Симба не отвечает, и я прыгаю в странную, жемчужно–прозрачную воду.
Я умею плавать, пусть и не так хорошо, как папенька.
И если я не в состоянии поставить парус, то поплыву, загребая руками.
Туда, к горизонту, где скрылся корабль, на котором увозят Симбу.
Белый город остаётся за спиной, как остаются и яхты, и оба волнолома, и вся бухта с возвышающейся над ней крепостью.
И тут я понимаю, что плыть дальше у меня нет сил.
Что сейчас я пойду на дно и никогда не увижу Симбу.
Действительно — никогда.
На самом деле — никогда.
И вообще больше ничего не увижу.
Меня просто не станет, мои лёгкие заполнятся водой, я буду лежать на дне, под толщей жемчужно–прозрачной воды, а серебристые рыбёшки, морские ежи, звезды и губки будут радоваться, что у них так много пищи.
Появятся и другие твари, которых я не заметил у берега.
Крабы и осьминоги, к примеру.
Живых крабов я видел, а осьминогов — никогда, только по телевизору и на картинке в учебнике.
Опять это слово — никогда.
Меня трясёт от него, знобит, будто я лежу в постели с высокой температурой, и рядом никого, кто дал бы спасительную таблетку.
Или натёр мне лоб разведённым уксусом, как натирала матушка, когда я был совсем маленький.
Я начинаю опускаться на дно, я не хочу тонуть, но плыть я не могу.
Мне не спасти Симбу.
И не жениться на ней.
Это плохой сон, хотя и очень красивый.
Во всяком случае, прежде мне не снились такой белый город и такое прозрачное море.
И небо, чей цвет растворяется в жемчужном цвете воды.
Мне хочется одного — чтобы сон скорее закончился, и я проснулся на суше.
В своём городе, в Симбиной квартирке у подножия горы.
Я не хочу, чтобы по мне ползали крабы и прочая морская живность, я пытаюсь последним усилием вынырнуть из сна, и — ура! — мне это удаётся.
Я открываю глаза, сквозь шторы на окне пробивается луч солнца.
Ещё совсем слабый, видимо, только–только начался восход.
Я лежу весь мокрый от пота и тяжело дышу.
Безумный сон отступил, белый город остался там, куда утром уходят сны.
И тут я вспоминаю, что должен делать.
Я напрочь забыл об этом во сне, но сейчас вспомнил.
Про гору и про то, что там, на вершине, есть нечто, что мешает всем нам.
И прежде всего — Симбе.
Вечером я чётко понял, что с утра мне надо встать пораньше и улизнуть из квартиры, так, чтобы Симба не проснулась.
Иначе она меня застукает, и мне придётся сидеть дома, а граф Дракула будет преследовать Симбу и дальше…
Теперь ясно, отчего мне снился этот бред про пиратов.
Город был на самом деле красивый, но он остался во сне, а я уже тут, наяву…
Если я выйду прямо сейчас, то к обеду, скорее всего, вернусь обратно, и Симба не рассердится.
Впрочем, что–нибудь пожрать неплохо бы прихватить — хоть пару бутербродов и бутылку с питьевой водой, в такую жару мне точно захочется пить…
На часах полшестого, я натягиваю джинсы, стараясь двигаться как можно тише.
Надеваю футболку и прокрадываюсь на кухню.
В холодильнике есть сыр, я отрезаю несколько ломтиков и делаю себе четыре бутерброда. Хлеб с сыром, но без масла, масло растает на жаре. Прихватываю из холодильника большую пластиковую бутылку с минеральной водой. Хорошо, что она без газа. Терпеть не могу газированную воду — от неё в животе урчит.
И прикидываю, куда бы мне положить провизию.
Во сне таких проблем не возникает, собираясь спасать Симбу от пиратов, я совершенно не думал о том, чтобы взять с собой бутерброды.
И воду.
И всё это упаковать.
А тут приходится, ведь высота горы — почти километр.
И сколько времени мне на неё подниматься — я не знаю.
Может быть, час, а может, и два, и три…
Так что лучше найти какую–нибудь сумку типа рюкзачка, у Симбы такая должна быть, вот только где мне её искать?
Я иду в коридор и смотрю под вешалкой.
Под вешалкой пусто, пусто и на полке для головных уборов.
Точнее, там лежит всё что угодно, кроме нужной мне сумки.
Правда, есть ещё кладовка, куда я и заглядываю.
И оказываюсь прав — маленький розовый рюкзачок с двумя лямочками и кармашком.
Такой маленький, что бутылка с водой явно будет торчать наружу, но мне это не помешает.
И нести его придётся на одном плече, на оба он не налезет.
Но и это мне не помешает, главное — рюкзак нашёлся.
И ещё — надо оставить Симбе записку.
Чтобы она не разволновалась и потом не нажаловалась родителям.
Хотя жаловаться она навряд ли станет.
Но я всё равно не хочу, чтобы папенька с матушкой узнали о том, что я собираюсь делать.
Собираюсь — и сделаю.
Потому что должен…
Просто должен — и всё тут!
Я возвращаюсь на кухню, укладываю свёрток с бутербродами и бутылку с водой в рюкзачок, завязываю его и тихо–тихо, чуть не на цыпочках, отношу обратно в прихожую.
А затем иду в комнату, обнаруживаю возле Симбиного компьютера листок бумаги, аккуратно отрываю от него полоску, беру ручку и пишу:
«Симба, не волнуйся, я скоро приду. Наверное, к обеду».
И подписываюсь: «Майкл».
Записку можно оставить здесь, но пока проснувшаяся Симба доберётся до компьютера, она уже начнёт волноваться.
А этого допускать нельзя.
И я решаю положить записку рядом с её кроватью, на тумбочку — там справа тумбочка стоит.
У двери, за которой спит Симба, я медлю.
Отчего–то я боюсь входить, но солнце за зашторенным окном палит всё сильнее, мне надо спешить, и я открываю дверь.
Окно здесь тоже зашторено, однако я не смотрю на окно.
Света и так достаточно.
Симба спит на спине поперёк кровати, сбросив простыню, закинув руки за голову.
И я вижу всё, чего мне не полагается видеть.
Я вижу её грудь и чёрную поросль между ног.
Ещё никогда я не видел этого у реальной женщины.
Пусть спящей, но реальной.
Мне не хочется уходить, мне хочется стоять и смотреть: час, два, три, всё то время, пока Симба будет спать…
Но тут она вздрагивает, сводит ноги, поворачивается на бок.
Я сглатываю слюну и последний раз смотрю на спящую Симбу.
Её красные волосы кажутся сейчас такими же чёрными, как те, которые я только что видел.
Разве лишь не такими курчавыми.
Мне вдруг становится стыдно, я чувствую, что краснею.
Меня прошибает пот.
Я осторожно кладу записку на тумбочку и, стараясь не оглядываться, выхожу из комнаты.
А потом выскакиваю в коридор, хватаю рюкзачок и оказываюсь на площадке.
Я ещё могу вернуться — дверь в квартиру открыта.
Но я захлопываю её, сбегаю по лестнице вниз.
И оказываюсь в пустынном, уже залитом солнцем дворе.
Таком же пустынном и залитом солнцем, как приснившийся мне сегодня ночью белый город.
Вот только небо другого цвета, а вместо моря — гора.
И до её подножия идти совсем недолго — каких–нибудь десять минут.
Я забрасываю рюкзачок на правое плечо и убыстряю шаг.
Поиски Дракулы
Симба смотрит на листок бумаги и в который раз перечитывает коряво выведенный текст.
«Симба, не волнуйся, я скоро приду. Наверное, к обеду».
Подпись: «Майкл».
Со времени обеда прошло уже два часа, нормальные люди обедают в три, не позже.
Это европейский обед сервируется после шести, может и в семь, и в восемь, а порою в девять.
Но Майкл не принадлежит к тем, кто питается на европейский манер, он привык обедать максимум в три — в доме сестрицы режим соблюдают.
Чёртова сестрица, валяющаяся с мужем на турецком песочке.
А Симба тут сходит с ума, точнее, начинает сходить с ума.
Этот ботаник, постоянно краснеющий и потеющий, выкинул абсолютно неожиданный финт, смылся.
Накарябав записку, из которой понятно одно: меня всё достало, и я пошёл погулять. Проветриться. Размяться. А ты не беспокойся, всё будет тип–топ, я скоро приду, ещё до обеда…
Симба и сама обед приготовила: спагетти болоньезе.
Звучит красиво, хотя это не что иное, как обыкновенные макароны по–флотски. Только чуть более навороченные. Рецепт Симба вытащила из сети ещё в тот раз, когда собиралась кормить обедом харю. Она надеялась, что это поможет.
Симба покосилась на харю. Тот загадочно улыбался, и Симба почувствовала, что по её спине бежит холодок.
И всё это перестало ей нравиться.
Даже запах с кухни ей больше не нравился, хотя сегодня макароны получились намного лучше, чем когда она пыталась ублажать желудок хари.
То ли фарш был свежее, то ли помидоры спелее, а может она специи положила какие–то другие, но пахло круче.
Вот только легче от этого не становилось.
Племянник ушёл из дому, и ему давно пора бы вернуться.
Из дому, ему, му–у–у!
Харя не в меру развеселился — видимо, давно не получал в глаз.
Симба посмотрела на дротики и поняла, что сейчас ей не попасть: у нее дрожат руки, ей не по себе, харя всегда удивлялся её способности предчувствовать то, что ещё только должно случиться.
Ничего ещё не произошло, а она уже обо всём догадывается.
Про того же харю она всё поняла за две недели до их разрыва.
Первую неделю ревела, а вторую скрежетала зубами и постоянно тащила его в постель — напоследок, чтоб оттянуться вовсю…
Скоро и европейский обед закончится, а племянник до сих пор где–то шастает.
Хорошо ещё, у Симбы нет телефона — вдруг бы сейчас позвонила сестра?
«Здравствуй, Симба…»
«Здравствуй…»
«Как вы там?..»
«Хорошо…»
«А где Миша?..»
«Нет его, ушёл погулять, обещал быть к обеду, обед давно остыл, а его всё нет, и я уже на рогах…»
Сестра берёт билет и летит обратно.
Хотя это нереально: у них с мужем тур, так что как она поменяет билет? Никак… Будет там сходить с ума, а потом выставит Симбе счёт за испорченный отпуск.
Не уберегла мальчика, выпустила его из своих хрупких лапок.
Вообще–то ей не по нутру, как лыбится харя.