дя в себя и выработав тактику поведения, спокойно посмотреть в глаза чуть не угробленной им жены.
— Максим…, — Кристина замешкалась.
Понимая, что стоять ей тяжело, Максим вышел в гостиную, и они снова устроились в креслах вокруг столика. Кристина с Лерой что-то решили, видимо.
Кристина мягко посмотрела на Максима — глаза её, всё такие же глубокие, как тёмные лесные озёра, уже не затягивало отчаянием и страхом. Максим поймал себя на мысли, что впервые рассматривает её не как кого-то абстрактного, не как маму Леры, а просто… как женщину. Светло-бежевый хлопковый брючный костюм, простой, домашний, видимо, тот, что был на ней, когда Самойлов что-то подмешал ей в вино. На плечах свободный летний кардиган на тон темнее. Милая, беззащитная. Солнце, пробивавшееся сквозь занавески, вдруг озолотило её шею, и Максим увидел изгиб от плеча к ключице, совершенный, словно выточенный.
Максим спокойно ждал. Наконец, Кристина собралась:
— Лера сказала, что должна вам…
Усмехнувшись, он улыбнулся и бросил взгляд на Леру:
— Да ладно, я уже привык, должен признать, смотрится креативно, мой старичок прям помолодел!
Лера тоже улыбнулась. И Кристина. Губы дрогнули, будто пробуя забытое движение. А потом проступили ямочки! Надо же, а у Леры ямочек нет, хотя они с Кристиной очень похожи.
Но она тут же покачала головой:
— Нет, Максим, я очень хочу…
Неужели деньги будет предлагать? Не за дверцы?
Всё так же спокойно посмотрел ей в глаза, не сдержался, улыбнулся ещё шире. И Кристина засмущалась, ресницы опять затрепетали.
— Вы и здесь за всё платите, давайте съездим в город, я закажу в банке моментальную карту…
Ладно, хватит её смущать. И Максим кивнул:
— В город съездим, только завтра уже, хорошо? Сегодня ещё сил набирайтесь.
Из его спальни донёсся звук сотового. Максим извинился, встал.
Звонил Кирилл. Господи, как давно это было! Максим еле сообразил, о чём речь, когда после приветствий тот весело спросил:
— Ну что, как отдыхается? Много карасей наловил?
Тишина. Дмитрий Сергеевич опять проснулся от собственного вздоха — тяжёлого, как будто грудь придавили камнем. Немного полежал, проверяя, но удушья не было. Потянулся к телефону, проверил время: ещё рано. За окном только-только светало, и в этом предрассветном сумраке мир казался нереальным, будто нарисованным углём на листе белой бумаги.
«Она скоро вернётся!» — мысль пронзила его, как лезвие между рёбер. Он замер, прислушиваясь к звукам в доме. Услышал только собственный пульс. Нет, пока тихо. Ни звонков, ни сообщений. Но это ненадолго. И времени у него совсем немного.
Он резко встал, прошёлся по спальне, в ванной остановился перед зеркалом. В отражении на него смотрел заспанный мужчина с тенью в глазах.
«Трус!» — прошептало отражение.
— Нет, — Дмитрий Сергеевич ответил вслух, — так надо было, она сама виновата.
Дубай. Документы, билеты, деньги — бесконечные деньги, и никаких вопросов. Всё готово, оставалось только кое-что доделать, поужинать с Широковым, уточнить кое-какие вопросы, потом дождаться ночи и исчезнуть.
Самойлов на секунду задумался о родителях: заехать попрощаться или не стоит? Время ещё есть. Но что, если Кристина появится раньше?
Он подошёл к французскому окну, раздвинул шторы. Первые лучи солнца скользили по крышам соседних домов, по стёклам редких оставленных на дорожках дорогих автомобилей. Где-то там, за всем этим Кристина могла уже ехать сюда. С вопросами. За правдой.
Он усмехнулся — возможно, ей сейчас есть чем заняться, кроме этого!
Журналист. Чёрт возьми, этот пишущий червь, который сунул свой нос, куда не следует. Может, именно в этот момент… нет, это было бы слишком, она наверняка ещё полуовощ, но как он посмел! Не просто вытащить её из клиники, это ещё можно было бы списать на глупое рыцарство, но ведь из-за неё он отказался от темы! Сколько этот Корнеев собирал на него данные? Месяц, полгода? И отказался от всего ради незнакомой женщины? Очень небедной женщины, между прочим. Да сто процентов дело в этом, надеется не только в постель к ней залезть, но и бабок поиметь.
Дмитрий Сергеевич представил себе лицо жены — не то нежное, мечтательное, каким оно было для него всегда, до того вечера, когда он услышал их с Ангелиной разговор. А другое: холодное, ясное, с какой-то сталью в глазах, Самойлов видел его лишь однажды, когда Лере в детстве кто-то задел остриём конька незащищённую перчаткой руку на катке в Сколково. Они стояли у бортика и вдруг увидели, как приближающуюся Леру осторожно поддерживают с обеих сторон два работника катка, а по льду за ней тянется дорожка из красных капель. Он растерялся. Успел только краем глаза заметить метнувшуюся навстречу дочери Кристину. И потом этот стальной блик в её взгляде. Хотя, может, это всего лишь лёд отразился?
Дмитрий Сергеевич резко дёрнул за шнур, отрезав утро. Нет, он не даст ей шанса помешать ему. Никому не даст.
Но где-то глубоко, там, куда не добрался даже его цинизм, шевельнулось что-то острое и живое. Страх. Не перед женой. Перед чем-то другим.
Кабинет Широкова тонул в полумраке. Уже наступило утро, но он не любил свет и шторы в его кабинете всегда были плотно задёрнуты. Настольная лампа с витражным абажуром отбрасывала загадочные блики на разбросанные по столу документы.
Геннадий Борисович сидел в кресле перед столом, медленно вращая в пальцах матово поблескивающий скальпель XIX века — новое приобретение для коллекции. В другой руке телефон.
— Мерседес, серебристый, номер К 888 АК, сегодня после двадцати одного у ресторана «Москва», — голос Широкова был ровным, будто он диктовал меню официанту. — После этого сразу отправится в Шереметьево по М-11, там и…
Геннадий Борисович замолчал, слушая ответ собеседника. Поднял глаза. В них не было ни злости, ни нетерпения — только холод.
— Если бы я хотел обсудить «если», я бы обратился к тёте Зине с гадальными картами, согласен?
Он отложил скальпель, следом бросил телефон на массивный дубовый стол. Подумал немного и снова потянулся к телефону.
— Ресторан? Столик на двоих… да, к двадцати одному. Нет, вино не надо.
Геннадий Борисович на секунду прикрыл глаза. В тишине кабинета слышалось только тиканье старинных часов — швейцарский механизм тысяча восемьсот двенадцатого года, его самая ценная покупка на аукционе. Он провёл ладонью по лицу, словно стирая что-то невидимое, затем встал и направился в ванную.
Кран открылся с тихим шипением. Широков ждал ровно минуту, пока струя не стала ледяной — только тогда подставил руки.
— Раз, — прошептал он, втирая воду в кожу.
Мыло было серым, без запаха, специально заказанным у фармацевта в Германии. Оно не пенилось, зато смывало всё.
— Два…
Под ногтями, между пальцев, вдоль линий на запястьях — он скоблил кожу, пока она не покраснела.
Геннадий Борисович выключил кран, вытер руки одноразовым полотенцем, тут же выбросил его в мусор. Поднял глаза к зеркалу. Оттуда на него смотрел чистый, безупречный человек.
— Три…
Теперь можно было спокойно дышать.
Ближе к вечеру они пошли прогуляться к озеру. Ильмень стал другим. Вода, утром игравшая бликами, теперь лежала тяжёлой ртутной гладью, целиком отражая низкое солнце — огромное, расплющенное, как варенье на блюдце.
Лера с Кристиной шли чуть впереди, оставляя цепочку следов на влажном песке.
Вдруг Лера присела на корточки.
— Смотрите! — её голос вздрогнул от удивления, и в мокрых, испачканных песком пальцах, она подняла плоский камень с идеальной дырой посередине.
Максим подошёл поближе.
— Это куриный бог.
Лера с интересом посмотрела на него, вопросительно приподняв брови.
Максим взял у неё камень, повертел в руках.
— Легенда есть такая, когда боги ходили среди людей, жил один пастух. И вот у него умерла курица, последняя, — Максим вернул камень Лере и продолжил, — он начал молиться Велесу, потом на берегу нашёл такой камень, повесил его в курятнике, а утром…, — он сделал паузу и отметил, что Кристина поправила кардиган, пальцы её замедлились: она тоже внимательно слушала его, — увидел там яйцо. Золотое.
Лера фыркнула:
— Сказки!
— Почему? — Максим тоже улыбнулся, — золото ведь в легендах не металл.
Он ткнул пальцем в дыру.
— Это солнце, которое проходит сквозь камень и остаётся внутри. Как надежда.
Озеро позади них шлёпнуло водой, будто соглашаясь.
— А почему «бог»?
— Ну-у, потому что, когда веришь во что-то сильнее страха — ты сам становишься богом, помнишь, пастух принёс камень в курятник, он поверил, что это сработает. А вера — как дыхание, если веришь — живёшь.
Лера притихла. Кристина промолчала. Максим улыбнулся — они так серьёзно восприняли его слова, что он не сдержался:
— Можно даже загадать желание, смотри.
Он снова взял у Леры из рук камень, поднёс его к глазам и поймал в дырку солнце.
— Если туда прошептать что-нибудь, что очень сильно хочешь, слова попадут прямо к тому, кто слышит, небо, земля, может быть, Велес, а может…, — его взгляд скользнул по Кристине, — просто та часть нас самих, что умеет творить чудеса.
Лера несколько секунд недоверчиво смотрела на Максима. Он постарался больше не улыбаться. Снова протянул камень Лере:
— Держи.
Кристина неожиданно наклонилась ближе к дочери, и ветер разметал ей волосы, смешав с Лериными. И они обе что-то тихонько зашептали в это маленькое каменное ухо.
Максим смотрел, как их волосы снова перемешались, когда они приблизили головы к камню, и вдруг…
Его пронзило.
Перед глазами встала Аня — такая, какой он часто видел её, перебирающая детские вещи, шёпотом благословляя их перед отправкой.
«Пусть вам будет тепло…»
Сердце Максима сжалось так резко, что он задохнулся. Хорошо, что никто этого не заметил.
Глава 13
Серебристый «мерседес» мягко рассекал темноту ночных улиц района, где Дмитрий Сергеевич провёл детство. Он специально оставил время и попросил водителя, Витю, ехать через Измайлово — напоследок. Сквозь тонированные стёкла мелькали знакомые пятиэтажки, детская поликлиника, остановка, на которой подростком Самойлов часто ждал автобус.