Глава 22Назло другим и себя изувечишь
Арти распорядился, чтобы шатер близнецов разобрали. Зефир Макгарк стал думать, как использовать освободившиеся материалы для расширения шатра Арти. Сценический фургон близняшек остался, но его закрыли на все замки. Заброшенное пианино собирало пыль.
Хрустальная Лил очень расстроилась. Папа часами успокаивал ее. Она говорила, что близняшек «прикрыли». Папа возражал, что они просто «ушли в декрет».
– Скоро родится ребенок, им будет не до выступлений, – говорил он. – Помнишь, как ты уставала первое время? Да, они крепкие и здоровые, но, Лил, у них уже заметен живот. Им нельзя выступать перед публикой с животом. Люди начнут возмущаться. Задавать вопросы. Пойдут всякие слухи.
– Ал, им еще нет девятнадцати. Если они сейчас прекратят выступать, то им потом будет трудно вернуться к работе. Безделье погубит их как артисток. Почему меня к ним не пускают? Я им нужна.
– Им сейчас надо настроиться. Свыкнуться с мыслью о будущем материнстве.
– Ты сейчас так говоришь… Как будто это не ты, а Арти.
Я вернулась к своим обязанностям тайного соглядатая в помещении охраны, примыкавшем к гостиной Арти. Из комнаты убрали койку, остался только высокий стул и полка под пистолет. И еще – запах лекарств, крепкого пота и гнили – напоминание о Мешкоголовом. Я сидела на стуле и наблюдала за происходящим в гостиной Арти сквозь зеркальное с одной стороны окошко. Очень скоро у меня затекли ноги и задница. Я вообще их не чувствовала. Но мне повезло. Дождь лил как из ведра, и сегодняшняя красотка, которую Арти выбрал себе на вечер, сидела под окном на баке с пропаном, держа над головой размокшую газету. Когда Арти впустит ее к себе, эта мелкая шлюшка с большими сиськами будет похожа на извалявшегося в грязи опоссума. Не помню, как ее звали. В те годы их всех звали Диди, Лайзами или Зуки. Арти выбирал их из толпы нормальных, бесновавшихся у служебного входа в его шатер после представлений. Они истошно вопили, подпрыгивая на месте, чтобы обратить на себя его внимание. Арти медленно ехал вдоль сетчатого ограждения в своей мототележке для гольфа и улыбался поклонницам, явно красуясь. Если он останавливал тележку, либо я, либо кто-нибудь из охраны подходил к нему, чтобы выслушать распоряжения.
– Вон та, в розовом топике, – говорил он. Или: – Сплошные коровы, без слез не взглянешь. Напомни, что это за город?
– Грейт-Фолс, – отвечала я.
– Ладно, давай мне вон ту бегемотиху в джемпере с блестками и ту страусиху в красной юбке.
После чего Арти ехал к себе, а я ковыляла к сетчатому ограждению.
– Я?! – повизгивали они, когда я махала рукой, подзывая их ближе.
– Я?!
Я оставляла их либо в «гримерной», как Арти называл микроавтобус Макгарка, либо на баке с пропаном под окном Арти. Я всегда с радостью помогала брату, но именно эту обязанность я лучше бы перепоручила кому-то другому.
По моим скромным подсчетам, эта конкретная Лулу просидела под холодным январским дождем часа три. Арти был занят. Он беседовал с доктором Филлис.
– Мне хотелось узнать…
Арти – из всей одежды на нем были только простые хлопковые трусы – развалился на атласном покрывале. Он провел ластами по гладкой ткани. Потерся об нее затылком и выгнул спину, вонзившись лопатками в мягкий атлас.
– Что именно? – Доктор Филлис сидела в кресле, небрежно перекинув через подлокотник одну ногу в белом чулке и резиновой тапочке. Ее очки с толстыми стеклами хищно поблескивали между хирургической маской и белой шапочкой. Она смотрела на Арти в упор и, вероятно, мысленно расчленяла его плечевые и тазобедренные суставы.
– Мне любопытно, можно ли разделить близнецов, – произнес Арти.
– Нельзя, – отозвалась доктор Филлис. – Я вам уже говорила много раз.
Арти зевнул и заерзал на покрывале:
– Я думал, вы следите за новыми технологиями и методиками в хирургии.
Она не поддалась на провокацию:
– Дело не в технологиях и методиках, а в их собственной физиологии.
Он перевернулся на живот и посмотрел прямо на докторшу:
– А если бы я согласился пожертвовать одной из близняшек, чтобы сохранить другую?
– Которую? – осведомилась ДФ сладким голосом.
Арти улыбнулся:
– Без разницы.
Миновало несколько дней. Я пришла к Арти. Столкнулась в дверях с мисс Зегг. Вместо приветствия она махнула мне папкой, которую держала в руках, и я успела рассмотреть слова «Дайм-Бокс» на обложке. Арти пребывал в приподнятом настроении, и я спросила у него про Дайм-Бокс.
– Помнишь Роксану? Мотомеханика из Дайм-Бокса?
– Девушку Хорста с сиськами в коже и громким смехом?
– Она управляет пансионатом П. У. Ч. в Техасе. Территория в девять акров в пригороде Дайм-Бокса. Они открылись три месяца назад, но уже пользуются большим спросом.
К Арти пришли доктор Филлис с Цыпой, а я отправилась на свой пост в помещении охраны. Взгромоздилась на стул у смотрового окошка и постаралась дышать через рот, чтобы не так сильно чувствовать запах лекарств.
ДФ сидела так прямо, что ее белая спина не касалась спинки гостевого кресла. Цыпа устроился на полу. Я обратила внимание, что у него развязались шнурки на одной кроссовке. Оба носка съехали вниз, сморщившись в гармошку. На его согнутом, поднятом кверху колене стоял маленький карандашик, балансируя на заточенном кончике. Карандашик раскачивался, как маятник метронома, то в энергичном рваном ритме джиги, то в размеренном четырехтактном вальсе.
Арти сидел, наклонившись вперед через стол, и задумчиво разглядывал Цыпу. Арти в серой жилетке, Арти в белой рубашке с черным шелковым галстуком. Арти с изящными, тонкими ластами, опиравшимися о блестящую полированную столешницу. Арти с идеально круглой головой, с гладкой, без единого волоска кожей и синей жилкой, бьющейся над ухом. Арти ласково заговорил с Цыпой:
– Доктор Филлис сказала, что тебе не по нраву мой план относительно близнецов.
Цыпа быстро взглянул на Арти и снова уставился на карандаш у себя на колене. Арти опустил голову.
– Расскажи мне об этом, Цыпа.
Доктор Филлис сидела все так же прямо, безмятежно глядя на стену за спиной Арти. Карандаш упал на ковер. Цыпа подтянул колени к груди и обнял их руками.
– Это нехорошо. Очень нехорошо, Арти. Ты сам понимаешь.
Лицо Арти застыло, щеки горели румянцем.
– Если ты это сделаешь, – Цыпа ошеломленно взглянул на него, словно ему вдруг открылась страшная правда, – я перестану тебя любить, Арти!
То, что так поразило Цыпу, не было неожиданностью для Арти. Он хорошо знал, что такое нелюбовь, и знал, как с этим бороться. Оказавшись в знакомой стихии, Арти опять стал собой. Он сморщил лоб, изображая сочувствие.
– Ничего, Цыпа, цыпленочек, так и должно быть. Ты у нас очень чувствительный, и твои чувства, конечно, задеты. Ты же не виноват, что родился почти нормальным, и я искренне тебе сочувствую. Но это не важно. Не важно, любишь ты меня или нет, мой цыпленок. Потому что я люблю тебя!
Когда Цыпа и докторша ушли, я спросила Арти, что вообще происходит. Какого черта? Что доктор Филлис собирается сделать с близняшками с его подачи? Он небрежно мотнул головой и ответил, что она просто поможет «избавиться от паразита». Я решила, что он имеет в виду аборт и Цыпа расстроился из-за убийства ребенка.
Я рассказала ему о том, как Цыпа чувствует, что ребенок, еще не рожденный, уже что-то там думает и тянется к внешнему миру. Арти откинулся на спинку кресла и надолго замолчал. Вспоминая об этом теперь, я понимаю, что про себя он смеялся, наблюдая за тем, как я пытаюсь отговорить его – сбивчиво, бестолково и, возможно, не так уж настойчиво – совершенно не от того, что он задумал.
– Уходи, Оли, – произнес Арти и погрузился в бумаги, разложенные у него на столе, с утомленным, скучающим видом, призванным показать мне всю глубину моего ничтожества. Его отношение меня взбесило.
– Не много ли ты на себя берешь, Арти Биневски? Ты не забыл, что и сам-то никчемный уродец, хоть и хитрожопый?
– Уходи! – раздраженно рявкнул он.
Я ушла.
Цыпа грустно проговорил, что не станет обсуждать со мной планы насчет близнецов и ничего мне не скажет.
– Можешь меня обижать, сколько хочешь, – вздохнул он, – но все равно не заставишь меня говорить.
Мне стало стыдно, и я оставила его в покое.
Арти не пускал меня к себе целую неделю. Мисс Зегг или кто-то из ее подчиненных сообщали мне об этом открытым текстом: «Артуро не желает тебя видеть».
В эту неделю меня не пускали и к близнецам. Когда я приносила им завтраки, обеды и ужины, Айк, или Майк, или кто-то другой, сидевший около их двери, забирал у меня поднос и отдавал мне грязную посуду от предыдущей трапезы. Записки, которые я подкладывала под тарелки, а один раз засунула в сандвич с индейкой, не доходили до адресатов – их искали, всегда находили прямо у меня на глазах и молча возвращали. В фургоне близняшек, сменяя друг друга, постоянно несли дежурство женщины из «приближенных» артурианцев. Охранник стучался, дверь открывалась, и молчаливая женщина в белом обменивалась с ним подносами.
В конце концов я написала: «Прости меня», – на листочке бумаги и отдала его новообращенной, дежурившей у двери Арти. Вернувшись, она сообщила, что мне разрешили заходить к близняшкам и следить, чтобы они ели, а не спускали еду в унитаз.
Я вернулась к своим обязанностям при Арти, с его любезного дозволения. Но он со мной не разговаривал. Он был полностью поглощен разнообразными делами со своими приверженцами, готовыми лизать ему задницу денно и нощно. Я не пыталась достучаться до него. Меня совершенно убило открытие, что я ему не нужна, что он может запросто выкинуть меня из своей жизни и даже не вспомнит о моем существовании. Вокруг него вилось столько народу. А у меня был только Арти.
Мы ему не нужны.
Я наблюдала, как эта мысль проникает все глубже и глубже в сознание близняшек. Элли всегда это знала, а вот Ифи осознала только сейчас. Нет, они не делились со мной своими переживаниями. Они со мной не разговаривали.