Обняв Леру за плечи, Максим постарался скрыть своё волнение и произнести как можно более уверенно:
— Всё закончилось, не плачь.
Но сам тут же подумал — закончилось ли? Как ни крути, то, что сделал со своей женой Самойлов, было преступлением и, вообще-то, надо бы заявить об этом куда следует…
Лера смущённо оторвалась от него и, вытирая ладошками глаза, села обратно в кресло.
— И что нам дальше делать?
Максим сел в кресло напротив. В ушах снова зазвучал Лерин голосок: «Такие, как ты, всегда что-то придумывают». А он-то, наивный, хотел спрятаться от всего этого в старом доме, в котором когда-то был счастлив в детстве. Мог бы сразу догадаться, что не получится.
Максим посмотрел на Леру.
— Ты с Костей давно разговаривала?
Она пожала плечами:
— В Старой Руссе, когда ты был в ресторане с моим…
Она скомкала окончание. Максим кивнул:
— Ясно. Позвони Косте, пусть Ангелине сообщит, а то она тоже переживает, наверное. Или сама её набери, как вы договорились связываться?
Покрасневшие глаза Леры вспыхнули, она стремительно поднялась с кресла и побежала в спальню. Пусть займётся этим. Максиму надо было подумать. Хотя сначала ужин. Он протянул руку к стоявшему на столике между креслами внутреннему телефону. Закажет еду сюда, появляться на людях совсем не хотелось.
Ужинать Лера традиционно отказалась. Только чай попила, хорошо хоть с бутербродом, Максим заказал парочку, предвидя, что Лера начнёт копаться. Кристина уже спала, Лера сказала, всё нормально.
Сам он с удовольствием слопал всё, что принесли, таким оказался голодным. Они ж не обедали, только позавтракали. А понервничать Максиму пришлось, самым трудным оказалось сдерживать себя, и не заехать Самойлову по морде, что очень хотелось сделать всё время, пока с ним общался. Такая мразь!
Длинная получилась дорога. Эти тысячу сто километров до Ладвы Максим планировал преодолеть за два дня, с остановкой в Твери. Да какой за два — за сутки, в Твери собирался просто переночевать, и в среду после обеда был бы на месте. Сегодня практически уже суббота, а он только в Новгороде. Но другой вариант развития событий Максим для себя исключил, так что и сожалеть не о чем.
Лениво перебирая каналы на включённом без звука телевизоре, Максим расслабился. Похоже, все размышления переносятся на завтра, день и так был тяжёлый. Из дальней комнаты слышался негромкий голос Леры, видимо, разговаривающей с Костиком. Кристина спала. Пусть сил набирается, скоро ей придётся нелегко, но уже совсем по-другому, вряд ли она оставит всё, что с ней произошло, без ответа.
Максим вдруг поймал себя на мысли, как приятно ему ощущение, мягко разливающееся в груди, будто это была его семья, их совместный тихий, мирный вечер, когда каждый занимается своим делом, но все они вместе. Он тряхнул головой — тоже засыпать начал, что ли? Только во сне ему ещё могло привидеться такое, в реальности он давно перестал мечтать о своей семье.
Выключив телевизор, Максим проверил, заперта ли дверь, закрыл все шторы на окнах, прошёл к себе в спальню, не раздеваясь, рухнул на кровать и отрубился. Последнее время предпочитал засыпать именно так — вырубаясь от усталости, чтобы не видеть эти невозможные сны.
— Не хнычь, сын, так надо.
Двенадцатилетний Максим и не хныкал, только крепко сжимал губы и кулаки. От этого дрожал. Отец положил ему руку на плечо и посмотрел в глаза:
— Так надо, я пока не могу взять тебя с собой, поживёшь у деда.
Коротко обняв, развернулся, быстро сел в машину и уехал. Максим остался стоять рядом с дедом. Тот молча проводил глазами военный УАЗик. Потом тяжело вздохнул, повернулся к внуку и притянул к себе его голову.
— Ну что, Максюта, пошли, что ли? Не переживай, привыкнешь.
К тому, что у него теперь нет матери, да фактически и отца, вернувшегося дослуживать в Буйнакск, Максим привыкал долго. Только к следующему лету перестал вскрикивать по ночам и просыпаться в холодном поту, будто оказываясь под удушающими завалами, откуда маму так и не смогли вытащить живой. То, что его, гуляющего в момент взрыва во дворе, неподалёку от подъезда, просто отбросило взрывной волной, не завалило обломками и не ранило, уже было чудом.
К новой школе, сельской, привыкал с трудом, до этого Максим учился только в городских. Правда, их было много и разные, но деревенская атмосфера поначалу Максима просто угнетала. Утро начиналось с гулкой тишины, а не с шума автомобильного потока. Потом в сознание прорывались новые звуки, обычно это был стук капель по крыше, почему-то той осенью часто шёл дождь.
Школа встречала запахом древесины и мокрой обуви, идти к школе приходилось по раскисшей тропе, сжимая в руке подаренный отцом сотовый телефон, чтобы у почты поймать сеть и проверить, не звонил ли отец. Не звонил.
Очень скоро Максим понял, драки в Ладве начинаются неожиданно — из-за взгляда, не того тона, а то и просто потому, что ноябрь выдался скучным. Максим привык к городским разборкам — быстрым, напоказ. Здесь же всё решалось медленно, как смола, стекающая по сосновому стволу.
Рыжую девочку звали Аня. Она переехала с родителями из Петрозаводска год назад и тоже ещё считалась новенькой, почему-то везде ходила с книжкой в руках, прикрываясь ею, будто щитом. Местные пацаны звали её «столичной штучкой» и норовили дёрнуть за шарф или случайно толкнуть в коридоре.
Всё изменилось в тот день, когда Васька-девятиклассник выхватил у неё книгу и швырнул в лужу. Максим, до этого предпочитающий никуда не лезть, вдруг поймал себя на том, что уже перегородил Ваське дорогу.
— Подними, — сказал негромко.
Васька фыркнул:
— Ты чё, рыцарь?
Дрались у старого гаража, за школой, по правилам — один на один, без подлянок. Девятикласснику Максим уступил, вернулся домой с разбитой губой и подбитым глазом. Но там, за школой, когда Максим, сплёвывая кровь, поднялся с земли, Васька вдруг буркнул:
— Ладно, замнём тему.
И Максим понял, что здесь дружбу не заводят, её добывают, как дрова зимой из-под снега. Кровью и терпением.
На следующий день в школьном коридоре Аня остановилась перед ним. Её пальцы коснулись его скулы, легонько, будто пробуя прочность первого льда на луже. Прохладные, чуть шершавые пальцы. Максим замер: в городе девчонки пахли духами и жвачкой, Аня пахла снегом и печным дымом.
— Дурак, тебе же больно.
Он хотел брякнуть что-то про «не страшно», но язык вдруг прилип к нёбу. Аня достала из кармана леденец и сунула Максиму в ладонь.
— На, герой.
Потом развернулась и пошла прочь.
Васька оказался тем, кого в Ладве называли «правильной кочергой» — гнётся, но не ломается. После той драки он притащил Максиму банку мороженой клюквы «для крови» и бутылку самогона «для дури». Так началась дружба, которую в городе никто не понял бы.
Они ловили окуней на озере, прятались от комаров в старом брошенном вагоне, где Васька рассказывал про деда-фронтовика и клялся, что пойдёт в десант.
— Ты же книжный, — хрипел он, закуривая «Беломор», — а мне ржавые турники да берцы по колено.
В две тысячи первом, проболтавшись после школы два года без дела, Васька действительно ушёл в армию.
Последнюю зиму перед Чечнёй они провели на том же гараже — пили дешёвый портвейн, и Васька, уже в тельняшке, смеялся:
— Анька молодец, в Питер намылилась, а мы, дураки, так здесь и замёрзнем.
Письмо от него пришло в феврале две тысячи третьего — карандашные каракули на листочке в клетку: «Макс, тут горы, как наши сопки, только стреляют. Если чё, скажи Аньке…».
Дальше было зачёркнуто.
На поминки в Ладву приехали двое сослуживцев, черноволосые, с выцветшими татуировками. Максим молча сидел за столом, смотрел, как те пьют.
Летом умер дед. Отец, комиссовавшийся к тому времени по ранению, забрал Максима к себе в Подмосковье, и последний школьный год он доучивался там. Ни с кем сойтись уже не успел, да и желания особого не было.
Узнав, что сын собирается поступать на журфак, отец долго смотрел в окно и курил, выпуская дым в форточку. Широкие плечи отца, привыкшие к тяжести бронежилета, теперь казались сгорбленными под невидимой ношей.
— Журналист…, — произнёс он наконец, и это слово прозвучало как приговор.
Ни разу за все годы учёбы они не возвращались к этому разговору. Отучившись, Максим остался в Москве.
Когда в две тысячи четырнадцатом начался новый вооружённый конфликт, отец, не раздумывая, ринулся туда. Только быстро вернулся. Не сам. Годы уже не те, да и ранение сказалось.
На следующий день после похорон Максим позвонил своему знакомому, который был связан с одним из каналов, освещающих там ситуацию.
Редактор, публикуя его первый материал, предупредил:
— Ты больше никогда не сможешь вернуть всё обратно. И не будешь просто солдатом. Ты зеркало, а зеркала бьют первыми.
Максим вскинул на него глаза.
— Понял. Я готов.
Почти каждая командировка туда сопровождалась перегонкой гуманитарных грузов. Подъехав к одному из волонтёрских центров, Максим с удовольствием принюхался — пахло старыми книгами и яблоками. Позже узнал: кто-то принёс мешок антоновки, и теперь этот кисло-сладкий аромат витал между стеллажами с собранной гуманитаркой.
Максим поставил на пол очередную коробку с одеждой, когда услышал за спиной:
— Ты положил детские вещи в секцию для взрослых.
Он обернулся. Девушка в растянутом свитере под цвет рыжей осени за окном держала в руках тетрадь с ручкой, прикрываясь ими, будто щитом.
— Ань…
Она тряхнула чёлкой, которая никак не хотела лежать ровно. Уставилась на него.
— Макс…
Потом они раскладывали вещи бок о бок. Аня двигалась быстро, будто боялась не успеть. Максим заметил, как она шепчет что-то, перекладывая детские колготочки.
— Ты всегда так? — не удержался он.
— Как?
— Будто разговариваешь с кем-то.
Аня закусила губу. В окно проник луч закатного солнца, и веснушки на её лице стали заметнее.