– Эта старая коза меня преследует. – Она оборачивается ко мне и усмехается, увидев мой непонимающий взгляд. – Она плавает очень медленно! И всегда по моей дорожке. Я постоянно на нее натыкаюсь! От нее нет спасения! Я попыталась ходить в обед. Она находилась здесь. Я попыталась ходить рано утром, перед работой. Она была здесь. Она здесь всегда! В любой час! И вы посмотрите! Она же плавает, как покойник с упадком сил!
Мисс Лик глядит в окошко в двери и яростно мнет свои ягодицы. Я надеваю затемненные очки для плавания. Теперь глаза не так жжет от хлорки. Все становится зеленым, а мисс Лик продолжает:
– Я понимаю, звучит ужасно, но я всерьез размышляю о том, чтобы затащить ее на глубину и утопить. Бывают дни, когда я точно бы ее утопила, если бы была уверена, что это сойдет мне с рук.
Она оборачивается ко мне, в глазах беспокойство. Я киваю. Свет отражается бликами от воды в ножной ванне, по лицу мисс Лик скользят зеленые тени.
– Я вас понимаю. – Я снова киваю ей и улыбаюсь.
Мисс Лик почти завершила свой третий круг баттерфляем, как она это называет. Она проплывет еще семь кругов баттерфляем, а потом перейдет на брасс. На каждый круг у нее уходит минута, это значит, что в бассейне еще семь минут будут бушевать волны высотой фута в три, и оглушительный плеск будет бить по ушам. Брасс – тихий стиль плавания, даже в исполнении мисс Лик. Старая женщина, которая ежедневно проплывает по полторы мили, испуганно жмется к бортику. Ждет, когда закончится баттерфляй. Другие пловцы, помоложе – они, очевидно, умеют дышать под водой, – продолжают свои занятия как ни в чем не бывало. Мощные плечи мисс Лик на мгновение приподнимают ее туловище над водой, а затем она плюхается обратно, поднимая фонтаны брызг. Мелькают синие ягодицы, словно бочка, упавшая в Ниагарский водопад. Я сижу на ступеньках на мелкой стороне, опустив ноги в воду, и наблюдаю.
Я подцепила ее на крючок, но это ее собственный крючок, и мне надо быть осторожнее. Она считает, будто взяла надо мной шефство, делает мне одолжение, проявляет свою доброту, тратя на меня время. Мне надо поостеречься. Она чудовищно одинока.
Виски в бокале кажется полупрозрачным разжиженным деревом. Я осторожно держу бокал, смотрю сквозь него на горящий камин. Пляшущий свет алого пламени рассыпается искрами в коричневой жидкости. Уже выпитый виски разливается теплом в животе и во рту, разгоняет туман у меня в голове. Краешком глаза я замечаю толстые шерстяные носки мисс Лик на скамеечке для ног перед камином. Жду, когда высохнут вспотевшие ладони, дышу медленно, пока в голове не уляжется вязкая взвесь нервозности. Виски меня изумляет. Почему я раньше его не пила? Даже не думала, что оно мне понравится! Да, мне понравилось. Но сейчас это опасно. Я держу бокал перед собой, смотрю сквозь него на свет и пью медленно, по чуть-чуть.
Бутылка стоит на столике рядом с креслом мисс Лик. Она уже допила свою порцию и наливает себе еще, в темноте, освещенной огнем в камине. Мисс Лик сама рубит дрова. Весной укладывает в багажник цепную пилу и топор и по выходным ездит на принадлежащий ей лесной участок, чтобы расчистить его от валежника, скопившегося за зиму. Целая камера хранения в подвале элитного кирпичного дома отведена под склад заранее нарубленных дров, доходящих до нужной кондиции в сухой, пропахшей смолой темноте. Мисс Лик ежедневно спускается в подвал на лифте и забирает растопку на вечер. Встает на колени на гранитных плитках перед камином и разрубает поленья на аккуратные треугольники большим тесаком, что лежит у нее в руке как влитой.
Кресла, обтянутые мягкой кожей, огромные, как носороги. Портьеры из плотной клетчатой ткани темных тонов. Гипсовый бюст Минервы, выкрашенный глянцевой черной краской, стоит на каминной полке под стеллажом с дробовыми ружьями.
– Мы с отцом часто ездили стрелять по птицам, – объясняет мисс Лик.
Она медленно выговаривает слова. Если рассказывает о грустном, то слова прерывают сухие, отрывистые смешки, чтобы показать, что она вовсе не сентиментальна и не ждет сочувствия. Она поведала мне об отце, о своем загородном доме в лесу, о многочисленных заводах, о старых, но безотказных машинах, распределяющих по соответствующим отделениям в пластиковых подносах три унции подливы, 1,8 унции зерен кукурузы, 3 унции грудки индейки, 3,2 унции яблочного пирога. Мисс Лик подумывает о масштабном переоснащении производства.
– Принесу еще льда, – говорю я, беру ведерко и плетусь в кухню.
Она тоже встает и, печатая шаг, идет в ванную, отделанную темно-коричневой плиткой. Кухня вычищена до блеска. Идеальный порядок и пустота. Только на белом разделочном столе лежит вскрытая упаковка с двумя шоколадными печенюшками. Открываю холодильник. Абсолютно пустой. Лишь на дверце стоит одинокая бутылочка с кетчупом, наполовину пустая. На крышке присохли побуревшие струпья соуса. Морозилка забита готовыми обедами в пластиковых упаковках без этикеток.
Я тянусь к рычагу генератора льда. В кухню входит мисс Лик. Встает у меня за спиной. Ее большая рука выхватывает у меня ведерко и подставляет под желобок. Кубики льда со стуком сыплются в ведерко.
– Это обеды от вашей компании?
– Индейка, соус, тыквенный крем, картофельное пюре, подлива. Не люблю клюкву.
– Обед ко Дню благодарения.
– Здесь двадцать шесть «благодарений». Теперь я ем только их. Девятьсот калорий в каждом. Так почему я такая большущая?
Морозилка выдыхает белесым паром. Мисс Лик закрывает дверцу и глядит на холодную, вычищенную до блеска плиту с духовкой за темным стеклом.
– А до недавнего времени ела попкорн. Хотите?
Она сидит на табуретке для ног перед камином, держа над огнем проволочное сито с длинной ручкой. Она легонько потряхивает ситом, и твердые желтые зернышки перекатываются с тихим, едва уловимым стуком. Угли под поленьями тлеют, вспыхивая красным. Жар поднимается к ситу. Первое зернышко подпрыгивает, шипит и вдруг раскрывается белым цветком, а следом за ним в хоре дробных щелчков раскрываются все остальные. Мисс Лик пристально наблюдает.
Она держит на коленях большую миску с попкорном. Шейкер с сухими пивными дрожжами стоит на подносе рядом с бутылкой ирландского виски. Мисс Лик неторопливо зачерпывает попкорн суповой ложкой и отправляет в рот.
– Я ем его ложкой, потому что дрожжи прилипают к пальцам, – объясняет она. – Рукам неприятно.
Я поднимаю бокал, снова полный, и смотрю сквозь него на огонь.
Она разговорилась. Людям со мной легко разоткровенничаться. Они считают, что лысая карлица-альбиноска-горбунья – существо простодушное и бесхитростное. Все, что во мне есть плохого, оно снаружи. Выставлено на всеобщее обозрение, поэтому у людей и возникает желание рассказать мне о себе. Сначала просто из вежливости. Я вся перед ними как на ладони, и они пытаются подбодрить меня, показать, что мы равны, для чего и вытаскивают на свет божий свои не столь очевидные уродства. С этого все начинается. Я для них как посторонняя тетка, севшая рядом в автобусе, и они попадаются на крючок. У них появляется слушатель, да еще какой! Со мной не надо стесняться. Мне можно вывалить все свои темные тайны. Я не в том положении, чтобы осуждать их и винить. У создания вроде меня нет добродетелей и моральных устоев. Если я «неиспорченный человек» – а они принимают за данность, что так и есть, – это лишь потому, что у меня нет возможности стать испорченной. И еще я умею слушать. Я слушаю внимательно, по-настоящему, в полную силу. Потому что мне небезразлично. И в конечном итоге они выбалтывают мне все.
Попкорн давно съеден, дрова догорают, и мисс Лик говорит, что покажет мне дело всей своей жизни. «Мое настоящее дело», – уточняет она. Я спокойна, как слон. Беру стакан и иду следом за ней. Бутылку виски мы взяли с собой, но решили обойтись без ведерка со льдом. В комнате нет окон. Мы вошли туда через дверь, замаскированную под шкафчик в ванной. Дверь открывается ключом. Мисс Лик всегда носит его с собой.
Она предлагает мне сесть на единственный стул. Простой, деревянный, без мягкого сиденья. Рабочий стул. Комнатка маленькая, рассчитанная на одного человека. Стены увешаны полками с видеодисками и кассетами. На одной стене – огромный экран. Есть еще старенький письменный стол и небольшой картотечный шкафчик. Голос мисс Лик звучит деловито, спокойно. Не преувеличенно бодро, как в бассейне спортивного клуба. У нее слегка заплетается язык, но я вижу, что она не пьяна. Лицо хмурое, сосредоточенное. Она что-то делает у стола, продолжая говорить:
– Многие сразу решают, что я лесбиянка. Нет. Секс мне не нужен вообще. Нет интереса и склонности. Никогда этим не занималась. Впрочем, я понимаю, почему произвожу подобное впечатление. Меня это не беспокоит.
На экране возникает картинка: женщина, склонившаяся над пультом ЭВМ. Она, кажется, не замечает, что ее снимают. Нажимает какие-то кнопки на пульте, потом берет микрофон и в него говорит. Оборачивается к камере. Теперь я вижу ее лицо. Она смотрит сквозь меня. Ее лицо покрывают плотные складки рубцовой ткани, один глаз наполовину зарос гладкой кожей. Одна сторона рта напоминает искривленный разрез. Когда она снова склоняется над пультом, я замечаю, что у нее нет ресниц и бровей. Ее короткие темные локоны – не свои волосы, а парик.
– Это Линда, – поясняет мисс Лик. – Я училась с ней в школе. Она была очень хорошенькой. Семья не богатая, но и не бедная. Милая девочка. Мисс Популярность. Вертела жезлом в школьном оркестре. Бегала на свидания. С седьмого класса являлась капитаном команды болельщиц на школьных спортивных соревнованиях. Училась средне. Мальчишки за ней увивались. Она была старшей из пятерых детей. Обожала своих младших братьев и сестер. Была королевой всех праздников и балов. В школе мы не дружили. Вообще не общались. И вот зимой ее родители ушли в гости, а она осталась присматривать за младшими. Они все сидели в пижамах у камина в гостиной. Жарили на огне пастилу и рассказывали страшные истории. Я часто задумывалась об этом, представляла эту сцену. У Линды были длинные волосы, ниже талии. Они все выкупались перед сном, она сидела, причесывалась и развлекала младших.