Л. Н. Толстой . Дневник. Все слаб. Да и дурная погода. Слава Богу, без желания чувствую хорошую готовность смерти . Мало гулял. Тяжелое впечатление просителей двух – не умею обойтись с ними. Грубого ничего не делаю, но чувствую, что виноват, и тяжело. И поделом. Ходил по саду. Мало думал. Спал и встал очень слабый. Читал Достоевского и удивлялся на его неряшливость, искусственность, выдуманность и читал Николаева «Понятие о Боге». Очень, очень хороши первые три главы первой части. Сейчас готовлюсь к постели. Не обедал, и очень хорошо.
Л. Н. Толстой в записи Д. П. Маковицкого.
Л. Н. (о книге П. П. Николаева): Без скромности говорю, если он заимствовал (многое) у меня, то я нахожу у него, что я должен был бы сказать. Три главы, которые прочел второго тома, – превосходны.
Конспектом первого тома Л. Н. недоволен. Он говорил, что Николаев, наверно, переработает его.
Я спросил Л. Н., читает ли он Достоевского и как…
Л. Н. (о «Братьях Карамазовых»): Гадко. Нехудожественно, надуманно, невыдержанно… Прекрасные мысли, содержание религиозное… Странно, как он пользуется такой славой.
Душан Петрович : Слава Богу!
Л. Н.: Да, слава Богу! Видно, что религиозное содержание захватывает людей. П. П. Николаев говорит, что человека без религии нет. Эгоизм, семья, государство, человечество – исполнение воли Бога – мотивы-двигатели.
Л. Н.: Николаев говорит во второй главе, что все великие религиозные учителя указывают, в чем состоит смысл жизни, а последователи извращают (их учения), вводят суеверия. Наука очищает религию от этих суеверий, которые затемняют истинное учение, и (что) ученые, Бокль, Штраус, Ренан, собственно, религиозные люди. Сами не зная того, они очищают религию. Тут Николаев поправляет меня.
Л. Н. еще говорил, что читает эту книгу медленно, только тогда, когда свеж мыслью. И что желал бы знать, в каком положении эта книга: корректура ли – или отпечатана.
Книга Николаева была Л. Н. необыкновенно дорога. Я не видал, чтобы он с какой-либо книгой так нянчился, как с этой. Читал ее с благоговением.
Трогала и радовала его. Л. Н. послал недавно Николаеву рассказ Кудрина.
Это рассказ сам по себе превосходный, и желательно самое широкое его распространение.
В 9 [часов] 40 [минут] Л. Н. вышел к чаю, в 10 часов ушел к себе. Л. Н. написал сегодня четыре письма. Гулял пешком. Первый снег. Вечером было –6 [градусов].
В 11 часов, когда я вошел к нему, Л. Н. читал «Братьев Карамазовых».
Л. Н.: Ох, какая чепуха, ужас! Как мальчик укусил за палец… Помните? Как Катерина Ивановна послала 200 рублей капитану, которого Митя (Карамазов. – В. Б. ) потащил за бороду.19 октября
Приезжала Е. В. Молоствова, увлекается изучением разных сект и пишет о них. Она умная и чуткая и может многое понять. Рассказывала я ей о своих горестях; она многое порицает в том смысле, что для меня Чертков рядом со мной, женой Льва Никол – а, представляет такую малую величину, что недостойно думать, что он может занять мое место в отношениях с Львом Ник. Но меня это не убедило, и я продолжаю страшиться возобновления их.
Все мы и Лев Ник. порознь гуляли. Вечером Л. Н. увлекался чтением «Братьев Карамазовых» Достоевского и сказал: «Сегодня я понял то, за что любят Достоевского, у него есть прекрасные мысли». Потом стал его критиковать, говоря опять, что все лица говорят языком Достоевского и длинны их рассуждения.
Вчера в ночь я была очень встревожена исчезновением дневника Льва Никол – а со стола, где он всегда лежал в запертом портфеле. И когда ночью Лев Ник. проснулся, я взошла к нему и спросила, не отдал ли дневника Черткову? «Дневник у Саши», – сказал Л. Н., и я немного успокоилась, хотя обидно, что не у меня. Саша выписывает мысли из дневника, очевидно для ненавистного Черткова, у которого своих чистых и хороших мыслей быть не может.
Очень ясно и морозно; сейчас 8 градусов мороза, звезды и тишина. Все спят.
Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя.
Очень тяжелый разговор ночью. Я дурно перенес. Саша говорила о продаже за миллион. Посмотрим что. Может быть, к лучшему. Только бы поступить перед Высшим Судьей, заслужить его одобрение.
Беседа Л. Н. Толстого с Е. В. Молоствовой о сектантах в записи Д. П. Маковицкого.
Л. Н.: Религиозная истина только та, которая движется.
Он спросил, кто занимается сектантами. <…>
Л. Н.: Я бы желал, чтобы перечислили секты, которые существуют.
Молоствова: Это непочатый угол, мне кажется.
Л. Н.: И огромной важности.
<…>
Л. Н. говорил о письмах, которые получает о вере:
– Это не сектантство, это у молодежи, в прошлом революционной, совсем полное, свободное отношение. Они не примыкают ни к какой секте. Они одного боятся: чтобы их не причислили к толстовцам.
Л. Н. прочел вслух полученное сегодня письмо крестьянина, просящего Евангелие. Удивительное письмо!
– Писем такого характера каждый день по крайней мере одно получается, – сказал он.
Александра Львовна: Послать большое Евангелие? Один писал, что год потребовался, пока он его (большое Евангелие) понял.
Л. Н.: Есть такие люди, которым нужно основательно все, каждое слово понять.
Молоствова рассказала про воспитание одной девочки: бабушка – иеговистка («вся любовь», она молится за тех, которые посадили ее сына), отец – революционер-атеист. Мать спрашивает Молоствову, как девочку направлять. Она ответила: «Не направлять ни в какую, пусть ребенок идет, в чью сторону его „повлечет“. И девочка сама сказала мне: «Кажется, что Бог есть».
Л. Н. на это сказал, что ребенка Бог увлечет, но что мы не должны на него влиять и мы не замечаем тех влияний, какие внушаем ребенку в «Отче наш еси на небесех», в ношении креста, в исповеди.
Софья Андреевна: Как же иначе сказать ребенку о Боге, как не о небесном? Это значит о бесконечном.
Л. Н.: Определить Бога «на небесах» – это самый узкий эпитет. <…>
Л. Н. заговорил о Достоевском: о поучениях старца Зосимы и о Великом Инквизиторе.
– Здесь очень много хорошего. Но все это преувеличено, нет чувства меры.
Софья Андреевна: Жена Достоевского стенографировала, и он никогда ничего не переделывал.
Л. Н.: «Великий Инквизитор» – это так себе. Но поучения Зосимы, особенно его последние, записанные Алешей мысли, хороши.
Молоствова: Как начнешь читать Достоевского, возникает протест, но потом захватывает.
Л. Н.: Я очень понимаю, что на него Белинский, кажется…
Молоствова: Я думаю, молодым не следует читать Достоевского.
Л. Н.: Ах, у Достоевского его странная манера, странный язык! Все лица одинаковым языком выражаются. Лица его постоянно поступают оригинально, и, в конце, вы привыкаете и оригинальность становится пошлостью. Швыряет как попало самые серьезные вопросы, перемешивая их с романическими. По-моему, времена романов прошли. Описывать, «как распустила волосы…», трактовать (любовные) отношения человеческие…
Софья Андреевна: Когда любовные отношения – это интересы первой важности.
Л. Н.: Как первой! Они 1018-й важности. В народе это стоит на настоящем месте. Трудовая жизнь на первом месте.
И Л. Н. вспомнил разговоры, бывшие на днях с Ольгой Ершовой, яснополянской крестьянкой. Она говорила: сноха хороша, сын, зять не пьют, живем мирно, решают, кому идти в солдаты.
– Вот интересы… Вот Мопассан – огромный талант. У него целые томы посвящены любви. У Мопассана ряд серьезных вопросов пробивается. Я как раз перечитывал Мопассана и Достоевского.
Молоствова заговорила о появившейся переписке Черткова с Эртелем, где Чертков говорит так: «Мы любили друг друга, но часто мы говорили на разных языках» (разные миросозерцания).
Л. Н. (к Молоствовой): Ленотра вы не читали?
Молоствова: Нет.
Л. Н.: Я собираюсь его читать. Это писатель, который описывает времена революции по материалам: он художественно описывает действующие лица на основании биографических данных. Мне о нем (Ленотре) говорили и пришлют.
Л. Н. спросил Молоствову, замечает ли она что-нибудь выдающееся в литературе:
– Я боюсь, как бы мне не быть старовером, как эти Карамзины, которые не понимали Пушкина, – чтобы мне не быть таким. Но я думаю, что этого нет.20 октября
Вчера Молоствова мне говорила, что, когда она прошлой осенью была у Чертковых, муж ее, добрый, бесхитростный человек, старого типа барин, ко всем доброжелательный, все-таки не чаял, как поскорей выбраться от Чертковых, такой там чувствуется на всем и на всех тяжелый гнет; и точно все чем-то несчастливы, неудовлетворены и мрачны. Пишу это потому, что сегодня прошел у нас день так безмятежно тихо, радостно и спокойно, как хотелось бы подольше жить. Саша озабочена своими больными лошадьми и писаньем для отца; и еще ходила она на сходку в нашей деревне говорить о потребительской лавке в Ясной Поляне с здешними крестьянами.
Лев Никол. занимался своими писаньями, пасьянсами, ездил в Засеку верхом, ко мне заходил в мою комнату несколько раз и участливо ко мне обращался. Приходили к нему крестьяне: Новиков, который пишет статьи, – умный мужик; и двое наших молодых крестьян, из которых один просидел два года в тюрьме за революционерство.
С утра было морозно, 12 градусов, ясно и тихо, к вечеру стало теплей, но ветер и пасмурно. Все занимаюсь изданием, наклеивала газетные вырезки. Как жадно, горячо читает Лев Ник. в газетах все то, что пишут и печатают о нем! Видно, нельзя никогда от этого отрешиться.
Л. Н. Толстой в записи М. П. Новикова.
«Я 30 лет нес этот крест и все терпел. Конечно, если бы я еще в молодости хоть раз покричал, затопал бы на жену, она наверное бы тоже покорилась, как покоряются ваши жены, но я по своей слабости не выносил ее слез и истерик. Когда они начинались, я думал, что я виноват тут один, что я не вправе заставлять собою страдать человека, который меня любит, и всегда уступал. Мы прожили любовно 50 лет, свыклись, жена мне никогда