Еляна после расставания работать не могла, всё время слёзы текли. Родители не на шутку перепугались, что с ней как в прошлый раз будет, когда едва до суицида не дошло. Мать настояла, так что Еляна взяла отпуск и уехала к бабуле в деревню.
Стоял солнечный август. Благоухали цветы в саду, в лесу начались грибы, в теплице наливались круглые ароматные помидоры, пахло сеном и разогретыми на солнце соснами. Днём в деревне полно работы. Она вставала рано утром вместе с бабулей: той хоть уже и за девяносто, но она такая же шустрая, как и в Елянином детстве, – не поспеть за ней. С утра – тесто, пирожки, молоко от соседки, потом быстро в лес за грибами и ягодами. Пока грибы переработаешь, уже обед, потом огород поливать и полоть, ужин готовить, дом прибирать. В общем, к вечеру падали без ног. Тут-то и наступало время тоски. Еляна ложилась в постель и уносилась в вихре воспоминаний. Она, кстати, ещё потому в Москве оставаться не могла, что все улицы и маршруты напоминали, как они гуляли с Витей, о чём тут говорили, куда шли.
Садилась за компьютер, специально с собой ноутбук привезла, начинала рисовать. Нравилось ей рисовать диковинных птиц. У неё даже совместный проект был с писателем-сказочником, который к Еляниным птицам писал сказки. Именно так: не она сказки иллюстрировала, а писатель, видя птицу, писал про неё сказку. Очень красивое издание получилось. А теперь даже птицы не удавались, получались грустными и тусклыми – Елянина боль сквозила в их глазах.
Она понимала: чтобы в этот раз тоже выжить, нужно понять, простить и забыть. Ну не могла она поверить, что он вот так просто её бросил! Не похож он на такого человека. Она точно знала, что он любил её. Значит, что-то случилось такое, чего он не мог ей сказать, а потом принял решение за них обоих. Теперь, может быть, и жалеет, а отступиться не может. И она опять пыталась звонить…
Через месяц, когда отпуск Еляны подходил к концу, бабуля умерла. Просто заснула вечером, попрощавшись, поцеловав её перед сном, сказала про счастье, Еляна тогда не поняла, к чему это.
– Внученька, человеку несчастье нужно так же, как и счастье, через него душа учится любить.
Утром она просто не проснулась.
После похорон Еляна совсем застыла, словно заморозилась. Несколько дней лежала ничком на кровати и тихо скулила. Внутри неё соединились две огромные боли, образовав чёрную пустоту. О чём бы ни начинала думать, все мысли возвращались то к Вите, то к бабулечке – обоих не увидишь никогда. Как с этим жить?
Ходила по дому, на автомате прибиралась, работала в саду, потом потихоньку затеяла красить бабушкину печь. Наступила осень, но Еляна не захотела возвращаться в Москву. Несколько раз приезжали родители, пытались её увезти, а она не могла бросить бабушкин дом. Ей было тут хорошо.
В послевоенное время бабушкина деревня процветала. Многие отстроились заново, приехала молодёжь, лесокомбинат работал, снабжая необходимым для восстановления страны пиломатериалом окрестные сёла и города, узкоколейка шумела почти круглосуточно. Так было до девяностых годов, когда деревообрабатывающее предприятие прекратило работу в связи с убыточностью. Пару раз его пытались выкупить и реанимировать частники, но толку не вышло. От лесозаготовки остались только старые доски. Узкоколейка ещё функционировала и использовалась теперь для пассажирских перевозок. Вплоть до 2008 года местные жители пользовались ею для поездок в райцентр и ближайший городок. А потом и её разобрали, якобы для ремонта. Обещали построить хорошую дорогу к деревне и пустить автобус, но так ничего и не сделали.
Сейчас доехать в Головачёво можно только на внедорожнике, и то в сухую погоду. Поэтому родители так и переживали, как Еляна там останется одна зимовать. Отец настаивал, чтобы она вернулась, а дочь всё откладывала и откладывала; потом наступила зима, и она вовсе отказалась уезжать.
– За домом нужно смотреть. Печь у бабули хорошая осталась, дом тёплый, если бабушка в девяносто лет могла тут зимовать, что же я, взрослая и здоровая, не смогу?
И осталась. Работала удалённо, благо профессия позволяла.
А потом была зима. Долгие зимние вечера, ворох нарисованных птиц и написанных стихов. Она изливалась в творчестве, лечилась им и постепенно выздоравливала. Так ей казалось.
На качелях любви ты меня прокатил,
То взмывая со мной,
То бросая одну…
Ты, наверное, просто
Немного забыл —
Мне кататься нельзя,
Я болею…
Я недавно упала с качели…
И разбилась в осколки,
И долго потом по кусочкам себя собирала.
Шлифовала, лелеяла и оттирала.
А потом всю себя я тебе отдала —
И надежда во мне засияла.
На качелях любви ты меня увези,
Только ввысь, где паденью нет места.
Будем вместе лететь,
Сочиняя в пути
Нашу самую лучшую песню!
«Мерседес» хоть и старенький, а на трассе чувствует себя уверенно. Скорость хорошо держит, сто сорок совсем не чувствуется – наверное, потому, что гружёный. Зима в этом году выдалась холодная как никогда. В машине тепло, ехать долго, остановки на кофе-чай редкие. Когда едешь один в машине на приличное расстояние, нужно хорошо рассчитывать свои силы, можно ненароком уснуть за рулём. У Виктора не было опыта поездок на большие дистанции. Дальше трёхсот километров от Москвы как-то не приходилось отъезжать одному за рулём. Это был первый такой опыт.
На Рождественскую ярмарку в Таллин его позвали неожиданно. Ещё осенью он посылал свои работы на очередной конкурс декоративно-прикладного искусства, которые стали проводиться повсеместно. Участие в конкурсах было необходимо для продвижения его имени как мастера и преподавателя. После очередной победы с ним связались из оргкомитета ярмарки и предложили участвовать на льготных условиях.
Согласовав своё отсутствие на работе и поручив присмотр за матерью соседке по лестничной площадке, Людмиле Михайловне, работавшей медсестрой в районной поликлинике, решил поехать.
Почти месяц готовился, продумывал, что повезёт, ещё осенью разработал новые модели игрушек – «птиц счастья». Маленьких таких пичужек с красным клювиком и разноцветными перьями. Они были все разные, ни одна не повторялась. Вырезал их сам, а раскрашивали ребята, его ученики. Специальные краски подобрал для дерева, чтобы они не впитывались, не выцветали и оставались яркими, потом сверху матовым лаком покрывали в несколько слоёв. Птички получались – любо-дорого посмотреть.
Ближе к Новому году ещё Деда Мороза вырезал в стиле советской новогодней игрушки. Дед Мороз пользовался огромным спросом у него на сайте и в виртуальном магазинчике на «Ярмарке мастеров». Словом, было что в Таллин отвезти.
Ранней весной в Головачёво приезжали искусствоведы из краеведческого музея Рязани, ходили по домам, искали старую утварь, картины и прочие ценности, сохранившиеся на чердаках и в подвалах домов – безмолвных хранителей истории и свидетелей жизни не одного поколения деревенских. К Еляне тоже заглянули. На улице было сыро, моросил дождь, её дом – крайний к лесу, а гости уже устали.
Она пригласила их на чай с вареньем. В доме было тепло и уютно, топилась русская печь, Еляна затеяла хлеб выпекать, закваску тоже сама делала. Караваи получались с хрустящей корочкой, ароматные, румяные. Пекла обычно сразу двенадцать штук, благо печь позволяла, семья-то раньше тут большая жила. Она испечёт – и с соседями поделится, и себе оставит, на пару недель хватало.
Домашний хлеб на закваске лёжкий, долго не черствеет и со временем только вкуснее становится.
Приезжие как по музею по её дому ходили: она всё показала, рассказала историю – ту, что бабуля ей передавала. Как родители Марфы Семёновны приехали в Головачёво, про лесокомбинат, узкоколейку, пожаловалась, что власти её разобрали, а дорогу нормальную к ним так и не сделали… Вон автолавка раз в неделю еле доезжает, а зимой – так, бывает, и месяц не приезжает, как отшельники живут. Благо Интернет есть, повезло хотя бы с этим, вышку недалеко поставили. Упомянула и про потомков рыцарей, которые в детстве владели её фантазиями, хотя история эта настолько быльём поросла, что уже совсем не походила на правду.
Сотрудники музея больше всего впечатлились не старой утварью, которой было полно в доме, – бабушкина прялка, протёртое почти до дыр корыто, в котором бабуля капусту шинковала, три самовара, оставшиеся от разных поколений, безупречно начищенные Еляной и сиявшие с высокой деревянной полки в кухне пузатыми боками, гордо выпячивая их вперёд, – мол, вот, какие мы красавцы. Нет, гостей впечатлило не это. Больше всего они заинтересовались её птицами, которые были развешаны по всему дому на прищепках. Она начинала рисовать их на компьютере, делала эскиз, подбирала цвета, а потом перешла на бумагу.
Акварельные птахи были все разные, с огромными крыльями, с переливающимися, словно настоящие, перьями и выразительными глазами. Каждая была со своим характером, который явственно читался, – у них были женские головы, невероятные шляпы и расписные сапожки. Засидевшиеся гости долго рассматривали птиц, уговаривали Еляну передать несколько рисунков в музей, на выставку народных талантов области. Она сопротивлялась: «Никакой я не талант!» Но потом сдалась, заулыбалась и отобрала несколько самых фантастических.
Мне кажется, что все дальнобойщики – очень уравновешенные люди; в отличие от многих из нас, особенно от жителей больших городов, они имеют возможность размышлять. У них время раздваивается. С одной стороны, ты должен быть сосредоточен и следить за дорожной обстановкой, с другой – с опытом это происходит на автомате… Километры сменяются километрами, за окном пролетают облака, дома, ели и птицы, в то время как твоя голова занята размышлениями, ведь ты имеешь возможность обдумывать многое и подолгу. Представляете, какие мыслители рождаются за рулём?