он расправил плечи и щелкнул каблуками.
Я прекратила ходить вокруг трейлера и, уже не таясь, уставилась на нее. Я поняла, что она женщина, по широким бедрам и пышной груди под белой униформой. Мне почему-то подумалось, что она индианка. Представился танец в свете живого пламени: змеи заползают под ее белые рукава, а она постепенно снимает с себя одежду.
Я не слышала, что она говорила, но Тим кивнул и указал на Хорста. Тот наблюдал за происходящим в зеркальце. Он бросил бритву на переднее сиденье и подошел к Тиму и белой женщине. Тим представил их друг другу, Хорст протянул руку для рукопожатия. Женщина демонстративно засунула руки в карманы белой форменной куртки. Хорст опустил руку и отступил на полшага. Затем он и странная женщина направились к жилому фургону Биневски. Я двинулась следом за ними, держась на почтительном расстоянии.
Было теплое, ясное утро. Где-то в Арканзасе, по-моему. Или в Джорджии. Я перепачкала туфли в кирпично-красной пыли, пока добралась до грузовика с генератором, и остановилась за ним, очень довольная, что нашла замечательное укрытие. Только потом до меня дошло, что шум генератора заглушит голоса и подслушивать не получится. Женщина в белом ждала перед дверью в фургон. Держала в руке тонкий портфель из искусственной кожи. Белого цвета. Она стояла совершенно спокойно, без всяких нервных движений. В окне показалось любопытное личико Цыпы.
Арти выехал наружу в коляске. Наморщенный лоб, вопросительный взгляд. Он ее не знает, подумала я. Он ее не приглашал. Арти кивнул и что-то сказал. Женщина заговорила, прижав к груди белый портфель. Арти съехал с пандуса и направился прочь от фургона. Женщина шла рядом с ним, продолжая беседу. Она сунула портфель под мышку и вновь убрала руки в карманы.
Портфель выскользнул у нее из-под мышки и медленно поплыл в воздухе к открытой двери в наш семейный фургон. На высоте около четырех футов. Женщина обернулась и уставилась на летящий портфель. Арти оглянулся через плечо, остановился и что-то крикнул. Портфель застыл перед самой дверью, развернулся в воздухе и поплыл обратно к белой женщине в два раза быстрее, чем уплывал от нее. Она протянула руку в перчатке, схватила портфель и снова сунула под мышку. Арти что-то говорил ей. Они еще долго ходили по лагерю: женщина шла, а он катился в коляске.
– Она жуткая, – произнесла Электра.
Ифигения мрачно кивнула и сунула в рот дольку яблока. Арти пропустил замечание мимо ушей.
– Как ей платить? Процент от выручки? Фиксированная зарплата? Когда кто-нибудь заболеет? Или пока все здоровы?
Ал говорил деловито, но в глазах сквозила нервозность. Арти оторвался от супа, поднял голову и посмотрел на папу.
– Не волнуйся насчет ее платы. Я сам разберусь. У нее есть что нам предложить. У нее высшее образование. Она настоящий профессионал в своем деле.
Папа угрюмо уставился в тарелку с супом. Лил мечтательно промолвила:
– Всегда приятно, когда рядом есть образованный человек.
Ал погладил ее по руке. Арти снова сосредоточился на супе, который пил через соломинку. Цыпа сидел рядом с Лил и развлекался тем, что заставлял горошины вылетать по одной из его тарелки с супом и выстраиваться ровным рядом на мелкой тарелке, приготовленной под второе. Цыпа не любил горох. Я поймала взгляд Ифи. Она подняла брови и надула губы. Элли сморщила нос. Мы, девочки, безмолвно согласились друг с другом, что даже если заболеем бубонной чумой, то не обратимся за помощью к женщине в белом.
Доктор Филлис пугала папу. После того разговора в первый день за обедом он больше не подвергал сомнению необходимость ее присутствия в цирке и не просил о рекомендации. Даже не интересовался, откуда она появилась и где работала раньше. Если же об этом спрашивал кто-то другой, Ал горячился и говорил, что она «настоящая леди» и хороший врач, и «клянусь твердыми сосками Девы Марии, больше мне ничего знать не нужно». Мы с близняшками поражались, как быстро он сдался. Все-таки у него отняли врачебную практику, его страстное увлечение. Я дергала папу, чтобы он попытался хоть что-нибудь узнать. Я не сомневалась: если он ничего не выяснит, Арти заставит меня узнавать все самой. Я почему-то была уверена, что Арти знает о докторе Филлис не больше, чем остальные. Хотя общается с ней чаще других.
Однажды утром, когда я помогала Арти вскарабкаться на платформу подъемника снаружи нашего фургона, он подмигнул мне и произнес:
– Тебе надо попросить доктора Филлис, чтобы она разрешила тебе заглянуть в микроскоп.
Я влезла на платформу, надавила на рычаг, и мы медленно поползли вверх. Утро выдалось солнечным. Теплым. Я не помню, где мы остановились. В какой-то маленькой долине. Вокруг лагеря простирались зеленые пастбища, прорезанные ручейками. Вдалеке виднелись пологие, поросшие лесом холмы, шоссе и небольшой городок. В лесу пели птицы. Из высокой травы доносились крики фазанов. Арти сполз с платформы на крышу. Ему нравилось загорать наверху. Ал установил подъемник и невысокое ограждение по краю крыши, чтобы он не свалился.
Арти стащил с себя трусы, подцепив резинку пальцем стопы. Потом перекатился на спину, подставляя живот теплым лучам солнца.
– Да, – произнес он, – маленькой Оли надо побольше общаться с доктором Филлис.
– Вот твоя мухобойка.
Я положила мухобойку поближе к Арти, чтобы он мог до нее дотянуться. Арти ненавидел мух, а они к нему липли, словно им было медом намазано.
– Оли, ты меня слышишь? – пробормотал он, пока я втирала ему в грудь масло для загара.
– Я к ней не пойду. Она мне не нравится.
– Оли, она тебе нравится. Очень нравится. Она умная, интересная, интеллигентная женщина, и у нее можно многому научиться.
– Ладно, – кивнула я, закручивая крышку на флаконе с маслом.
– Она будет говорить, а ты слушай. Ты хорошо слушаешь. Лучше всех.
Арти повернул голову и наблюдал, как я захожу на платформу, чтобы ехать вниз.
– Только не писай ни на кого сверху, – попросила я. – В прошлый раз папа по-настоящему разозлился.
Я отвернулась и двинулась вниз, глядя на маленький коричневый ручеек в траве за фургоном.
Через три часа я тащила мешки с мусором доктора Филлис на свалку при лагере, проклиная и докторшу, и Арти, и себя. Ярость клокотала в носу и рвалась наружу с каждым выдохом. Она приняла мое предложение помощи без намека на благодарность и стояла у меня над душой, пока я накачивала гидравлические опоры ее фургона. Потом велела постричь сорняки и траву вокруг машины и пройтись по всей выстриженной площадке граблями, чтобы собрать мусор. Насчет мусора доктор Филлис прочитала мне целую лекцию. Тут требования были особенно строгие. Каждый полный пакет из мусорного бака за ее фургоном требовалось убрать в еще один пакет, обмотать веревкой и завязать на два узла. Три таких маленьких пакета нужно сложить в один большой, обмотать его веревкой и опять завязать на два узла. И только потом большие пакеты можно было нести на свалку.
Она считала само собой разумеющимся, что Арти пришлет ей меня или кого-нибудь более расторопного, кто будет ее обслуживать. Никакого «спасибо» я не дождалась.
Когда я вернулась к ее фургону, дверь была заперта. Мне пока не удалось проникнуть внутрь. Я позвонила в звонок у двери.
– Да? – раздался голос Филлис в маленьком динамике.
– Я закончила с мусором, мэм.
– Тогда на сегодня все. Прими ванну и обязательно вычисти под ногтями. Придешь завтра утром.
Миновал месяц, но мне по-прежнему не удавалось проникнуть в ее фургон. Я заливала бензин в топливный бак, носила ей воду, выкачивала содержимое туалетного бака, каждый день заворачивала мусор и завязывала его бантиками, как рождественские подарки, на каждой стоянке возилась с выравниванием ее фургона, убирала площадку вокруг, чуть ли не целовала ее холодную, обвисшую задницу, но все без толку.
Тем временем докторша воцарилась в лазарете, практически выгнав оттуда Ала. Медосмотры почти прекратились. По понедельникам папа по-прежнему осматривал всех членов семьи, но только членов семьи. Дома, в столовой. Он выслушивал нас, стуча пальцами по спине и груди. Выспрашивал, как у нас со стулом. Поднимал нам веки, заглядывал в горло, сердито хмурился на наши грязные ногти, втирал нам в десны какую-то синюю гадость, а тех, у кого были волосы, проверял на наличие вшей и клещей, но проделывал все это без огонька. Без былого энтузиазма. И как будто тайком. За спиной докторши.
Эту вырезку из газеты я нашла лишь через несколько лет, в личном архиве журналиста Норвала Сандерсона, который присоединился к цирку вскоре после того, как у нас появилась ДФ (доктор Филлис). У Норвала имелись возможности, недоступные для Биневски. Если ему нужна была информация о чьем-то прошлом, он мог получить доступ к архивным материалам и микрофильмам любой газеты в стране.
«Сегодня в больницу Святой Терезы поступила студентка Нью-Йоркского университета, которая сама провела себе хирургическую операцию на брюшной полости, прямо в комнате общежития.
Руководство университета сообщило нашему корреспонденту, что утром во вторник двадцатидвухлетняя Филлис Глинер, студентка третьего курса биохимического факультета, включила аварийный сигнал в своей комнате в общежитии. Пришедший по вызову комендант корпуса Грегори Фелпс нашел студентку лежащей на столе в окружении хирургических инструментов. Живот девушки был перевязан окровавленной простыней.
«Она была очень слаба, но в сознании, – пояснил Фелпс. – Сказала, чтобы я ничего не трогал, но вызвал ей «скорую». Сказала, что комната стерильна, и здесь ничего нельзя трогать. Несколько раз повторила. Весь стол был залит кровью. Если судить по тому, что я увидел в зеркалах вокруг стола, ей требовалась неотложная помощь, и я пошел вызывать «скорую».
Полицейский хирург Кевин Горан осмотрел комнату Глинер, когда ее увезли в больницу. «Это была самодельная, но полностью функциональная операционная, – заявил Горан. – Имелся набор хирургических инструментов, необходимых для достаточно сложной полостной операции, и очень грамотная система зеркал, позволяющая провести операцию на собственной брюшной полости».