спать с двух до четырех каждый день. Я вспомнила тот вечер, когда мы прощались с мальчиком Стефаном на верхней террасе, в последнее мое ночное дежурство. С тех пор прошло лишь три месяца, но сколько всего случилось за это время! Произошло то, что вам уже известно — с Ириной, — и вся моя жизнь словно изменила направление. Но сейчас, взглянув на террасу и прелестную обнаженную девушку под шелестящими тополями, я почувствовала, что возвращаюсь в свое прошлое. Снова потекло нормальное время, в котором жил мальчик Стефан — мальчик болел, но теперь выздоравливал, а может быть, и совсем уже выздоровел. Я была к этому причастна, и теперь во мне снова просыпалось прежнее желание помогать... Что ж — самая пора. Свадьба Ирины и инженера, наверное, уже стала фактом, и кому-то нужна моя успокаивающая рука. Я думала о том, как же он теперь выглядит, не набрал ли он сто килограммов — это меня сильно разочаровало бы, внешний вид людей на меня очень действует. Особенно внешность ребят. Я говорю здесь об этом не просто к слову, а потому, что мне действительно хотелось, чтобы он не изменился, чтобы лицо у него было все такое же продолговатое и большие глаза все так же бы сверкали. Глаза блестят не только у больных. У здоровых тоже блестят глаза.
Девочки из канцелярии меня узнали, не успели забыть. Они заулыбались, а потом немножко удивились, когда я попросила у них адрес этого больного. Его они тоже помнили, сказали, что он им нравился и что они даже были огорчены, когда он так быстро выздоровел и выписался. Пока я искала адрес, я почувствовала, что они обменялись улыбками. Подумали, наверное, бог знает что...
Потом я попрощалась с ними и вернулась к машине. Журналист Стефан ждал меня у входа в больницу. Он сидел на траве около рельсов, под деревом, и так задумался, что увидел меня, только когда я подошла и встала около него. Он сделал вид, что очень мне обрадовался, и постарался, чтоб я не заметила грустное выражение его лица, не то как бы я не подумала, будто наш разговор его расстроил. На самом же деле он, наверное, как раз и думал, если не о нашем разговоре, то о чем-то с ним связанном.
— Успешно?
— Успешно, — ответила я. — Взяла адрес. К сожалению, не принято записывать домашние телефоны больных. Так что теперь придется ехать прямо к нему домой.
— Не беспокойтесь... Дайте-ка адрес.
Это была улица с длинным женским именем. Если бы не Стефан, не знаю, как бы я ее нашла. Но он сказал, что знает, где эта улица, где-то около Орлова моста, и названа она так в честь девушки, погибшей в Сопротивлении. Я подумала, что, если б и Ирина погибла, вероятно, и в ее честь была бы названа улица. Но люди ходили бы по ней, и никто бы не знал ни об истории с подпольщиком Стефаном, ни об убийстве капитана Янакиева, ни о многом другом. Наверное, если назовут улицу таким именем, непременно надо подробно указывать, что с этой девушкой произошло и почему именно эту улицу назвали ее именем. Это должны знать все прохожие. Только попробуй расскажи все это в табличке на стене!
Доехали мы довольно быстро. Когда мы остановились перед домом двенадцать, я искренне поблагодарила Стефана № 2 за то, что он пожертвовал ради меня обедом и отдыхом. Так я ему и сказала. Он ответил, что у него в Софии тоже дела, ему надо повидаться с массой людей, в родной дом отдыха он вернется только к вечеру и, если я хочу, может меня взять, надо только договориться, где он будет меня ждать. Я согласилась и назначила место свидания. И снова поблагодарила его, просто рассыпалась в благодарностях, но на самом-то деле только и думала, как бы поскорее выйти из машины, — стоило нам остановиться перед домом мальчика Стефана, меня охватило волнение. Усатый слушал, опустив голову, мои благодарности, и мне показалось, что он хочет что-то сказать, потому что он медлил, рассеянно посматривал на меня, но потом как бы махнул рукой, улыбнулся преувеличенно любезно и сказал:
— Желаю успеха. До скорого свидания.
Когда я вышла, он так торопливо и нервно дал газ, что машина прямо сорвалась с места. Но улочка была короткая и, чтобы повернуть, ему тут же пришлось пустить в ход тормоза.
Он пожелал мне успеха... Успеха — в чем?
Только я нажала кнопку звонка, как дверь открылась. Передо мной стояла девочка, не такая уж маленькая, лет, вероятно, десяти. У нее был остренький носик и очень милые черные глазки, живые и очаровательные. Вежливый, но осторожный мышонок. Посматривая на меня чуть искоса, она кивнула мне.
— Стефан дома?
— Стефан? — протянула она.
— Да.
Девочка шире открыла дверь и сказала:
— Пожалуйста...
И, чуть присев, словно делала какое-то танцевальное па, пропустила меня вперед.
Я вошла в гостиную, в которой стояло два кресла и диван. На стенах — несколько гравюр с подписями внизу. Кукерские[4] маски, страшноватые, но, надо признать, довольно интересные. Несколько отличных рисунков.
Мы сели с девочкой друг против друга и скрестили ноги. Девочка молча рассматривала меня. Она совершенно спокойно мерила меня взглядом с головы до пят, точно для того и посадила напротив, чтобы как следует разглядеть. А потом ошарашила меня, спросив тоненьким голоском: