— У меня такое ощущение, что я вырвалась на свободу.
Глянула на Максима, будто проверила, как он отнесётся к её откровенности. Он улыбнулся, понимающе кивнул. Кристина помолчала.
— И не только из клиники.
Отвернулась. Долго смотрела в окошко, слушая шёпот шин и лёгкий ветерок, врывавшийся в салон. Максим тоже молчал.
Пейзажи снаружи менялись, как страницы: сначала бескрайние поля, позолоченные солнцем, потом низкие перелески, где стволы сосен напоминали вытянутые тени. Потом асфальт сузился, убегая в чащу сосновых лесов, между которыми машина плыла, будто в тоннеле, и вдруг, после Сясьстроя — разрыв в листве, ослепительный блеск, внезапный простор и синева, от которой захватывало дух.
Ладога. Огромная, как море, холодная и величавая. Вода, тёмная у берега, дальше сливалась с небом в дрожащей дымке горизонта.
— Господи, как красиво, — Кристина непроизвольно прикоснулась к сгибу локтя Максима, сквозь тонкую ткань рубашки он почувствовал прохладу её пальцев, — давай остановимся? Лере надо показать!
Максим свернул на грунтовку, ведущую к воде, остановился, когда колёса начали вязнуть в песке. К озеру прошли по хрустящей под ногами гальке.
И правда — берег, как на открытке: валуны, обточенные водой до зеркальной гладкости, чайки, застывшие в небе, и где-то на горизонте — полоска карельского берега, сизая, как дымка. Лера фотографировала и тут же рассматривала, улыбалась, показывала Кристине, Максиму.
Попили кофе из термоса, любуясь, как солнце, пробивавшееся сквозь облака, рисовало на воде золотые дорожки.
Потом снова дорога, петляющая между сосен и скал. Ладога осталась позади, после Лодейного поля Максим свернул на Подпорожье — до дома оставалось совсем немного. До дома.
Максим впервые осознал до щемящей боли в груди, до жжения в глазах, что это место и есть его дом! Куда возвращаешься не потому, что там тепло и безопасно, а потому, что там когда-то кто-то тебя ждал. И ты носишь это в себе, понимая подспудно, где-то глубоко внутри, и когда твоя жизнь вдруг оказывается разорванной в клочья, это понимание становится спасением: дом — это последнее, единственное место, куда ты можешь вернуться любым. Потому что дом — это не там, где ты живёшь. А там, где ты свой.
В Ладву приехали уже в сумерках, когда небо стало странного цвета — не тёмное, но и не светлое. Будто кто-то разбавил синеву молоком, и теперь всё вокруг, крыша дома, сосны, даже лица Кристины и Леры, отливали мягким сероватым светом. Максим заглушил двигатель. Тишина. Сразу стало слышно, как где-то в кустах трещит кузнечик.
Все молчали. Максим вышел из машины и воздух ударил в лицо — влажный, с горьковатым запахом детства.
Дом стоял, как всегда: крепкий, несмотря на возраст, с потемневшими от времени брёвнами. Окна смотрели пустотой, и Максиму показалось вдруг, что вот-вот в одном из них мелькнёт дедова тень, сутулая, в старой домашней рубахе, с неизменной трубкой в зубах.
«Вернулся? — сказал бы дед. — А я и не сомневался».
Навстречу никто не вышел.
Максим поднялся на крыльцо. Доска под ногой скрипнула — тот самый, вечный скрип, который он слышал каждое утро, выбегая из дома и несясь дальше, к реке.
Ключ нашёл там же, где оставил восемь лет назад — в треснутой балке. Приезжал тогда, после госпиталя, потерянный и злой.
Металл был холодным, ржавым.
Дверь открылась с усилием, и в нос ударил запах — пыль, старое дерево, затхлость заброшенного жилья. И всё же… что-то ещё. Что-то неуловимое, но знакомое. Может, печной дым, въевшийся в стены за десятки зим. Может, запах дедовой трубки.
Максим шагнул внутрь.
Почти пусто, стол, пара стульев, полка с потрёпанными книгами — всё, что осталось в комнате. В углу, возле печки всё так же стояло старое кресло, в котором дед любил сидеть по вечерам. Максим подошёл, провёл рукой по потёртой ткани.
Перед глазами встали, будто наяву, тени на стенах, сложившиеся в знакомые узоры, в носу зашевелился запах утра — всегда один и тот же: чай с молоком, хлеб, сырая шерсть собаки, вальяжно растянувшейся у порога. И тишина вдруг зазвучала по-особенному — не пустотой, а тихим гулом прожитых здесь лет.
На улице Кристина и Лера, стоя у машины, негромко разговаривали с какой-то женщиной.
— Ой, Максим!
Соседка, баба Нюра. Всплеснула руками, бросилась обнимать, обдав благоуханием теста, чуть пригоревшего по краю противня, и ещё чем-то совсем домашним: сушёной мятой, дымком и притаившимися в складках передника терпкими нотками лука, потому что утро наверняка началось с рубки зелени для кур.
Начали переносить вещи, но сумерки с каждой минутой сгущались, и тут же будто замирали на той грани, когда ещё можно различить очертания предметов, но их цвета уже растворились в полумраке. Воздух стал сизым, и в нём медленно тонула тень от дома, длинная и размытая, превратившая тропинку от машины в таинственную дорогу, полную нереальных опасностей.
— Аааа!
Лера и ночная лягушка одновременно отпрыгнули в разные стороны, после чего Максим, смеясь, вспомнил, что за домом у старой яблони в землю врыта большая бочка, в которой дед летом разводил костёр и готовил на нём, экономя газ.
Через полчаса на развёрнутых спальных мешках они расположились вокруг весело разгорающегося костра. Максим протыкал шампурами, всегда болтающимися у него в багажнике, обнаруженное в сумке, в отдельном термопакете, заботливо выданное в дорогу Ангелиной замаринованное мясо. Закончив, попросил Кристину полить на руки.
За пределами круга света от костра темень ладвинских сумерек сгустилась и стала почти осязаемой — карельская ночь, даже в июле, дышала прохладой. Огонь потрескивал, выхватывая из мрака восторженные лица Кристины и Леры, всё-таки не удержавшейся:
— Надо было просто раньше выехать.
Переглянувшись, Кристина и Максим улыбнулись.
— Надо было просто меньше спать, — в голосе Кристины Максиму снова почудилась какая-то детская радость.
Кристина потянулась за термосом, но Максим опередил, налил ей кофе. Пар поднялся в воздух, смешался с дымом. Протянул ей.
— Смотрите!
Она повернулась к горизонту, туда, где над чёрными зубцами леса приглушённым румянцем тлел край неба, будто солнце застряло совсем близко — то ли само цеплялось за край мира, то ли тьма не решалась поглотить его окончательно.
— Красиво как, — почему-то хотелось говорить шёпотом, — а что, так всю ночь и будет?
Обхватив чашку обеими руками, Кристина сделала глоток и посмотрела на Максима.
Он кивнул:
— Ну да, июль, ещё белые ночи…
Где-то за рекой крикнула птица — одинокий, обрывающийся звук. И тут же — неожиданный плюх с реки. Лера замерла.
— А это кто?
— Водяной дух, — Максим, не глядя на неё, подбросил в бочку сухих веток. Искры взметнулись вверх, смешавшись с белёсой бесконечностью неба.
Лера фыркнула и схватилась за телефон. Максим с Кристиной опять переглянулись. Он продолжил, посмотрев на часы:
— Точно! Ровно в полночь.
Лера, не мигая, уставилась на него:
— Ты нас нарочно пугаешь, что ли?
— Даже не думал, — Максим пошевелил палкой костёр, чтобы быстрее прогорал. — Говорят, огонь и вода здесь, как брат и сестра, разводишь на суше костёр, а в реке водяной дух это обязательно почует и выйдет посмотреть, в чём дело, обычно выходит в виде лошади, чёрной, о-очень редко с белой шерстью.
Максим увидел настороженное лицо Леры. Посмотрел на Кристину — она тоже внимательно слушала. Губы Максима дрогнули в еле заметной улыбке.
— Он выходит из воды в тумане, грива из пены, а копыта не оставляют следов…
Кристина уже беззвучно смеялась.
— Если увидишь его…
— Ма-а-м! — Лера, успевшая забраться в спальник, приподнялась на локте, — Ты веришь в это?
Увидев, что та смеётся, Лера нахмурилась и возмущённо хмыкнула, а Максим продолжил:
— Если увидишь его — это к переменам!
Максим посмотрел на Кристину и тоже тихо рассмеялся.
На реке снова раздался шум — уже точно рыба плеснула хвостом. Но почему-то все трое дружно посмотрели в ту сторону. В этот момент от реки донёсся тихий, влажный звук — будто крупное животное осторожно ступило в воду. Или из воды.
— Знаешь, что? — Кристина, став серьёзной, решительно показала на его спальник, — подвинь поближе. На всякий случай.
И он подвинулся. На всякий случай.
Максим открыл глаза — вместо потолка над ним раскинулось небо, синее до густоты, как будто его специально выкрасили за ночь. Листья старой яблони шевелились на ветру, отбрасывая на лицо Максима дрожащие тени. Где-то совсем рядом упало яблоко — мягкий хлопок, запах кисло-сладкой мякоти.
Максим приподнялся, спальник зашуршал, как сухая листва. Никого.
Спальники Кристины и Леры аккуратно свёрнуты. Рядом под термосом записка.
«Не решились будить, ты сладко спал. Не теряй, поехали за тряпками и вёдрами, скоро приедем. Бутерброды в боксе. Позавтракай».
В углу смешная рожица.
Максим улыбнулся, потянулся… и судорожно вздохнул — сколько же он спал?
Выбравшись из спальника, убрал его, умылся, позавтракал. Где-то перед домом кричали грачи, ругались, делили территорию. Максим пошёл туда. Машины действительно не было — только две колеи на росе, уходящие в сторону посёлка.
— Ну что ж…
Повернувшись к дому, Максим прикинул фронт работ. Сначала надо подключить электричество. Потом проверить насос. Он достал телефон и нашёл номер электриков.
Неподалёку залаяла собака — и сразу послышался звук приближающегося автомобиля.
Они выпорхнули из машины, весело болтая. Лера, захлопнув дверцу, тут же подбежала к нему.
— Мы три раза объезжали одно и то же поле!
В её глазах всё ещё плескался восторг от этого маленького приключения.
Подошла Кристина, протянула ему ключи.
— Не сердишься?
— Нет, я бы всё равно нашёл вас.
Она посмотрела ему в глаза. Поняла.
— Что машину взяли?
Он улыбнулся: