– Они станут гадать, пялю я ее или нет, решат, что пялю, и подумают, что я, наверное, настоящий мужчина, если такая красотка дает мне, уроду. А если со мной будет работать Оли, они решат, будто мы с ней два сапога пара.
Я по-прежнему ухаживала за ним после каждого представления, но обиделась и долго не смотрела его выступления.
Водяной мальчик опять изменился. Поначалу отвечал только на обобщенные, однотипные вопросы, пронизанные растерянностью, горечью и тоской, заключенной в быстрые неразборчивые закорючки на картонных карточках размером три на пять дюймов. Потом вообще перестал отвечать на вопросы и просто высказывал публике то, что хотел до донести до их ушей. Сам Арти называл это свидетельствованием.
Арти хотел донести до публики, что все они, сидящие в зале – жалкие, гормонозависимые насекомые, и если у них все так плохо, то, наверное, и поделом. Но он, Водяной мальчик, относится к ним с пониманием и сочувствием, потому что крепче духом. Для меня это звучало именно так, но зрители в зале, возможно, слышали нечто иное, поскольку внимали ему, затаив дыхание, и им, кажется, нравилось упиваться жалостью к себе. Можно подумать, что подобный настрой отнюдь не способствовал цирковому бизнесу, но все было наоборот. Зрители, выходившие из шатра Арти, с головой погружались в мишурное веселье парка аттракционов – и тратили там больше денег, чем все остальные, – словно в угрюмой решимости устроить себе маленький праздник и приобщиться к незамысловатым радостям нездоровой «мусорной» пищи и ярко раскрашенных каруселей, утешиться после мучительной правды о себе, которая только что им открылась.
Арти много размышлял об этом. Иногда делился со мной идеями. Только со мной, потому что я боготворила его и была пустым местом.
– Кажется, я придумал, что надо делать. Люди приходят в цирк и платят за то, чтобы их поразили и напугали. И вот они поражаются, или пугаются, или и то и другое. Знаешь, что их еще привлекает? Надежда выиграть приз, сорвать крупный выигрыш в лотерее, встретить девчонку или попасть точно в мишень на глазах у приятелей. В цирке мы называем это удачей или хорошим шансом. Но это, по сути, и есть надежда. Надежда – хорошее чувство, и в ней всегда присутствует доля риска. Ведь надежда может и не сбыться. Ты надеешься, что твоя престарелая тетушка сыграет в ящик и оставит тебе в наследство все свои денежки, но она может оставить их кошке. Может, у тебя не получится попасть в мишень или выиграть плюшевую собаку. Всегда есть риск потерять деньги или выставить себя идиотом. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского. Кстати, на том же построена и религия. Вся разница в том, что религия поражает гораздо больше, чем даже Цыпа или близняшки. И пугает намного сильнее, чем американские горки, комнаты ужасов и лодочки-самолеты. Страх тоже связан с ней. Надежда, которую дает религия, – отборная, первостатейная, поскольку риск чрезвычайно велик. Да, беда! Но я над этим работаю. Поражать я умею. Напугать – без проблем. Но мне необходимо определиться с надеждой.
Арти поручил антрепренерам заказать для него отдельные рекламные листовки и распространять их в церквах. «Утешение!» – объявляли они огромными буквами. «Артуро, Водяной мальчик». Ниже было расписание с датами и названиями городов. Хотя Арти никогда не говорил о Боге, о высшей воле и загробной жизни, к нему начали приходить религиозные люди, целыми приходскими группами. В обедневшей унылой провинции, где земля уже ничего не рождала, закрывались заводы и фабрики, в цирк стекались толпы людей, не обращавших внимания на завлекательные огни парка аттракционов и направлявшихся прямиком к шатру Арти. Они покупали билеты, рассаживались на трибунах и сидели в ожидании начала его представления. Когда представление заканчивалось, уходили все вместе, не глядя по сторонам.
– Слишком бедные для развлечений, – говорил папа.
– Даже если у них есть всего один доллар, он будет моим, – замечал Арти.
Но его привлекали не деньги. Не только деньги. Больше всего ему нравилось, что люди, которые никогда в жизни не пошли бы цирк, являлись туда исключительно ради него.
Мама была довольна.
– Арти расправляет крылья! – восклицала она, мечтательно глядя вдаль.
Но размах его крыльев простирался гораздо дальше трибун собственного шатра. Он все крепче и крепче брал под контроль весь цирк целиком. Уже не таясь, отдавал распоряжения и вел себя по-хозяйски.
Глава 10Танец со змеями – все безупречно
В том году мне исполнилось одиннадцать лет, Цыпе – шесть, близняшкам – четырнадцать, Арти – шестнадцать, и он торопился.
Арти поселился в собственном, отдельном фургончике, соединявшемся с семейным фургоном деревянной платформой. Все прошло быстро, без суеты. Папа лишь пожал плечами на просьбу Арти выписать чек. Охранники перетащили мебель из комнатушки за сценой, а я помогала расставлять ее. Мама переселила Цыпу в давно пустовавшую комнату Арти в семейном фургоне.
Арти расцвел и налился силой, а вот Ал и Лил потихонечку увядали. С каждым днем, с каждой прошедшей неделей они делались мягче, рыхлее. Лил стала рассеянной и все чаще впадала в прострацию. Часами сидела у себя в спальне и перебирала таблетки, которые хранила в отдельной сумке. Она выполняла обычную работу по дому, но сама как-то болезненно похудела, грудь обвисала. Одежда уже не сидела на ней как влитая. Макияж стал небрежным, а к вечеру расплывался совсем. Глаза лишились былого блеска.
В том году Лил решила, что дала близнецам все, что могла, и наняла им учителя фортепьяно. Арти утверждал, будто из-за этого она и плачет так часто. Близнецы говорили, что все началось после рождения Цыпы, а сейчас усугубилось.
Что думал папа по этому поводу, мы не знали. Ал то впадал в апатию, то развивал бурную деятельность. Однажды утром вышел отдать распоряжения на день, но оказалось, что Арти уже распределил поручения. Отец ходил раздраженный, придирался ко всем, стоял над душой у работников, пока те занимались делом. Стал проводить больше времени с Хорстом, а по вечерам появлялся перед почтеннейшей публикой, не застегнув фрак на все пуговицы и не нафабрив усы. А вскоре приехала доктор Филлис.
Ал считал себя неплохим лекарем. Это было его давнее хобби. Он читал медицинские журналы. Собирал аптечки первой помощи и лекарства. Был увлеченным любителем-терапевтом общего профиля, и как только у нас появились на это деньги – задолго до учреждения артуризма, – папа купил небольшой подержанный трейлер и обустроил там лазарет. Его увлечение механикой человеческого организма началось задолго до его экспериментов, результатом которых и стали мы, его дети. У отца были способности к врачеванию. Он «болел» медициной, однако врачей недолюбливал: слишком много они о себе мнят, потому что у них есть бумажка, какую можно повесить на стену.
При таком хобби Ала «Фабьюлон» практически не нуждался во врачебной помощи со стороны. Если нужен был ветеринар, звали Хорста, а людей лечил Ал. Огнеглотатели считали его гениальным целителем – столько он вылечил обожженных губ и волдырей на языках. Ал вправлял вывихи, совмещал переломы, диагностировал и лечил венерические болезни и справлялся с любыми инфекциями, от почек до тонзиллитов.
Лил меняла постели, утешала больных и читала им вслух, а всю работу выполнял Ал. Вскрывал нарывы ланцетом, с равным энтузиазмом промывал уши, носы и задние проходы, мастерски вынимал занозы и умело зашивал раны. «Колдунство без шрамов», как он нахваливал сам себя. Его главный врачебный триумф состоялся в тот вечер, когда пожилая зрительница в первом ряду упала без чувств при виде Арти. Отец сразу диагностировал сердечный приступ, разорвал ворот ее платья и прилепил ей на грудь одноразовые электроды. Все это происходило перед аквариумом Арти, на глазах у семи или даже восьми сотен зрителей. Обмякшее тело старушки задергалось. Очки слетели. Она шумно опорожнила кишечник и ожила, хотя и не пришла в сознание.
В цирке существовала традиция: утром по понедельникам Ал принимал в лазарете всех сотрудников «Фабьюлона», у кого имелись жалобы на здоровье. Многие говорили, что Алу надо было бы стать врачом, а не растрачивать свой талант в цирке. Сам он не считал, что растрачивает талант. «У меня есть постоянная практика на шестьдесят пациентов», – говорил он, увеличивая число до восьмидесяти, до ста двадцати, до ста шестидесяти по мере того, как прирастал цирковой штат.
А вскоре появилась доктор Филлис. Однажды утром она въехала на территорию и поставила белый фургончик в тридцати ярдах от трейлера с кошками, который в тот день был последним в ряду.
Она не сразу вышла наружу, а долго сидела в кабине. Я все видела, потому что ходила вокруг кошачьего трейлера и репетировала свои зазывальные реплики. Я делала вид, будто ничего не замечаю, а сама украдкой поглядывала на блестящий белый фургон с нарисованными на боковой двери двумя змеями, обвившимися вокруг посоха. Я едва различала бледную фигуру за тонированным лобовым стеклом. Мы расположились на этом месте два дня назад, все шатры и аттракционы были уже установлены, и в то утро особенных дел у нас не было. Кто-то еще не проснулся, кто-то сидел на ступенях жилого прицепа и попивал кофе.
Хорст брился на улице за своим трейлером, глядя в боковое зеркальце с водительской стороны. Многие видели, как подъехал белый фургон, но никто не проявил интереса. Наверняка это новый работник, которого нанял Ал, не потрудившись поставить кого-либо в известность.
Я решила, что она танцовщица со змеями. Из-за рисунка на двери. Змеи завораживали меня с раннего детства. Дверца кабины распахнулась, наружу вывалились две складные ступеньки, а потом возникла она.
Вся в белом: униформа, туфли, чулки, перчатки и, разумеется, медицинская маска и шапочка. Только очки были бесцветными, прозрачными, с очень толстыми стеклами, и из-за них глаза казались расплывчатыми и нечеткими.
Она вышла наружу и направилась к ближайшему охраннику. Им оказался Тим Дженкинс, крупный парень, бывший тяжелоатлет и капрал морской пехоты. Как только он демобилизовался, Ал сразу взял его в цирк. У парня еще не успел отрасти короткий армейский «ежик». Тим серьезно подходил к своим обязанностям в службе охраны. Когда к нему приблизилась невысокая, крепко сбитая фигура в белом,