Вы, наверное, думаете, что карлики и лилипуты присутствовали в «Фабьюлоне» всегда и в изрядных количествах. На самом деле, я очень редко встречала кого-то похожего на меня. В разное время у нас выступали обычные девочки-обезьяны, мальчики-аллигаторы и целая вереница сменявших друг друга толстяков и великанов.
Мама не раз говорила, что цирковые толстяки вышли из моды, потому что теперь стоит выйти на улицу – и у каждого десятого встречного задница толще, чем у того, кто сидит в балаганном шатре. Никто не будет платить за то, что можно увидеть задаром на каждом углу. Великаны тоже остались без дела из-за профессионального баскетбола и всяких лекарственных препаратов, которыми сызмальства пичкают ребятишек, чтобы те хорошо росли и их можно было отдать в баскетбольную секцию.
– Все идет полосами. Но есть вещи, которые никогда не выходят из моды, – говорила мама. – Голодари, толстяки, «живые скелеты» приходят и уходят, но настоящие уроды никогда не теряют своей привлекательности.
Так сложилось, что Мальчик-Игольница, присоединившийся к нашей тогдашней компании шпагоглотателей, был горбуном. Нормального роста. С огненно-рыжими волосами. Хрупкий, словно стеклянный лебедь, белокожий, в веснушках. С карими глазами и честным, открытым лицом. Его звали Винни Суини. Ему было всего двадцать, и он уже несколько лет работал вместе с другими артистами, пытаясь накопить денег на собственный трейлер и отдельный шатер.
Из дневника Норвала Сандерсона:
Лил заговорщически мне подмигивает и продолжает протирать тряпочкой банки, стоящие на прилавке. Опарыши наверняка это оценят. Мне вспоминаются строки Эсхила: «О, заступница диких чад! Сосунков-детенышей львицы грозной, всякой твари лесной молодое племя ты хранишь, прекрасная».
Она говорит, что они с Ифи сегодня ходили гулять. Похоже, она игнорирует Элли нарочно – вообще не упоминает ее в разговорах. Все мысли Хрустальной Лил заняты тем, что уже совсем скоро она станет бабушкой.
Лил утверждает, что Ифи носит под сердцем близнецов. И «было бы просто чудесно, если бы они оказались сиамскими, правда?». Она (Лил) говорит, что для шестимесячной беременности у Ифи слишком большой живот. Ифи твердит, что ей хочется лишь одного: увидеться с Арти. Лил просит меня передать это Арти. «Мальчик так занят… Я сама с ним не вижусь. Заглядываю иногда на его представления, чтобы хоть издали посмотреть».
Глава 23Большая пушка генералиссимуса
Из архива Норвала Сандерсона:
(Ифигения, беременная, обнимает Элли, низведенную до состояния овоща после лоботомии, на диване в фургоне близняшек – в беседе с Н. С.)
У Оли есть парень? Оли и Мальчик-Игольница? У нее разве есть время? Она всегда с Арти.
Однажды у меня почти появился парень. Элли не возражала. Когда я с ним говорила, она «выключалась». Не участвовала в разговорах, молчала, будто ее нет вообще. Она хотела, чтобы я влюбилась.
Он был простым гиком. Очень опрятный, когда не выступал. Сам стирал свои вещи, кровать заправлял по-армейски, ни складочки на покрывале. Он был из бедной семьи и с раннего детства привык заботиться о себе сам. Я часто задумывалась о том, что мне с ним было бы хорошо… то есть это приятно и правильно – стирать и готовить для человека, который умеет стирать и готовить сам. Приятно заботиться о человеке, который умеет сам позаботиться о себе.
Но он был нормальным. Поначалу я думала, он симпатичный, хотя и нормальный. Это меня удивляло. Но с каждым днем я все яснее понимала, что меня привлекает именно его нормальность, и мое сердце готово открыться ему навстречу… Не знаю. Как яркие краски или весеннее дерево на фоне синего неба, такого синего, что у тебя замирает сердце, и кажется, будто в нем поселился рой электрических пчел. Так бывает, когда видишь что-то красивое. Тот мальчик-гик был красивым. Он открыл мне красоту нормальных. И Элли не стала разубеждать меня. Наоборот. Она хотела, чтобы я отдалась этому новому чувству. И я отдалась. Я смотрела не него и была счастлива. Потом мне захотелось поговорить с ним, и Элли не возражала. А вскоре я уже не могла без него. Мне хотелось быть рядом с ним постоянно, не расставаться ни на секунду.
Он много шутил и смеялся, а осенью собирался вернуться в колледж. Говорил, что ему очень нравится работать гиком, что он отлично проводит время у нас в цирке. У него были красивые белые зубы. Рыжие называли его душкой.
Он стал проявлять ко мне интерес. Сам разыскивал нас, приходил и разговаривал со мной. Не с Элли, не с нами обеими, а только со мной. По утрам ждал нас на улице и провожал на репетиции. Но говорил только со мной. Рассказывал о себе. Много хорошего, много печального. Элли вообще не участвовала в разговорах. Когда он находился рядом, она отстранялась. Делала вид, будто ее нет вообще.
И случилось ужасное. Он словно о ней забыл. Забыл, что она – часть меня. Мы так и хотели. Элли была довольна. Ночью в постели она кричала от радости. Он прикасался ко мне. Гладил меня по волосам, нежно-нежно. Брал меня за руку. Я все поняла по его глазам – и прекратила наши встречи. Элли разъярилась. Искусала мне руку до крови. Она хотела отвлечь меня от Арти. Ей было плевать на того парня. Она мечтала, чтобы я влюбилась в кого-то другого и забыла об Арти. Вы знаете Элли. Она рассудила, что когда-нибудь я все равно влюблюсь, нравится это ей или нет, но пусть это будет кто-то другой – кто угодно, лишь бы не Арти. С любым другим она справится запросто, но Арти ей не по зубам.
Когда я все прекратила, Элли взбесилась. Но я не могла продолжать. Мне что-то мешало. Элли все понимала, но все равно злилась. Теперь-то я знаю. И не допущу, чтобы нечто подобное случилось снова.
Он начал в меня влюбляться. Понимаете? Он был таким чистым… как весеннее дерево на фоне неба. Не в смысле наивным или невинным, нет. Он не был девственником и не отличался особенным целомудрием. Я имею в виду, что он был абсолютно нормальным. Стопроцентно, в чистейшем виде. Нормальным с большой буквы «Н». Этим он мне и нравился. Но когда я увидела, как меняется его взгляд, когда он смотрит на меня, то поняла, что есть вещи, которые не делают красивые, здоровые, абсолютно нормальные мальчики. Абсолютно нормальные мальчики не влюбляются в одну половинку сиамских близняшек.
Так я узнала, как это бывает. Это нормально, когда я влюбляюсь в нормального. Но если нормальный влюбляется в меня, это значит, что я его переиначила и исковеркала. Если он любит меня, то он испорчен. Я уже не смогу его любить. Не хочу притворяться, что это не больно.
Арти – в беседе с Н. С.
«Есть люди, чья вульгарная нормальность столь очевидна, нелепа и заурядна, что тяготит их самих. Они начинают вести себя эпатажно, претендуя на оригинальность, согласно модным эксцентричным веяниям своего времени. Они заявляют о своих талантах, уме или безразличии к общепринятым нормам морали в отчаянных попытках опровергнуть собственную ординарность. Как правило, это артисты, художники, путешественники и приверженцы жизни в дикой природе.
Также есть люди, которые чувствуют свою необычность, и она их пугает. Они стремятся к нормальности. Страдают из-за того, что они не такие, как все. Маются из-за своей неспособности слиться с толпой или же убедить себя в том, будто в них нет никаких отклонений от нормы. Это истинные уроды, почти всегда производящие впечатление скучных, серых обывателей».
Артуро в ответ на критику:
«Вот что интересно: когда эти люди решают – а выбор всегда остается за ними – перенести добровольную ампутацию ради своей личной выгоды, общество этого не одобряет. Однако то же самое общество считает нормальным, когда люди гибнут на войне, подчиняясь приказам вышестоящих, ради того, чтобы какого-нибудь генерала повысили в звании или чтобы какой-нибудь оружейник получил еще больше прибыли. Черт, они не просто считают это нормальным, они ждут, что все должны с радостью согласиться с подобным положением дел. А если кто не согласен, его объявляют паршивой овцой».
Н. С.: Неужели тебе не хочется, чтобы вся ваша семья стала нормальной, умственно и физически?
Оли: Вы что, смеетесь?! Каждый из нас уникален. Каждый – штучная вещь. С чего бы мне вдруг захотелось, чтобы мы превратились в ширпотреб с конвейера? Вы все одинаковые, различаетесь только одеждой. (Мисс Олимпия начинает хихикать и не желает отвечать серьезно на мои следующие вопросы.)
Интимная жизнь Зефира Макгарка проходила на заднем сиденье его микроавтобуса за непроницаемыми брезентовыми занавесками на окнах. Если в какой-то из вечеров к Арти выстраивалась очередь из девиц или ему вдруг не нравилась очередная красотка (вкусы Арти не отличались оригинальностью: он любил типовых блондинок с пышными формами, как в рекламе косметических средств), он отсылал их к Макгарку. Он не трудился изобретать что-то оригинальное и всегда говорил им одно и то же: «Вы меня очень обяжете, если утешите моего верного лейтенанта в его спартанском уединении».
Видимо, данный прием работал, и Макгарк получал свою порцию женской ласки, необходимую для поддержания здоровья и хорошего настроения. Макгарк был истинным джентльменом, и никто из его утешительниц, стучавшихся к нему в окошко в темноте после закрытия цирка, не убегал на рассвете, рыдая от страха, боли или стыда. С гостьями Арти такое случалось не раз, но охранники их отлавливали, успокаивали и давали деньги за молчание.
Любовные свидания Макгарка всегда проходили пристойно и скромно. Его ни разу не видели в женской компании, он никогда не опаздывал на работу. Мы решили, что он провожает своих дам к воротам еще до рассвета и на прощание целует им ручки. Арти утверждал, будто Макгарк скармливает их кошкам Хорста, но от Арти можно было услышать еще и не то. Сам Макгарк молчал и вежливо, но непреклонно уходил от расспросов.