Да, таких испытаний на курсах по инъекциям точно не предлагалось! Пока я вводила шприц в суставы правой кисти, левая ручонка шаловливого старичка ухватила меня за ногу чуть выше колена.
— Арсений Валерьевич! — сказала я, стараясь не делать резких движений.
— Да, милочка? — как ни в чем ни бывало спросил он.
— Вам может быть больно!
— Вы мне угрожаете? Вы же не обидите пожилого человека…
— Нет, но вы меня отвлекаете, и я могу ошибиться!
— Я верю в вашу профессиональную подготовку, — хихикнул он.
Я закончила с его правой рукой, и Дашка залепила место инъекции пластырем. Я проверила и приступила к левой руке. Можно было направить иглу так, чтобы он света белого не взвидел от боли, но я отогнала эту мысль еще в зачатке как недопустимую. Внутрисуставные инъекции были одним из немногих навыков, которыми я овладела сверх обычных, полагавшихся сестре по статусу, и мне не хотелось, чтобы эта графа была вычеркнута из моего дела. Да и жалко было старика, несмотря на его поведение…
— Не нагружайте суставы, — предупредила я напоследок еще раз, пока Дашка вывозила его из процедурной.
И вытерла пот со лба. Денек начался замечательно — сначала лесоруб со своими проповедями, а теперь еще этот престарелый кавалер.
Это мне, наверное, в компенсацию за несколько дней блаженства — чтоб не расслаблялась. Нет ли какого-нибудь курса выживания для медсестер в элитных учреждениях? Может, мне такой курс самой организовать?
С Дашкой я смогла поговорить серьезно только во время обеда. Сидя над горсткой рубленых овощей, она таращилась в экран телевизора над нами, где мексиканские страсти пылали с непрекращающейся силой. Может, познакомить ее с моей тетушкой?
— Мой секретарь из архива, ну я тебе про него рассказывала, утверждал, что я на нее похожа, — сообщила Дашка, видимо, имея в виду смуглую красотку на экране. — Думал, наверное, что это комплимент, а мне она совершенно не нравится! Я люблю Джулию Робертс…
— Послушай! — я была сейчас не в том настроении, чтобы обсуждать звезд экрана. — Не понимаю, зачем ты рассказала про меня с Меркуловым Томилину? Вам не о чем говорить, так поговори с ним о елках! Мне не нравится, когда посторонние люди оказываются в курсе моих личных дел!
— Да я ведь не знала, что это секрет! Ты же не сказала, чтобы я скрывала, что ты в Меркулова втрескалась…
Я попыталась заморозить ее взглядом, но ничего не вышло. Личико, смотревшее на меня с другой стороны стола, выражало полное непонимание проблемы.
— Да у меня случайно выскочило, — придумала она новую отговорку. — Просто он нажал на меня! Спрашивал: что ты любишь, как тебя приручить и все такое. Вот я и сказала про Меркулова, чтобы он отстал! Я тебя спасала.
Ну что с такой возьмешь? Даша улыбнулась, явно довольная тем, что отношения между нами не испорчены, и прихватила с подноса еще одно яблоко, похоже, решив уничтожить все запасы фруктов в столовой.
А я после обеда заглянула к актеру. Он сидел у окна в кресле-каталке. За окном начинался дождь.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила я.
Он посмотрел на меня с печальной улыбкой. Глаза, так хорошо знакомые по старым фильмам, были пусты. Это были глаза человека, который знает, что для него все кончено. В них не было боли, но в них было больно смотреть.
— Нет, — сказал он, — мне уже ничего не нужно.
Хотелось что-то сказать, но слова застряли у меня в горле. Поэтому я просто кивнула и вышла в еще более подавленном состоянии духа.
Палата номер шесть — прямо как у Чехова. Нет, психов тут, конечно, не держали. Хотя это как посмотреть — по мне здесь все были слегка не в себе, включая обслуживающий персонал. А в шестой у нас оказался очередной чинуша на пенсии — Виктор Арнольдович Варламов. Въехал совсем недавно — одновременно с моим приходом и, как и я, еще только осваивался. Его супруга была здоровенной мужеподобной женщиной — ей бы в поле жать или косить, или чего еще там в поле можно делать…
На первых порах она появлялась у нас каждый день, приносила свечи и зажигала перед расставленными ею же образами. И еще котлетки в пакетиках притаскивала. Видимо, считала, что тут плохо кормят, хотя больные получали все что угодно, по словам болтушки Дашки, могли заказать и черепаховый суп, и ласточкино гнездо.
В первый же день мы с ней слегка поконфликтовали. Зайдя в палату, я застала ее, склонившейся над тщедушным супругом. Мелькнула неуместная мысль, как они умудряются заниматься любовью при такой разнице в телосложении. Впрочем, в тот момент об этом речи не шло — она просто утешала его и, надо сказать, весьма своеобразно.
— Это тебе за грехи послал Бог наказание… — приговаривала она, тяжело вздыхая и вытирая его лицо платком. — Нельзя было так жить, нельзя!
Обернувшись ко мне, она гневно сверкнула глазами:
— Вы же видите, что мы разговариваем! Неужели не хватает такта нас оставить?
— У меня есть свои обязанности, — ответила я спокойно.
Негодующе фыркнув, она продолжала шептать что-то на ухо супругу. Тот подмигивал мне из-за ее плеча. Очевидно, он предпочел бы, чтобы она, а не я покинула палату. За грехи, кстати, бог послал Варламову всего-навсего обычную язву желудка, причем в легкой форме. То ли тот нагрешил недостаточно, то ж Господь приберегал основное наказание «на потом».
Второй раз мы столкнулись из-за образка, который она купила у какой-то старушки у церкви. Образок, по словам продавщицы, был чудодейственным.
— Вы знаете, его нужно бы продезинфицировать, — сказала я, внимательно поглядев на икону. — Вещица старая и неизвестно где хранилась!
— Это не ваше дело, — она взглянула на меня, как на посланницу ада, стоящую на пути к спасению ее дорогого муженька. — Вы ничего не понимаете!
Я, помня данные при поступлении наставления, спорить не стала, пусть Меркулов разбирается. Сам Варламов, между прочим, тоже был не в восторге от идей своей супруги.
— Знаете, вы правы, — доверительно сказал он, после того как она удалилась, — но моя жена, как вы уже, наверное, заметили, — очень религиозна. Я не хочу с ней ссориться из-за этого. Просто отодвиньте его подальше, а ко мне придвиньте вон тот, другой — он и понаряднее, и безопаснее — в плане возможных инфекций. Я-то сам не очень верующий, но говорят, что это помогает и тем, кто не верит! Болячка у меня пустяковая, может, и ложиться не следовало, но в моем возрасте все может свести в могилу, да и болеть дома тяжелее. Вы не представляете, как она меня мучает…
Варламов быстро освоился на новом месте и в этот раз, воспользовавшись отсутствием супруги, решил перейти в давно, по-видимому, готовившееся наступление.
— Останься, девочка! — прошептал он, вцепившись в край моего халатика.
Таким голосом — с тяжелым придыханием — в фильмах про войну тяжелораненые разговаривают с санитарками.
— Оставьте меня в покое, — попросила я вежливо, застыв на месте.
Варламов посмотрел на меня удивленно и продолжил наступление. Его потная липкая лапа уже забралась под халат. Ногти — лучшее оружие женщины, если умеешь ими орудовать, то и нож не нужен.
— Ты что — озверела? — взвизгнул он, отдернув руку — в глубоких лунках, оставшихся от моих коготков, выступила сукровица.
Я хладнокровно смочила в спирте вату и приложила — для дезинфекции. Потом поправила волосы и надела шапочку, слетевшую с головы. Пострадавший молча пыхтел, отирая лоб здоровой рукой.
Вышла, вернулась в ординаторскую и налила себе чаю.
— Что с вами? — спросил ординатор, которого до сих пор я не имела возможности толком изучить.
Судя по тому, что сообщила Даша, это был замученный жизнью и женой человек. Взгляд у него был как у старой лошади, которую ведут на бойню. Бедняга явно недосыпал. Наверное, готовится продолжать карьеру и штудирует ученые труды по ночам. На роль исповедника он подходил идеально, только у меня сейчас было не то настроение.
— Еле отбилась, — коротко сообщила я, нашла сумочку, достала пудреницу. Из зеркальца на меня смотрели безумные злые глаза.
Он в ответ горестно покачал головой. Где-то минут через сорок меня вызвали к главврачу.
— Это из-за придурка в шестой! — пояснила старшая сестра, сообщившая о вызове. — Гена возил его к Борицкому — жаловаться. Игоря Павловича нет на месте, со мной он не захотел говорить, а то бы я попыталась все уладить. Заявляет: «Мне тогда к главному!» Что ты там так разошлась, девочка? Теперь вылетишь и сама будешь виновата. Надо же себя контролировать!
Я промолчала.
— Знаю, они бывают невыносимы, — продолжала Анжела Семеновна, разводя руками. — Но это пациенты, и их нужно уважать. И потом, у нас ведь платное учреждение, а кто платит, тот и заказывает музыку!
На расправу к Борицкому отправляться совершенно не хотелось. Был, конечно, вариант — просто уйти. Если все уже решено и мне здесь не работать, то и к главному тащиться необязательно. И Игоря я подвела…
Это пронеслось у меня в голове, пока я спускалась по лестнице на второй этаж, где был кабинет главврача. Спускалась неторопливо, чтобы хоть еще ненамного оттянуть неприятную беседу. С панно на меня глазели дурацкие колхозницы. Им было хорошо, они улыбались — у них не было никаких проблем. Наверное, в советские времена мужчины не домогались женщин такими грубыми способами. С другой стороны, размышляла я, поскольку Борицкий не сообщил мне просто об увольнении, а вызвал к себе, то может, не все так безнадежно?
Что ни говори, а эта работа была мне нужна. Куда я денусь без нее? В городскую больницу я ни за что не вернусь — у меня тоже есть гордость. Представляю, как Ключенко будет ехидничать с пьяных глаз, да и Митя постарается отплатить за мою последнюю выходку в гардеробе. Нет, ни за что не вернусь! А я-то уже размечталась, понастроила воздушных замков…
Я не жалела, что так сурово обошлась с Варламовым. Конечно, он это заслужил — они все здесь вообще заслуживают хорошей трепки. Но расплачиваться-то в итоге придется мне самой… Что ж, если выкинут — значит выкинут, унижаться не буду.