льно. Тебе надо убить в себе Сентро. Ты должен перестать быть им, чтобы понять, что тебе делать. Ты должен перестать жить в Орне. Ты больше не Сентро, ты больше не Фрино, ты больше не ты... кто же ты тогда?»Перевернувшись на бок, Фрино открыл глаза и глянул на зарешеченное окно. За ним горели тускло, почти незаметно, фонари. Отсвет падал на стену. За стеной живет выродок, который вечно ластится к Яне. Что он делает, чтобы нравится ей, или хотя бы быть ее другом? Таскается за ней, это Фрино заметил. Катает ее, но у Фрино нет крыльев для этого. Еще он принес ей конфеты, когда она болела. Он стоял над ее кроватью и смотрел на нее. Он разговаривал с ней. Улыбался ей, когда их никто не видел."Фрино, ты смог бы ей улыбнуться? Если бы ты подошел к ней и заговорил, что бы ты ей сказал? Привет, Яна, я сожалею о том, что я поставил твой подруге клеймо на щеку и издевался над тобой. Прости меня идиота".Это даже не смешно, к тому Фрино не чувствовал толком раскаяния. Он хотел раскаяться... и не мог. Страстно желал, но, кажется, та часть, что отвечала у него за чувство вины давно уже пришла в негодность. Или не хотела работать, боясь не выдержать нагрузки. Ведь раскаяться Фрино было за что. Было за что себя винить и даже ненавидеть. Такие мысли посещали его в последние недели... и сейчас они угнетали больше обычного. Он ведь понял. Понял, за что его так. Понял, в чем была его ошибка.Но все же Фрино представил. Вот она сидит на паре. Ее подруга не пришла и она совсем одна. Вот он подходит к ней и впервые садится не за ее спиной, а рядом. Она смущается, мнется, отводит глаза. Втягивает голову в плечи. О, этот жест, такой беспомощный, Фрино хорошо изучил. Вот идет урок, и он осторожно, глупо, коряво пишет на краешке ее тетради:«Я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста. Прошу. Мне это очень нужно».Она удивленно вскидывает лицо, смотрит на него ошарашенно и испугано. Пишет в ответ:«Хорошо, тогда давай прогуляемся после пары».И они действительно идут. Все смотрят на них как на сумасшедших, а они уходят в сад. Что бы Фрино сказал? Ну, пожалуй, он сказал бы ей что вовсе на нее не злится, и что она зря так о нем беспокоится. Сказал бы, что она ничего не должна делать, чтобы искупить вину. Пояснил бы, что он понимает - получил по заслугам. К тому же ничего страшного, зато теперь, впервые в жизни, он нашел в себе силы пойти против отца. Он теперь очень смелый. Он сбежит, спрячется там, где отец никогда его не найдет. Пусть это очень трусливая смелость, но если бы не она, Яна, у него не было бы и ее.Фрино будет смотреть, как она успокаивается от его слов. Как она перестает грустить. И он, возможно, даже пошутит как-нибудь глупо. Он же совершенно не умеет шутить. А потом они уйдут глубоко в сад, где давно разрослись колючие розовые кусты. Эти кусты спрячут их. Он возьмет ее за руки и скажет, как сходит по ней с ума. Объяснить, насколько он помешался на ней. О, она очень удивится этим словам, и еще больше удивится, когда он притянет ее к себе. Настоящая Яна убежала бы... но эта Яна только его. Эта Яна - лишь плод его воображения. Она ответит взаимностью.«Ты отвратителен, Фрино. Посмотри на себя. Как жадно ты облизываешь свои губы и как кусаешь их, имитируя поцелуй. Как ты сможешь дальше уважать себя после этого? Как ты сможешь смотреть на нее помня, как целовал ее в своем воображении раз за разом?»И эта Яна, воображаемая, шепнет ему на ухо - я тоже. Я тоже хочу тебя, я тоже схожу по тебе с ума, я тоже люблю тебя. Она шепнет это тебе, и ты... ты... ты...Застонав, Фрино запрокинул голову. Его рука, будто не принадлежащая ему, забралась снова под шкуры. Палец - будто не его, чужой, скользнул под резинку шорт. Оттянул, провел под ней, выбрался, повторил это снова, дразня и сводя с ума.Что было бы после? Да, они бы пошли в красное общежитие. На глазах этого чертова драконьего выродка, у которого все равно есть белобрысая подружка, они бы вошли в эту самую комнату. Они бы сплелись крепко в один возбужденный комок. Они бы целовались, целовались, целовались - страстно, до потемнения в глазах. До тех пор, пока их губы не заболели бы.«Фрино, твои губы и так уже болят. Ты ободрал их своими желаниями, ты обглодал их, ты растерзал сам себя. Остановись, не позорься еще сильнее. Потому что завтра она увидит тебя, и твои искусанные губы сдадут тебя. Она узнает о том, что ты вытворял с ней в своем воображении. Увидит, узнает и посмеется».Однако Фрино уже не слышит голоса разума. Он уже не здесь. Ему жарко от чужого тела, которое, кажется, уже в его руках. Ему жарко, ему невыносимо, ему приятно. Он хочет ее, а она не против. Потому это не он мнет через ткань свой член, болезненно желающий ласки, а она трется об него. Потрясающая смесь стыда и желания, какой-то ненормальный экстаз. Ведь Фрино, пожалуй, удовлетворял сам себя лишь когда был глупым мальчишкой. Тогда он даже не понимал толком что делает, и почему от этого так приятно. Но сейчас он дрожит, обхватывая пальцами свой собственный член. И от этого так сумасшедше хорошо, что на долго его не хватает.Какое-то время Фрино лежал оглушенный развязкой, не мог и пальцем шевельнуть. Так быстро. Он даже двух минут не продержался. Позорно быстро. А ведь со своими рабынями-близняшками он занимался этим ночи напролет, по очереди доводя обоих до экстаза. А что теперь? Лишь мираж, лишь воображаемая тень настоящей девушки заставила его кончить через каких-то две минуты. Заставила его опуститься до такой низости. Заставила губы распухнуть, не касаясь их.«Ну все, Фрино, ты умер. Умер в собственных глазах. Ты наркоман, Фрино. Ты подсел на нее. Она - твой наркотик. И что ты будешь делать после этого? Пойдешь и осуществишь этот дурацкий план? Нет. Потому что ты жалкий трус. Все что ты можешь - это лишь воображать ее. Раздевать ее. И забывать ее лицо в ослепительной вспышке собственной развязки. Разве можно пасть еще ниже? Ты хотел бы клеймить ее как рабыню, но...»Фрино встал и поплелся в ванную. Отмывая испачканную руку, он чувствовал себя уничтоженным, мертвым, униженным. Однако ему стало чуть легче. Совсем немного. По крайней мере теперь он настолько измучился, что мог бы уснуть. Заглянув в зеркало он увидел свое истощенное худое тело. Увидел свои разные по тону глаза, в одном из которых от темноты и возбуждения сильно расширился зрачок. Увидел свой шрам на животе. Увидел... и сумасшедше, глупо усмехнулся.Сбегал в спальню, схватил баночку черной краски, вернулся к зеркалу. Свинтил крышку. Макнул палец в краску и...Бам.На лбу появилась черная, уродливая клякса.«Ты сам ее раб, Фрино, - подумал он с каким-то облегчением. - Ты зависим от нее. Она может делать с тобой что ей взбредет в голову, а вот ты с ней - нет. Потому пока что, пока ты не придумаешь что получше, ты - ее раб. А раз ты раб, то и веди себя как раб. И не смей... не смей говорить с ней пока она сама этого не захочет».И, понимая, что нашел пусть и глупый, но выход из положения, Фрино смыл краску. На коже остался темный след, который он прикрыл намокшей челкой. Прикрыл, вытер полотенцем, вернул баночку с краской на место и, скользнув под шкуры, уснул. На этот раз без сновидений.
Где-то в конце второго тома
Фрино куда-то запропастился. Эби искала его и в столовой, и в библиотеке, и в общежитии, но парень как сквозь землю провалился. Это было странно. Обычно он сидел запершись в своей комнате и никуда не выходил. По крайней мере, раньше она всегда находила его там, но сегодня, не обнаружив, забеспокоилась. Да что там... запаниковала слегка.
На самом деле Эби страшно боялась, что Фрино убьют. Пусть отца парень уже не боялся, но это не мешало тому висеть над ним мрачной тучей проклятия. Да и к тому же теперь его боялась уже Эби. А вдруг кто-то из студентов, которые с той памятной драки не казались уже такими милыми и дружелюбными, убьет его по чужой указке, под контролем или давлением? Просто тихонько подсыплет яд в пищу, а потом унесет бездыханное тело куда-нибудь? Да хоть в находящееся под ними бескрайнее небо скинет, чем не способ уничтожить улики?
Потому Эби боялась, мучилась и искала его, стараясь делать вид, что просто гуляет. И нашла в совершенно неожиданном месте - за старым общежитием. Парень лежал на траве с закатанными по локоть рукавами и испачканными в земле руками. Рядом с ним возвышалась небольшая горка рыхлой земли. Глаза его были закрыты и он, казалось, дремал.
«Ну и напугал же, - подумала Эби. - Если пошел куда-то, то мог бы позвать меня с собой. Хотя... я сама виновата. Паникерша».
- Привет, - окрикнула она его, подойдя поближе.
Фрино вздрогнул и открыл один глаз - тот, что был его родным, не стеклянным.
- Не стоит так подкрадываться, - проворчал он.
- Прости, - улыбнулась ему Эби. - А что... ты тут делаешь?
Украдкой глянув на свои грязные руки, Фрино сел. Его старенькая серая рубашка на спине пропиталась травяным соком, под ногти забилась грязь. Помедлив немного, он с неохотой сказал:
- Ну... скажем так, я устроил здесь небольшие похороны.
- Похороны? - ужаснулась Эби. - Боюсь спросить, кого ты хоронишь!
- Не волнуйся, я никого не убил, - фыркнул Фрино. - Хотя в их смерти все же есть часть моей вины. Наверняка мой отец пристрелил их сразу после того, как узнал о моем позоре.
- О ком ты? - спросила Эби, а потом до нее дошло. - О своих рабынях, да?
- А ты догадливая, - невесело усмехнулся парень. - У меня были пряди их волос, их я и похоронил. Они мне вручили этот глупый подарок перед тем, как я уехал учиться. Это было так мило, что я даже наказывать их не стал. Интересно, что сделал отец с их телами? Даже думать об этом не хочу...
Присев рядом с ним на траву, Эби уставилась на небольшую кучку земли. Ей стало как-то горько от вида этой безымянной могилки. Как-то раз она видела из окна, как служанка хоронила в шляпной коробке умершего кота. Даже тогда могила была больше. От осознания этого факта Эби стало как-то горько. Однако не копать же действительно настоящую могилу из-за пары прядей волос. Или копать?
- Они?... - пытаясь выкинуть эту навязчивую мысль из головы, спросила Абигейл. - А сколько их было?