— Это же не просто вещи, — сказала она. — Кто-то же будет их носить, кто-то, кому сейчас холодно.
Когда они разгрузили последний контейнер, она вдруг спросила:
— Почему сюда приехал?
Максим посмотрел на свои руки — городские, но уже начавшие грубеть от непривычной физической работы.
— Хотел почувствовать, что от меня хоть что-то зависит.
— А что, журналистика не даёт такого чувства?
Он удивился:
— Ты знаешь, кто я?
Улыбнувшись, Аня пожала плечами:
— Читала кое-что.
Помолчали. Расставаться не хотелось, хотя надо было ехать. Максим спросил:
— А ты почему здесь?
Она подошла к окошку, села на подоконник. Ноги её немного не доставали до пола, и она болтала ими в такт своему рассказу, словно отмеряя ритм боли.
— Брат погиб, под Иловайском, добровольцем пошёл.
Аня сделала паузу, будто переступая через невидимый порог. Пролистнула свою тетрадку до начала, из-под бумаг отцепила фотографию: молодой мужчина обнимает двух малышей.
— Они сейчас уехали с матерью, в Беларусь, а я решила, что раз уж знаю, как вывести пятна крови с детских комбинезонов, то почему бы и нет?
И снова тряхнув чёлкой, Аня внезапно спрыгнула с подоконника. Максим едва успел протянуть ей руку.
— Пойдём, журналист, оформлю вам документы.
И в тот момент, когда их пальцы коснулись друг друга, Максим понял: он нашёл не просто девушку.
В следующий раз они встретились уже ближе к линии противостояния. После раздачи гуманитарки остались вдвоём в подсобке. Тесное помещение, заставленное коробками, пахло пылью и сухим клеем от скотча. Аня пересчитывала оставшиеся детские варежки, а Максим, прислонившись к стеллажу, смотрел, как её рыжие пряди выбиваются из небрежного пучка.
— Опять разговариваешь с ними? — спросил он, и голос вдруг стал глубже, чем обычно.
Она обернулась, улыбнулась, и в этот момент свет от лампы упал ей прямо на глаза, сделав их будто прозрачными.
— Они такие же одинокие…
Аня не успела закончить. Максим шагнул вперёд, перекрыв расстояние между ними. Его руки сами нашли её талию, узкую, почти хрупкую под толстым свитером.
— Макс…, — начал она, но он уже наклонился к ней.
Первый поцелуй получился неловким — он задел уголок её губ, она инстинктивно отпрянула. Но тут же вернулась. Второй был уже увереннее. Её пальцы вцепились в его куртку, сминая ткань.
Они очнулись, тяжело дыша, в облаке пыли, поднятой с коробок. Где-то в глубине помещения слышались приглушённые голоса, кто-то засмеялся, не подозревая, что в этой крохотной подсобке случилось что-то важное.
— Я…, — начала она.
— Да, — перебил Максим, гладя её по волосам, — я тоже.
Потом они встречались, как тени, мимолётно, иногда в промежутках между обстрелами. В полуразрушенной школе под Дебальцево, где Аня раздавала тетрадки местным детям, а Максим записывал их истории. В приёмном покое донецкой больницы, где Аня помогала перевязывать раненых, а он потом писал о них репортажи, сидя на ящиках с физраствором.
Каждая их встреча начиналась и заканчивалась одинаково.
— Жив?
— Пока да.
И касание плечами, поцелуй, чтобы поверить, да, действительно жив!
Тот день был серым и липким, как намокшая от раны повязка. Они грузили в «буханку» коробки с лекарствами, когда небо разорвалось. Первая мина угодила в колодец за домом — фонтан грязи, крики. Максим толкнул Аню под какой-то навес, но вторым взрывом его швырнуло на землю. Горячая игла вошла в плечо — не больно, сначала просто тепло, разливающееся под курткой.
— Макс!
Аня уже была рядом, лицо перепачкано разлетевшейся от взрыва землёй. Пыталась перебинтовать Максиму плечо, когда раздался тот самый звук — тонкий, воющий.
Теряя сознание, Максим успел понять:
«Мина…»
И почувствовал, как Аня накрыла его собой. Не героически, не как в кино — просто бросилась вперёд, как бросалась на коробки, когда они падали с полки. Её спина была тёплой.
Потом — оглушительная тишина.
Потом будет госпиталь. Потом — статья про неё, которую он будет писать, глотая слёзы. Потом снова тишина, в которой навсегда поселится один вопрос:
«Почему ты, почему не я?»
И сны. В которых он всё ещё прижимает её к себе и шепчет в рыжие волосы:
— Прости.
Хотя знает — она уже не услышит. Как никто не услышит и тысячи других «прости», что остались висеть в воздухе той войны.
Глава 12
Туман стелился по земле, как забытый сон. Максим проснулся первым, рано, — привычка. Сквозь тонкие занавески пробивался молочный свет. Вчера Максим уснул так быстро, что не выключил лампу у кровати и на секунду сейчас будто снова вернулся в ту подсобку, где пахло пылью и надеждой.
Но нет. Проснувшаяся следом память тут же услужливо развернула перед глазами вчерашние события. Надо вставать.
Лера с Кристиной ещё спали, по крайней мере, из их комнаты не слышно ни звука.
Умывшись, Максим вышел на веранду. Воздух был густым от запаха влажного ивняка и водорослей — терпких, чуть отдающих железом. Посмотрел на свои ноги, обуться ещё не успел. Так, босой, и ступил на мокрую траву.
Озеро лежало перед ним — огромное, тоже молочное от тумана. Ильмень дышал тихими всплесками где-то в дымке, шелестом камышей, что стеной стояли чуть правее. Воздух стал гуще, повеяло чем-то древним, торфяным — казалось, само озеро за ночь вспомнило, что когда-то было морем.
Максим с удовольствием потянулся. На воде, метрах в пятидесяти от берега, плавали два лебедя. Утреннее солнце пронизывало их перья розоватым светом, превращая в призрачные силуэты. Они молча скользили по зеркальной глади, оставляя за собой двойной след, как стрелка, указывающая на другую сторону озера, там дымка ещё держалась сиреневой пеленой.
Где-то за спиной скрипнула дверь, и минуты через две Максим услышал осторожные шаги. Лера. Молча остановилась рядом.
И вдруг утренний туман разорвал крик лебедя — странный, будто сотканный из шёпота и шипения змеи, он начался низко, потом вырвался наружу хриплым выдохом и взмыл вверх, превратившись в дребезжащий стон.
Лера вскрикнула и тут же прикрыла рот рукой.
Обернувшись к ней, Максим улыбнулся:
— Шипуны. Территорию проверяют. Наверняка в камышах гнездо, защищает.
В её глазах засветился восторг.
Они задержались у воды ещё минут на пять, вдыхая этот миг, когда весь мир состоял из озера и солнца, потом, не сговариваясь, пошли обратно к домику.
На тропинке Максим пропустил Леру вперёд и опять улыбнулся — она тоже была босиком.
Когда вошли в гостиную, Кристина сидела в кресле. Лера бросилась к ней.
— Мам, я бы помогла!
Губы Кристины дрогнули, и она выдохнула:
— Мне надо самой.
Её руки, тонкие, с выступающими суставами, безвольно лежали на коленях, а светлые волосы, Максим помнил, раньше тяжёлые, напоминающие спелую рожь, теперь казались лёгкими, как прошлогодняя солома. Она расчесала их, и они висели вокруг лица, не скрывая впадин у висков.
Он сел напротив Кристины.
— Кристина Михайловна, доброе утро, мы вчера не успели познакомиться, меня зовут Корнеев Максим Андреевич. Лера вам что-то уже рассказала?
Кристина медленно подняла на него глаза — карие, глубокие, ресницы дрогнули, и в этом их движении было что-то беззащитное и в то же время решительное. Ему это понравилось.
Обе, мать и дочь, почти синхронно качнули головами — нет, ничего не рассказывала.
— Вы понимаете, что с вами произошло?
Кристина прикрыла глаза, а Лера отвернулась.
— Конечно, понимаю, — голос Кристины задрожал, но через мгновение она справилась.
Максим посмотрел на Леру.
— Ты Ангелине вчера сообщила?
Лера кивнула:
— Да. Она хотела приехать, но я сказала, что утром мама проснётся, и мы перезвоним.
— Правильно, — Максим снова перевёл взгляд на Кристину, — давайте сейчас позавтракаем, а потом…
Губы Кристины опять дрогнули, и Максим вопросительно замолчал.
— Максим Андреевич…, — Кристина с трудом выговорила эти два слова, и Максим тут же перебил:
— Можно просто Максим.
Она замолчала, немного подумала.
— Тогда вы меня тоже зовите Кристина, пожалуйста, — и почему-то глаза её наполнились слезами. Она всхлипнула. Лера пересела на подлокотник кресла и прижалась к ней. Кристина подняла руку и обняла дочь.
— Меня там называли Маргарита Владимировна, я уже начала думать, что…
Максим глубоко вздохнул и сочувственно кивнул:
— Надеюсь, больше такого с вами не случится, я, конечно, не имею права советовать, но думаю, вам придётся с этим что-то делать, оставить всё как есть, вряд ли получится.
В ответ на него уставились две пары напряжённых одинаково тревожных глаз.
Он помолчал, подождал, но Кристина наморщила лоб — забыла, что хотела спросить. И чтобы сгладить неловкость, Максим сам спросил её:
— А вы помните, как так получилось, что вы… как вы оказались в клинике?
Лицо Кристины стало похоже на лист белой бумаги.
— Помню. Не всё, но помню.
После завтрака Кристине пришлось снова лечь, но она смогла позвонить в банк и заблокировала свои счета и карты. Не ожидала, что почти все деньги останутся нетронутыми. Почему-то была уверена, муж затеял всё это именно из-за финансов. Но потом они с Лерой долго разговаривали в спальне, и Кристине многое стало понятно. Звонили Ангелине.
Когда вышли, Кристина постучала в комнату Максима.
Он всё это время пытался работать, хотя мысли постоянно возвращались к одному — оставаться или уезжать? Дождаться Ангелину? Судя по всему, Ангелина вполне могла позаботиться и о Лере, и о Кристине, они вернутся в Москву, там наверняка есть какие-то люди, которые помогут Кристине решить, что делать дальше и как именно делать.
Интересно, что последует от Самойлова — будет он встречаться с женой? Тогда, у Старой Руссы, он позорно сбежал, это понятно, и Максима не удивило. По большому счёту Дмитрий Сергеевич производил впечатление достаточно наглого человека, трусливого, но наглого, есть такой типаж, Максим частенько сталкивался. Самойлов даже может остаться в доме и спокойно ждать возвращения жены — доказать в суде или кому-то из знакомых, что Кристину поместили туда безо всяких оснований и без её согласия, будет очень сложно, если не невозможно, в клинике однозначно все документы в полном порядке. Несмотря на то, что поместили её туда под чужим именем — скажет, хотел конфиденциальность сохранить. Что-то подсказывало Максиму, Самойлов способен на такое — спустя время, при