Вернулся Булгаков, хочет завтра ехать в Москву, чтоб выйти из университета, а потом отказаться от солдатчины. Бедный!
Л. Н. Толстой . Дневник.
Летят дни без дела. Поздно встал. Гулял. Дома С. А. опять взволнована воображаемыми моими тайными свиданиями с Чертковым. Очень жаль ее, она больна. Ничего не делал, кроме писем и пересмотра предисловия.
Ездил с Душаном очень хорошо. После обеда беседовал с Наживиным. Записать:
1) Любовь к детям, супругам, братьям – это образчик той любви, какая должна и может быть ко всем.
2) Надо быть, как лампа, закрытым от внешних влияний – ветра, насекомых и при этом чистым, прозрачным и жарко горящим.
Все чаще и чаще при общении с людьми воспоминаю, кто я настоящий и чего от себя требую, только перед Богом, а не перед людьми.
12 октября
Понемногу узнаю еще разные гадости, которые делал Чертков. Он уговорил Льва H – а сделать распоряжение, чтоб после смерти его права авторские не оставались детям, а поступили бы на общую пользу как последние произведения Л. Н. И когда Лев Ник. хотел сообщить это семье, господин Чертков огорчился и не позволил Л. Н. обращаться к жене и детям. Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки. Но если я буду жива, я отмщу ему так, как он этого себе и представить не может. Отнял у меня сердце и любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба, а у своего сына в английском банке миллион шальных денег, не то что у Л – а Н – а им заработанных вместе со мной, – я во многом ему помогала. Сегодня я сказала Льву Никол., что я знаю о его распоряжении. Он имел жалкий и виноватый вид и все время отмалчивался. Я говорила, что дело это недоброе, что он готовит зло и раздор, что дети без борьбы не уступят своих прав. И мне больно, что над могилой любимого человека поднимется столько зла, упреков, судбищ и всего тяжелого! Да, злой дух орудует руками этого Черткова – недаром и фамилия его от черта, и недаром Лев Ник. в дневнике своем писал:
«Чертков вовлек меня в борьбу. И эта борьба очень и тяжела и противна мне» .
Узнала я и о нелюбви Льва Никол. теперь ко мне. Он все забыл – забыл и то, что писал в дневнике своем: «Если она мне откажет – я застрелюсь». А я не только не отказала, но прожила 48 лет с мужем и ни на минуту его не разлюбила.
Спешу выпустить издание, пока еще Лев Ник. не сделал ничего крайнего, чего каждую минуту можно от него ожидать по его теперешнему суровому настроению. Л. Н. ездил верхом Саше навстречу, но она приехала поздно, и он потом проспал и обедал один в семь часов.
Пишет письмо Тане. Он любит дочерей, ненавидит некоторых и не любит вообще сыновей. Они не подлы, как Чертков.
Вечером я показывала Льву Ник. его дневник 1862 года, переписанный раньше мной, когда он влюбился в меня и сделал мне предложение. Он как будто удивился, а потом сказал: «Как тяжело!»
А мне осталось одно утешенье – это мое прошлое! Ему, конечно, тяжело. Он променял все ясное, чистое, правдивое, счастливое – на лживое, скрытное, нечистое, злое и – слабое. Он очень страдает, сваливает все на меня, готовит мне роль Ксантиппы, что я часто предсказывала, что ему так легко благодаря его популярности. Но что готовит он себе перед совестью, перед Богом и перед детьми своими и внуками? Все мы умрем, испустит также свой дух мой враг, но что почувствуем мы все в наши последние минуты? Прощу ли и я своему врагу?
Не могу считать себя виноватой, потому что всем своим существом чувствую, что я, отдаляя Льва Николаевича от Черткова, спасаю его именно от врага – дьявола. Молясь, я взываю к Богу, чтоб в дом наш вошло опять Царство Божие. «Да приидет царствие Твое », а не врага…
Д. П. Маковицкий . Дневниковая запись от 12 и 13 октября.
Софья Андреевна сегодня волновалась и говорила мне, что она уверена, что слышала отрывочные фразы, сказанные Л. Н – чем Черткову, и по намеку Татьяны Львовны она узнала, что Л. Н. завещал издание своих сочинений Черткову. Она спросила об этом Л. Н. Он сказал, что нет, но она ему не верит; может быть, не завещание написал, а письмо. «Мне не жалко, что они мне не достанутся, – говорила Софья Андреевна, – а то, что сыновей (Илью, Андрея и Михаила) огорчит. Они и будут добиваться отмены у государя; его легко будет добиться, так как можно будет доказать, что Чертков на него действовал посредством внушения».
Софья Андреевна об этом говорила сегодня и Л. Н – чу, укоряла его, что дневники ей не отдал, что А. П. Сергеенко читал их, а она нет, так ли она зла, как он пишет в дневниках? «Я тебя удержала от двух дел: от войны турецкой в 1876 году, когда ты хотел идти и говорил, что все порядочные люди пошли, и от учреждения винокуренного завода с Бибиковым. Вот что ты делал».
Л. Н.: Мало ли (что я делал)… я и в штаны делал, когда не понимал.
Софья Андреевна и за обедом говорила про завещание Л. Н – чем издания Черткову. Александра Львовна останавливала ее, говоря, что ей тяжело слушать о распоряжениях на случай смерти родителей. Но Софья Андреевна не останавливаясь говорила и говорила о завещании и о том, что ее сыновья останутся нищими. <…>
Софья Андреевна рассказала Феокритовой, что, наверное, Л. Н – чу дали подписать завещание, когда он был в послеобморочном состоянии. Софья Андреевна при этом сказала: «Они (Душан Петрович и Григорий Михайлович) могут показать, что в таком состоянии Л. Н. не мог написать завещания».
А. Л. Толстая . Из воспоминаний. Числа 12 октября возобновились разговоры о завещании. То, что мать рассказывала всем окружающим в связи с обмороком отца, было так ужасно, что не хотелось бы подробно на этом останавливаться. Она говорила, что, если отец написал завещание, его можно будет опротестовать, доказав, что у отца слабоумие. Она то и дело вбегала в его комнату, становилась на колени, укоряла его, угрожала, умоляла его уничтожить завещание, целовала его руки.
Л. Н. Толстой в записи Д. П. Маковицкого от 20 октября 1910 г. «Надо быть к тому готовым, что сын ваш пожелает жить другой жизнью. Я советую вам этого ожидать. Ошибка, когда мы желаем устраивать жизнь других людей, даже своих детей. В числе всех суеверий, от которых страдает человечество, есть устроительство других людей, на основании которого существует государство, всякое правительство, социально-революционное устроительство и даже до малейших подробностей – устроительство своих детей. Надо стараться быть свободным от желания устроить других. Если я сильно желаю устроить, я легко подпадаю соблазну устроить насилие. Желать быть свободным от желания устроительства».
13 октября
Мысль о самоубийстве назревает вновь, и с большей силой, чем раньше. Теперь она питается в тишине. Сегодня прочла в газетах, что девочка пятнадцати лет отравилась опиумом и легко умерла – заснула. Я посмотрела на свою большую стклянку – но еще не решилась.
Жить делается невыносимо. Точно живешь под бомбами, выстреливаемыми господином Чертковым, с тех пор как в июне Лев Ник. побывал у него и совсем подпал под его влияние. «Il est despote, c’est vrai» [86] , – сказала мне про него мать его.
И вот этим деспотизмом порабощен несчастный старик, а притом когда еще в молодости он писал в дневнике, что, быв влюблен в приятеля, он, главное, старался ему понравиться и не огорчить его, что на это он раз потратил в Петербурге восемь месяцев жизни… Так и теперь. Ему надо нравиться духовно этому идиоту и во всем его слушаться.
И вот началось с того, что этот деспот отобрал все рукописи Льва Ник – а и увез к себе в Англию. Затем отобрал дневники, которые я вернула (пока в банк) ценою жизни. Потом он задерживал у себя, сколько мог, самого Льва Ник – а и наговаривал и в глаза и за глаза на меня всякие злые нарекания, вроде что я всю жизнь занимаюсь убийством моего мужа, – что он и сказал сыну Льву.
Наконец, он убедил и содействовал Л. H – у в том, чтобы он написал отказ от авторских прав после смерти, вероятно (не знаю, в какой форме), и этим вынул последний кусок хлеба изо рта детей и внуков в будущем. Но дети и я, если буду жива, отстоим свои права.
Изверг! И что ему за дело вмешиваться в дела нашей семьи?
Что-то еще выдумает этот злой фарисей, раньше обманувший меня уверениями, что он самый близкий друг нашей семьи.
Ушла с утра ходить по Ясной Поляне. Морозно, ясно и красиво удивительно! А милее мысли о смерти ничего нет. Надо кончать скорей эти муки. А то завтра господин Чертков велит свезти меня, а уж не рукописи в сумасшедший дом, и Лев Ник., чтоб ему понравиться, по слабости своей старческой исполнит это, отрежет меня от всего мира, и тогда исхода смерти – и того лишишься. А то еще от злости, что я обличила Черткова, он убедит моего мужа уехать с ним куда-нибудь, но тогда исход есть – опий, или пруд, или река в Туле, или сук в Чепыже. Верней и легче – опий. И не увижу уж я тогда ужаса раздоров, пререканий, злобы ссор, судов с врагом нашим – над могилой любимого когда-то мужа, и не будет во мне постоянно жить этот упрек и отрава, которые теперь томят мое сердце, мучают меня и заставляют постоянно придумывать самые сложные и ужасные средства для того, чтоб не видеть зла, заранее обдуманного, отца и деда многочисленной семьи под влиянием злого деспота – Черткова.
Когда я вчера заговорила с Львом Ник – м, что, сделав распоряжение об отдаче после смерти всему миру своих авторских прав помимо семьи, он делает дурное, недоброе дело, он все время упорно и злобно молчал. И вообще, он теперь взял такой тон: «Ты больна, я это должен выносить, но я буду молчать, а в душе тебя ненавидеть».
Подлое внушение Черткова, что во мне главную роль играет корысть, заразило и Льва H – а. Какая может быть корысть в больной 66-летней старухе, у которой и дом, и земля, и лес, и капитал, и мои «Записки», дневники, письма – все, что я могу напечатать?!